Абсолютное оружие (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна

Выкроив паузу (мне кажется, он просто временно запретил себя вызывать), капитан переключился на меня.

— Хотел, чтобы ты потренировалась сегодня в общении на расстоянии, но, пожалуй, лучше отложить до более спокойного момента, — хмыкнул он. — Поэтому я набросал тебе информации по общим принципам такой связи, теорию и кое-что из практических тренировок для расширения восприятия психополя, — сообщил он, вручая мне стопку листов. Меня подмывало спросить, когда он успел, но я решила не отнимать у занятого капитана время на всякие глупости. — Давно надо было, да я никак найти не мог. Постарайся выбрать одну-две, вечером я посмотрю, насколько они тебе подходят. И будешь в дальнейшем по крайней мере пару раз в день их выполнять. Завтра вылетим в квадрат патрулирования, дел станет меньше, будешь уже заниматься под моим чутким руководством.

— Я поняла. Можно идти?

Он почему-то недовольно поморщился, но кивнул и тут же окружил себя кучкой фантомов.

Штурмовики при ближайшем рассмотрении оказались вполне мирными ребятами. Тот, с кем я встретилась в коридоре, был командиром штурмовиков на этом корабле, и звали его знающий Нирташ. Систему воинских званий я выучила едва ли не в первую очередь, поэтому очень порадовалась, что умудрилась ничем не оскорбить этого боевого. В пересчёте на привычные мне чины, знающий соответствовал полковнику.

Всего офицерских званий было восемь — наблюдающий, видящий, следящий, помнящий, знающий, ведущий, направляющий и управляющий, причём последние три составляли генералитет. Ну, и три звания рядового состава: рядовой, на местном языке именуемый «единицей», звеньевой и замыкающий.

То есть, оказалось, наш капитан не то что «не прост», он был чем-то близким к понятию «главнокомандующий», а корабль, в который меня угораздило врезаться, вполне можно было назвать флагманом всего космического флота местного человечества. От таких масштабов, стоило вспомнить об этом, мне становилось здорово не по себе.

На меня в силовой броне и с плазменным излучателем (устройство которого мы с капитаном рассмотрели ещё на планете) смотрели сначала с искренним недоумением. Но отношение переменилось после первого же тренировочного боя, а уж когда выяснилось, что именно меня они пытались схватить после аварии, и именно я обеспечила одному из штурмовиков долгий больничный с переломом позвоночника, и вовсе начали поглядывать с уважением. Особенно тот, поломанный, назвавшийся Крайсом; он легко отмахнулся от моих вежливых извинений, и потом до самого обеда восхищался, как здорово я его отделала.

А я же благодаря нескольким боям с нейтральными боевыми наконец-то осознала, сколь огромная пропасть лежит между носителями горячей крови и всеми остальными. Создавалось впечатление, что это не иная раса, а какой-то иной вид, причём искусственно сконструированный. Мне, по словам Райша, почти дотягивающей до нижней планки горячей ветви, эти огромные сильные мужчины почти ничего не могли противопоставить. Силы же капитана на этом фоне казались чем-то запредельным и фантастическим.

В общем, с моим новым напарником, Алиресом, и с остальной группой мы довольно быстро нашли общий язык, но исключительно на бытовом уровне. Действиям в команде меня никогда не обучали, — не для этого создавали, — но я наивно полагала, что научиться будет просто. Вечно я забываю про это их психополе…

В команде они действовали с ловкостью и слаженностью единого хорошо тренированного организма, поддерживая постоянный мысленный контакт. Пределом же моих умений в этой области было отдельное сосредоточенное сообщение, которое я могла отправить нужному адресату. Причём, по словам знающего Нирташа, я никак не могла рассчитать «громкость» этого посыла — то меня было почти «не слышно», то я буквально «оглушала» своим мысленным воплем. И то эта малость получалась исключительно благодаря тому, что в нашем мире существовали технологии «мысленного» управления, основанные на восприятии специальными датчиками излучений мозга.

Поскольку никаких тренировок в команде без этого важного умения быть не могло, мне отдали на растерзание Алиреса и усадили в уголке отрабатывать диалог.

Постепенно у меня начала проявляться очень странная реакция на некоторые слова и действия штурмовиков. Щекотало в носу, слегка першило в горле и сводило скулы, в груди будто застрял маленький шарик, а с трудом сдерживаемая улыбка, проявляясь, силилась выбраться за пределы лица. Сообразила, в чём дело, я далеко не сразу; а когда догадалась, с негодованием обозвала себя дурой.

Это был всего лишь смех, рвущийся на волю. Не та нервная истерическая реакция, что накрыла меня за компанию с Райшем после встречи с его родителями, а нормальный, человеческий, искренний и живой смех. Не потому, что нужно сбросить нервное напряжение, а просто потому, что хорошо. Легко, уютно, тепло и светло, и улыбка не способна вместить это маленькое, но удивительно ёмкое «хорошо».

Я попробовала выпустить его наружу — тихо, робко, неуверенно, — и вдруг почувствовала себя невесомо-лёгкой и почему-то пушистой. Будто тот шарик, который давил на грудину изнутри, выскочил и теперь, — большой-большой, наполненный каким-то лёгким газом, — тянет меня вверх.

Смеяться оказалось неожиданно легко и приятно. Кажется, этого моего открытия никто из штурмовиков не заметил, а мою скованность поначалу посчитали признаком стеснительности.

Часа через два тренировок нас с Ресом окончательно накрыло. Стоило посмотреть друг на друга, и нас разбирал смех; какая уж в таких условиях тренировка! И нельзя сказать, что мы так уж устали от своего занятия, и на нервное напряжение не спишешь. Нам было смешно, просто потому что было легко и смешно. Потому что. Смешинку проглотили, иначе не скажешь.

Нелогичная реакция — смех и чувство юмора, несвойственная машинам и неразумным существам. Я потому никогда в своей жизни и не смеялась…

Глядя на нашу похрюкивающую от хохота парочку, Нирташ не выдержал и в доходчивых, не отличающихся куртуазностью выражениях послал нас обедать. То есть, это мы с Ресом перевели, что именно обедать; а так нас просто послали подальше, «проржаться, и до тех пор на глаза не показываться».

Хмурая физиономия знающего оказалась последней каплей; из тренировочного зала мы с напарником буквально выползали, цепляясь за стены и друг за друга. Должно быть, со стороны это выглядело очень забавно, учитывая разницу в росте. Хоть Рес был по меркам своей расы мелковат, но я всё равно дышала ему в подмышку.

Так мы и двигались к столовой: всхлипывая и погогатывая, по стеночке, периодически исторгая из себя бессвязные комментарии и взрываясь на них новым приступом хохота. Мне даже показалось, что у нас получилась необходимая тренировка: иначе, чем чтением мыслей, объяснить обострившееся взаимопонимание ничем не получалось. Каждый из нас двоих точно знал, что имеет в виду другой под «не, ну ты видел(а)!» и «ой, ла-арг!».

Отрезвление наступило, как и положено, внезапно и мучительно. Наш всхлипывающий смех вдруг смело волной чьей-то ледяной, неконтролируемой ярости, а чувство опасности буквально пригвоздило к месту, не давая сделать лишнего жеста. Вскидывая глаза, я почему-то почти не сомневалась, кого увижу, и угадала. Нос к носу мы умудрились столкнуться с пребывающим в бешенстве, причём бешенстве на грани безумия, капитаном. Я замерла, подавленная его злобой, не решаясь даже открыть рта, а Рес…

Здоровенный, жизнерадостный, уверенный в себе мужик вдруг порывистым, инстинктивным или затверженным до автоматизма движением рухнул на колени. Правда, падать ниц, чего я подсознательно ожидала, не стал; отсел по-восточному на пятки, положил руки ладонями вверх на колени и запрокинул голову, прикрыв глаза.

Бешеный оскал, виденный мной на лице капитана лишь единожды, в бою на Весенних Играх, мучительно медленно, явно через нешуточное внутреннее сопротивление, трансформировался в обыкновенную недовольную гримасу, какой Райш всегда выражал раздражение. Да и злость шер-лорда, разлитая в пространстве, стремительно пошла на убыль.