Серебряный молот - Вера Хенриксен

У штурвала стоял Турир Собака. Одним глазом он смотрел за курсом корабля, другим — за возвышающимся над палубой драконом по правую сторону от него.

— Во имя Эгира[30], они обгоняют нас, Бьёрн! — крикнул он сквозь шум прибоя и ветра. Высокий человек, стоявший рядом с ним на юте, молча кивнул. Турир взглянул на парус.

— Укороти шкот на правом борте! — крикнул он.

На борту был только один человек, у кого не захватывало дух, когда они медленно, мучительно медленно начали обгонять другой корабль. Он спокойно стоял, опершись о мачту, с морщинистым, обветренным лицом и кустистыми бровями; потом он сел, с грустью глядя на вшей, бегавших по его мокрым волосам и бороде.

— Они утонут! — плаксиво произнес он. — Утонут! Всю жизнь они сопровождали меня, спариваясь с вшами ирландских девок и эскимосок из Винланда. И вот теперь их смоет водой!

Но никто его не слушал.

— Ты просто спятил, Турир! Или ты хочешь заночевать у Ран[31]?

Это кричал ему Бьёрн, указывая на столп искр прямо над левым бортом.

— Я уже не первый раз хожу здесь под парусом! — крикнул ему в ответ Турир. — И я еще ни разу не хлебал здесь воды!

Второй корабль был теперь от них на расстоянии чуть больше локтя, и они приблизились к нему почти вплотную.

И тут кто-то крикнул:

— Я вижу теперь, что за корабль мы догнали! Это корабль Эйнара Эйндридиссона из Гимсара!

И он указал на высокого человека, стоявшего на палубе рядом с рулевым.

— Ты обошел его потому, что стал травить концы, Турир, — крикнул Бьёрн. — Это совсем не то, что обогнать Эйнара Брюхотряса!

— Стану я рвать паруса из-за каких-то наймитов Олава Трюгвассона! — крикнул в ответ Турир.

Войдя в спокойные воды, Эйнар взял курс на берег, не желая больше состязаться. И Турир передал штурвал Бьёрну из Омда.

В первой половине лета они были в Англии — Турир отправился туда вместе с Аскелем Олмодссоном из Хордаланда, другом Эрлинга Скьялгссона. Но они увидели страну такой разоренной и опустошенной, со стаями бродячих собак, что решили не тратить понапрасну усилий.

И отправились в Ирландию, где грабили и разоряли побережье, а потом гостили у своих земляков в Дублине, после чего взяли курс на Норвегию. В Ирландии были тяжелые сражения, и Турир потерял много своих людей.

Ему не хватало гребцов, поэтому пришлось взять на борт человека по имени Хьяртан Торкельссон. По рождению он был исландцем, но большую часть жизни провел в Гренландии. Он часто и охотно рассказывал о своих походах в Винланд, сначала с Лейвом Счастливым, а затем с Торвальдом Эрикссоном, его братом. В этих походах Хьяртан совершил, судя по его рассказам, множество подвигов.

Но, нанимаясь к Туриру в услужение в Дублине, он вел себя гораздо скромнее. Он сказал, что слышал, что они отплывают на следующий день, и желал покинуть Ирландию как можно скорее. Но не успел еще Турир спросить, к чему такая спешка, как увидел на дороге пыхтящую, грудастую бабу, пронзительно что-то кричавшую. Она подбежала прямо к причалу, схватила Хьяртана за руку и бесцеремонно потащила за собой, при этом непрерывно горланя, словно морская чайка.

— Мы отплываем завтра на рассвете! — крикнул ему вдогонку Турир. Он смеялся так, что чуть не лишился дара речи.

На следующее утро, когда они уже собрались отчалить, явился Хьяртан. Они уже отошли на несколько метров от причала, когда к пристани подбежал исландец, преследуемый своей бабой. Впереди была вода, сзади — ее гнев; он сделал быстрый и мужественный выбор — и прыгнул.

Его втащили на борт под хохот и грубые шутки гребцов, в то время как бабища стояла на берегу и посылала им всем проклятья.

Дождь все еще шел, но Турир этого не замечал, хотя и промок насквозь. Они вошли в спокойные воды, и он дал распоряжение двум гребцам вычерпать из корабля дождевую воду.

Один из них был совсем мальчишкой, впервые отправившимся в поход. Его звали Финн Харальдссон, он был братом Раннвейг, любовницы Турира. Глядя, с каким рвением он вычерпывает воду, Турир подумал, что редко увидишь такого дельного парня в первом плавании. В походе он проявил себя смелым и энергичным и хорошо владел оружием. Он честно заслужил свою часть добычи.

Турир присматривал за ним, следил, чтобы тот не слишком напивался в Дублине и чтобы у него хитростью не отобрали его имущество. Он видел в мальчишке ту же упрямую гордость, что и в Раннвейг — гордость, не позволявшую ей рассказывать о том, что отец ее бьет.

Даже после того, что ему сказала Сигрид, он мало что смог вытянуть из Раннвейг. Но в конце концов она показала ему несколько шрамов, оставшихся после того, как отец отлупил ее ремнем.

И тогда Турир поговорил с Харальдом Финссоном. Он заключил с ним договор и заплатил виру за то, что опозорил его дочь. И когда он заплатил еще сверх того, Харальд стал смотреть сквозь пальцы на то, что Турир наведывается в его дом.

Но Турир не питал к Харальду ни малейшего презрения за то, что тот продал свою дочь в наложницы. Зато по поведению Раннвейг он заметил, что она сердится на отца. После этого отношения между ними стали хуже, чем тогда, когда она добровольно терпела побои ради того, чтобы быть с ним.

Он думал о том, что она заслуживает, что бы он женился на ней. В ней было гораздо больше достоинств, чем считал ее отец, да и он сам. Конечно, она была ниже его по происхождению, и он мечтал не о таком скаредном тесте, как ее отец; но все же она не принадлежала к числу простолюдинов. Ее отец Харальд тоже был чем-то вроде хёвдинга, попавшего в лапы Олава Трюгвассона.

Он давно бы уже придал делу серьезный оборот, если бы не то обстоятельство, что она уже второй год была его любовницей и не беременела. А он вряд ли женился бы на женщине, не способной продолжить его род. У Сигурда был только один сын, Асбьёрн, и второго пока не предвиделось.

Он пытался обдумать все это летом, находясь в Ирландии. И в конце концов пришел к мысли о том, что если он и женится на Раннвейг, ей придется смириться с тем, что у него будут сыновья на стороне.

Он постоянно думал о ней, и это для нее он брал украшения и другие вещицы, которые так нравятся женщинам. Он почти уже решил переговорить с Харальдом после возвращения домой. Но сначала он намеревался погостить в Эгга у Сигрид и Эльвира — и он заранее радовался, что увидит Сигрид. Зимой в Бьяркее было так одиноко. Не раз он думал о том, как много значили ее радостный смех и веселье для обитателей дома; он понял это только после ее отъезда.

А она сама не очень-то была опечалена отъездом! Казалось, она была просто зачарована Эльвиром после свадьбы. Турир не был уверен в том, что это его только радует; он считал, что всему есть предел. И ей вовсе не требовалось говорить напрямую, как мало он для нее значит.