С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии - Анн-Лу Стайнингер

Где Ана ночует, я так и не выяснил. Когда поздно вечером мы шли к дому, каждый со своей лампой, она посылала меня вперед, а она, мол, догонит. Однажды я ждал в коридоре у своего номера. Погасил лампу и долго вслушивался в темноту, но не услышал ни звука и в конце концов лег спать.

В полудреме я представил себе, как Ана входит в мою комнату. Среди ночи проснулся и увидел в слабом свете луны ее силуэт. Она разделась, откинула одеяло и села на меня. Все происходило совершенно беззвучно, только сквозь тонкие стекла слышался далекий шум речки. Ана обращалась со мной грубо — как с вещью, необходимой для вполне определенной цели, но в остальном совершенно безразличной. Утолив свой голод, она ушла, мы не сказали друг другу ни слова.

Утром, когда я вошел в столовую, Ана, как всегда, уже сидела за столом и завтракала. Не долго думая, я, прежде чем сесть, быстро погладил ее по волосам. Она вздрогнула и втянула голову в плечи. Я попытался завести разговор, но Ана не отвечала, мрачно смотрела на меня, будто знала, что мне снилось этой ночью. Как всегда, она заглотала еду и вышла из-за стола, как только опустошила тарелку.

После завтрака я полистал в библиотеке кой-какие альбомы, потом перебрался в дамский салон, поиграл в бильярд. Ана не появлялась и обедать тоже не пришла. Я перекусил на кухне, вернулся в библиотеку и стал читать один из американских детективов. Под вечер я услышал, как к гостинице подъехал автомобиль. Выглянув из окна, увидел у входа старенький «вольво», из которого вышли двое мужчин. Может, убраться отсюда? — подумал я, но потом все же остался в библиотеке, продолжил чтение. Примерно часом позже, когда я, заскучав, отложил детектив, дверь открылась и вошли те двое мужчин. Оба недоуменно воззрились на меня, и один, не отвечая на мое «здравствуйте», спросил, что я здесь делаю. Читаю, сказал я. Но как вы вошли в дом? — продолжал он. Через дверь, ответил я и встал, я здешний постоялец. С прошлой осени гостиница закрыта, сказал мужчина. Владелец разорился. Через месяц здание будет продано с аукциона.

Только теперь он представился: Лоренц, ликвидатор из соседней общины. Второй оказался потенциальным покупателем, инвестором по фамилии Шваб, собственником нескольких гостиниц в округе. Я рассказал про Ану, прошел с ними в холл, отыскал в ящике за стойкой администратора книгу регистрации, предъявил свою запись. Однако ликвидатор все равно остался недоверчив. Неужели вы ничего не заподозрили? — спросил он. Гостиница, где нет ни воды, ни электричества. Телефон он не отключил, это верно, но откуда ему было знать, что кто-то вздумает поселиться в этом здании. Я промолчал, сказать было нечего. И где же эта сомнительная особа? — спросил он. Я ответил, что в семь она будет здесь, как всегда, придет ужинать. Ликвидатор скептически взглянул на меня и сказал, что будет весьма обязан, если я соберу свои вещички. Кстати, они могут подбросить меня до деревни. Попозже, через час-полтора. Я обмолвился, что оплатил проживание до завтра, однако он не ответил и сказал инвестору, что сейчас покажет ему полуподвал. Я поднялся в номер собрать рюкзак.

Закончив сборы, я впервые за все время наведался на верхние этажи. Выглядели они точь-в-точь как тот, где я жил. Одну за другой я открыл двери всех номеров, но все они были необитаемы. Узкая лесенка вела с самого верхнего этажа на чердак, забитый старой мебелью, отделочными материалами, картонками с почтовыми конвертами и туалетной бумагой. Штабель соломенных венков лежал возле старой афиши, на которой между нарисованными сосульками было написано: Зимний бал. Я нашел штук десять санок и большие запыленные бутыли в оплетке, но ни следа Аны. Тем не менее с самого начала поисков меня не оставляло ощущение, что она где-то рядом и вот-вот выйдет из-за угла.

Обшарив весь дом и ничего на найдя, я сел в холле в одно из кресел, не снимая с него белого полотнища. Немного погодя из столовой вышли те двое. Господин Лоренц нес под мышкой рулон бумаги. Посмотрел на часы, на лице появилось нетерпеливое выражение. Шесть уже, сказал он своему спутнику, не смею вас дольше задерживать. Если вам хочется подождать, отозвался господин Шваб, то я не тороплюсь. Мне и самому охота узнать, что за история с этой таинственной особой. Затем он, уже обращаясь ко мне, сказал, что я наверняка знаю, где здесь спрятано вино, так не принесу ли бутылочку. Я сам принесу, быстро сказал Лоренц и скрылся в подвале. Как вам это место? — спросил инвестор. Можно здесь продержаться? Он-то не очень уверен. Два банкротства подряд за несколько лет явно не предвещают гостинице ничего хорошего, хотя, возможно, ею просто управляли не те люди.

Мы устроились в столовой и пили итальянское вино, которое принес Лоренц. В четверть восьмого Шваб сказал, что, по его мнению, женщина не придет, вероятно, увидела автомобиль у подъезда и сбежала. Если она вообще существует, сказал Лоренц. Она была здесь, сказал я. Лоренц кивнул: да-да, он мне верит. Мы подождали еще четверть часа. И в конце концов решили ехать. Ликвидатор запер двери и сказал, что завтра пришлет сюда полицию, пусть проверят, все ли в порядке. Пока мы по серпантину спускались в ущелье, я думал об Ане и спрашивал себя, где она сейчас, что будет есть, где проведет эту ночь. Я не сомневался, что прогнал ее не автомобиль, а я, мое опрометчивое прикосновение нынче утром.

Заночевал я в маленьком пансионе, который мне порекомендовал ликвидатор. А утром уехал домой. На доработку текста у меня осталась ровно неделя, и все следующие дни я корпел над ним. А при этом невольно вспоминал об Ане. Теперь только до меня дошло, что она имела в виду, когда сказала, что я получаю от нее куда больше, чем электричество и воду. Сдав доклад в печать, я позвонил ликвидатору. Он не сразу вспомнил, кто я такой, но потом сообщил, что полиция побывала в гостинице, все обыскала, но, кроме пустых банок и грязной посуды, никаких следов женщины не обнаружила.

Шарль Фердинанд Рамю

© Перевод с французского Г. Модина

В творчестве швейцарского классика Шарля Фердинанда Рамю [Charles-Ferdinand Ramuz, 1878–1947] соединились и достигли совершенства характерные черты романдской литературы: органичный синтез эпического и лирического начал, стройность формы, способность «в одном мгновении видеть вечность», запечатлеть в обыденных образах всеобщее, выразить универсальное на родном романдском наречии.

Ученик Флобера, Рамю, подобно учителю, видел эстетический идеал в античности, греческая трагедия была для него образцом.

«Кем стал бы Эсхил, родись он в 1878 году в наших краях, в одном из уголков Во? Написал бы он ‘Персов ’?» — спрашивал себя Рамю в «Дневнике». Своеобразным ответом на этот вопрос стала новелла «Смерть Большого Фавра» (1910), вошедшая в сборник «Рассказы и фрагменты». Над этим сборником Рамю работал в тот период, когда, преодолев искушение «стать французским литератором в Париже», осознал себя романдским писателем.

Новелла повествует о противостоянии человека тому, что победить он заведомо не может, — природе и смертной обреченности. В этом сражении его гордыня сродни «гибрис» героев античной трагедии, дерзнувших сравняться с богами. Фавр в финальной сцене подобен гиганту, поверженному Зевсом, с барельефа Пергамского алтаря, и новелла, оставаясь «обыденной» историей, прочитывается как метафора человеческого существования.

Рамю оставил огромное литературное наследие. Наиболее известен своими романами, среди которых — «Алина» [ «Aline», 1905; рус. перев. 1928], «Красота на земле» [ «La Beauté sur la terre», 1927; рус. перев. 2006], «Дерборанс» [ «Derborence», 1934; рус. перев. 1985], «Савойский парень» [ «Le Garçon savoyard», 1936; рус. перев. 1985], «Если солнце не взойдет» [ «Si le soleil ne revenait pas», 1937; рус. перев. 1985]; многие его произведения были экранизированы.

Перевод выполнен по изданию «Рассказы и фрагменты» [ «Nouvelles et morceaux». Tome 2, 1908–1911. Slatkine, 2006].

Смерть Большого Фавра

Рассказ

Александру Сангрия[30]

Тем вечером, в субботу, пятеро мужчин рубили лес у Клюза. Лес этот старый, растут в нем дубы да буки, но больше буки. Оттуда до деревни добрых полчаса ходу будет. Раскинулся лес по редким холмам и равнине с запада на восток. На севере он вплотную подходит к полям, стеной стоит над ними, на юге рассекает его овраг, и чем дальше к востоку, тем овраг глубже. На дне течет ручей под названием Рю. Пробиваясь сквозь слоистую, обычную для здешних мест, почву, он исподволь размывает ее, подтачивает берега. Один край оврага, лесной, много выше другого, и кажется, лес внезапно обрывается, но чаща кругом непроходимая, тесно стоят деревья, всюду ежевика, заросли дикой малины, вечный сумрак, ни тропки нет, лишь глубокие колеи на мягкой земле, оставленные груженными лесом возами.

Вот здесь-то они и были, на прогалине, в самой глуши. День клонился к вечеру, мужчины оставили топоры, набросили куртки, собрались уходить. Уже каждый поднял свою корзину для обеденных припасов и, перекинув ее через руку, раскурил трубку. Лишь Большой Фавр все еще обрубал ветви дуба, поваленного в полдень. Его окликнули.