Дни Кракена - Аркадий Стругацкий

- Перевязку.

Северцев отодвинулся в сторону, и Михаил Иванович почувствовал на щеке прикосновение его жесткой ладони. От ладони пахло аптекой.

- Ничего не понимаю, - громко проговорил он.

- У тебя проломлен нос и разбит затылок.

- Проломлен нос…

Михаил Петрович озадаченно замолчал, прислушиваясь к горячим пульсирующим толчкам в мозгу. Северцев что-то с треском разорвал над его правым ухом.

- Вот так… и вот так. Все.

Матовые полушария заливали кабину голубоватым дневным светом. Свет мерцал на полированном дереве, на стекле и на металле, причудливыми бликами переливался на неровностях мягкой серебристо-серой обивки. Все казалось привычным, знакомым и даже уютным. Михаил Петрович снова закрыл глаза, силясь сообразить, что произошло. Затем до его сознания дошли странные необычные звуки. “О-о-о… о-о-о… о-о-о…” -однообразно, через равные промежутки времени доносилось из-за спины. Он прислушался. Кто-то стонал - негромко, с усилием, словно задыхаясь, и была в этом стоне такая горькая жалоба, такое страдание, что сердце Михаила Петровича сжалось. На мгновение он позабыл об острой боли, терзавшей его голову.

- Кто это? - шепотом спросил он.

- Валя… Кажется, у нее сломан позвоночник.

- Валентина Ивановна?

Михаил Петрович открыл глаза и сел, вцепившись пальцами в толстые валики подлокотников. Северцев схватил его за плечи.

- Лежи, лежи, Миша… Что уж теперь поделаешь…

- Погоди…

Михаил Петрович зажмурился, провел ладонью по лицу и сейчас же отдернул руку, наткнувшись на месте носа на что-то пухлое, зыбкое, почти бесформенное.

- Мой нос…

Он глубоко вздохнул, превозмогая тошноту, внезапно подкатившую к горлу.

- Валя… Сломан позвоночник… Да что произошло, в конце концов?

- Ляг сперва. Вот так. Ничего особенного. Сто шестьдесят третий.

- Сто шестьдесят третий?

- Ну да. Сто шестьдесят третий ударил в нас. Не успели увернуться. Слишком плотный поток Вероятно, их было сразу два, и один из них попал в носовую часть

- И…

- В пыль.

Михаил Петрович приподнялся и поглядел на круглый люк, ведущий в рубку управления. Люк был наглухо закрыт.

- Значит, там…

- Пустота.

Внезапно он вспомнил все. Метеоритная тревога. Толчки, от которых мутилось в голове. Беньковский что-то кричал о невиданной плотности потока. Ван приказал пристегнуться к креслам. Нет… Сначала Северцев считал толчки. Двадцать, пятьдесят, сто… Кажется, Ван появился в кабине уже после ста. Валентина Ивановна поила профессора какой-то микстурой. Сто шестьдесят, затем сразу сто шестьдесят один и сто шестьдесят два. И - слепящий удар в лицо.

- Постой… Кто был в рубке?

- Горелов.

- Один?

- Да.

- Горелов погиб?

Северцев не ответил.

- Так… - Михаил Петрович тупо уставился на люк в рубку. Он пытался представить себе за этим люком зияющую ледяную пустоту и не мог. “О-о-о… о-о-о… о-о-о…” - стонала Валентина Ивановна.

- Значит, Горелов… А остальные?

- Всем досталось, - тихо сказал Северцев. - Валя, кажется, умирает. - Он гулко проглотил слюну и откашлялся. - Да… Когда произошел удар, тебя швырнуло лицом на распределительный щит. Затем звездолет завертелся, как волчок. Настоящая мясорубка. Профессор вывихнул руку. У Вана спина разодрана до костей. Меня тоже оглушило. А Валя - вот.

- Она без сознания?

- Да. Во всяком случае, ничего не отвечает. А ты как? Тебе лучше?

- Лучше, - сердито пробормотал Михаил Петрович. - Где Беньковский?

- Возле Вали.

- А Ван?

Он запнулся.

- Ван… Слушай, Володька…

- Что?

- Рубка разрушена, Горелов убит… Как же звездолет? Куда мы летим?

- Куда летим?

Северцев нерешительно оглянулся, затем наклонился к самому уху Михаила Петровича.

- Кажется, всем нам крышка, Миша.

Михаил Петрович молча посмотрел ему в глаза. Лицо Северцева потемнело, на лбу выступили капли пота.

- Пока известно только, что запасное управление отказало, радио не работает. Ван отправился на корму осмотреть моторную часть, но, мне кажется, все кончено. Здесь нам помощи ждать неоткуда. Нам крышка, Миша.

- Помоги мне подняться. - Он сам удивился, услышав, как спокойно звучит его голос.

Северцев подхватил его под мышки, и он кое-как встал на ноги.

- Почему нет невесомости?

- Центробежная сила. Звездолет все еще вертится.

- Вот как…

- Очнулись?

Михаил Петрович обернулся. Перед ним стоял Беньковский, иссиня-бледный, с всклокоченной бородой. Обеими руками он опирался на какой-то толстый металлический стержень.

- Очнулся, Андрей Андреевич. Вижу, дела у нас невеселые.

Северцев предостерегающе толкнул его в бок.

- Да, дела не радуют, - спокойно согласился Беньковский. - Валентина Ивановна, вероятно, умрет через несколько часов.

Он помолчал немного и добавил неожиданно:

- Да и мы переживем ее ненадолго…

Северцев вытер лицо рукавом и шумно вздохнул.

- Ничего не поделаешь. Это иногда случается у нас в пространстве.

“О-о-о… о-о-о…” - жалобно звучало из-под простыни, покрывавшей маленькое неподвижное тело, вытянувшееся в кресле в дальнем углу кабины.

- Мы ничем не можем помочь ей? - почему-то шепотом спросил Михаил Петрович.

- Не знаю. - Беньковский вдруг яростно дернул себя за бороду. - Не знаю! Я даже не знаю, что с ней. Сломан позвоночник, ребра… Вся левая часть тела - сплошной волдырь… синий волдырь. Если бы она хоть на минуту пришла в себя, сказала бы, что нужно сделать… Такая неудача! Больше всех пострадал врач…

Он опустил голову и устало добавил:

- Впрочем, это лучше, что она без памяти. Теперь уже все равно.

Раздался тихий металлический звон. Дверь, ведущая в кормовой отсек, распахнулась, и в кабину шагнул Ван Лао-цзю - осунувшийся, пепельно-серый, с плотно сжатыми запекшимися губами. Его узкие, потонувшие в воспаленных веках глаза на мгновение задержались на кресле, в котором лежала Валентина Ивановна. Михаил Петрович шагнул к нему. Ван слабо улыбнулся.

- Очень рад, Миша, - сказал он. - Очень рад, что ты на ногах.

Он облизнул губы, сморщился, точно от сильной боли, и проговорил:

- Давайте сядем, товарищи, и кое-что обсудим. Дело в том, что мы падаем.

2. МЕЖПЛАНЕТНЫЙ БАКЕН

- Падаем? - спросил Беньковский. - Куда?

Северцев стиснул руку Михаила Петровича. Ван, с видимым трудом переставляя ноги, подошел к креслу, с которого только что поднялся Михаил Петрович, и сел, неестественно выпрямившись.