Крокодил на песке - Элизабет Питерс

Я нетерпеливо подалась вперед, изнывая от желания получше разглядеть древнее сокровище. На мой взгляд, папирус находился в довольно неплохом состоянии. Он потемнел от времени, и края его осыпались, но черные письмена проступали вполне отчетливо. Я, разумеется, понятия не имела, о чем говорят эти витиеватые закорючки. Они напоминали иероглифическое письмо. То здесь, то там можно было различить фигуру птицы или сидящего человека. В древнеегипетском рисуночном алфавите фигурки означали буквы. Но большинство значков напоминало скорее рукописный арабский текст.

– Прекрасный образец иератического письма, – сказал Эмерсон, склонившись над плечом брата. – Гораздо ближе к иероглифам, чем те, что я видел ранее. Ты можешь это прочесть, Уолтер?

– Вы хотите сказать, что этот юноша умеет читать подобные каракули? – недоверчиво вопросил Лукас.

– Этот юноша, – сухо ответил Эмерсон, – один из ведущих специалистов по древнеегипетскому языку. Я тоже немного знаю иероглифы, но в основном занимаюсь раскопками. А Уолтер – филолог. Так что там, Уолтер?

– Ты пристрастен ко мне, – пробормотал Уолтер, жадно пожирая глазами неразборчивые письмена. – Я должен показать это Фрэнку Гриффиту. Вот уж кто специалист! Однако мне кажется, я и сам смогу разобрать несколько строк. Ты прав, Рэдклифф, это прекрасный образец иератического письма. Так называется, – объяснил он, – скорописное начертание, которым пользовались в документах и различных записях. Иероглифы были для писцов слишком вычурными и громоздкими. Иератическое письмо ведет свое происхождение от иероглифов, и если вы присмотритесь, то увидите, что эти значки напоминают первоначальные рисунки.

– Вижу! – вырвалось у Эвелины. Теперь мы все склонились над папирусом, за исключением Лукаса, который безмятежно прихлебывал виски и со снисходительной улыбкой наблюдал за нами. – Вот это, безусловно, сова – буква "м". А следующее слово напоминает сидящего человека, который обозначал местоимение "я".

– Совершенно верно! – похвалил Уолтер. – А вот это слово «сестра». В Древнем Египте это слово могло также означать... – Голос его дрогнул.

Эвелина быстро отстранилась и слегка покраснела.

– "Сестра" и «брат» являлись ласкательными обращениями, – пояснил Эмерсон. – Древнеегипетский юноша говорил о своей возлюбленной как о сестре.

– А в целом это, – тихо сказал Уолтер, – любовное стихотворение.

– Прекрасно! – с энтузиазмом воскликнул Лукас. – Я буду очень рад, если юный Уолтер прочтет нам его.

Лукас сам настоял на том, чтобы мы обращались друг к другу без лишних формальностей, но его постоянные намеки на молодость и неопытность Уолтера звучали довольно вызывающе. Правда, сейчас укол не достиг цели, Уолтер был слишком поглощен папирусом.

– Я могу разобрать всего несколько строк, – прошептал он благоговейно. – Вам не следовало его разворачивать, лорд Элсмир. Теперь трещина проходит как раз по тексту. И все же попытаюсь...

Я с тобою вхожу в воду

И выхожу из нее снова

С прекрасною рыбою в руках.

Нет, дальше разобрать невозможно. Влюбленные сидят у воды – у пруда или у Нила. Они... они забавляются в прохладной воде.

– Что-то не похоже на любовное стихотворение, – скептически произнес Лукас. – Если я в качестве любовного подношения предложу знакомой даме сырую рыбину, она вряд ли обрадуется. Бриллиантовое колье было бы куда уместнее.

Эвелина слегка дернулась на своем стуле. Не обращая ни на кого внимания, Уолтер продолжал:

– А вот это точно слова влюбленного.

Сестра моя на той стороне.

Но между нами река,

И крокодил на песке поджидает меня.

Но я войду в эту воду и поплыву.

Сердце мое не ведает страха.

Там лишь одна любовь.

Когда он закончил, последовало короткое молчание. Не знаю, что произвело на меня большее впечатление – причудливое очарование древнего стихотворения или ловкость, с которой Уолтер его разобрал.

– Блестяще, Уолтер! – воскликнула я, от восторга начисто позабыв о приличиях. – Приятно сознавать, что благородные человеческие чувства столь же древни, как и сам человек!

– Мне это кажется не столько благородством, сколько безрассудством, – лениво протянул Лукас. – Всякий, кто ныряет в реку, кишащую крокодилами, заслуживает быть съеденным.

– Крокодил – это символ! – презрительно возразила я. – Символ опасностей и трудностей, которые не побоится преодолеть каждый влюбленный, чтобы завоевать сердце возлюбленной.

– Очень тонко, мисс Амелия, – улыбнулся Уолтер.

– Слишком уж тонко, – проворчал Эмерсон. – Читать мысли древних египтян – это все равно что гадать на кофейной гуще, дражайшая Пибоди. Гораздо более вероятно, что крокодил – это типичное преувеличение влюбленного, похвальба, которая неплохо звучит в стихах, но ни один разумный человек на такое не пойдет.

Я уже собиралась ответить, когда на Эвелину вдруг напал приступ кашля.

– Надо же! – разглагольствовал Лукас. – Как я рад, что мой маленький дар оказался таким интересным! Но вам не кажется, что пора разработать план на сегодняшнюю ночь? Солнце уже почти зашло.

Это был один из самых поразительных закатов, которые мне когда-либо доводилось наблюдать. Пыль, стоявшая в воздухе, создавала кружевную игру света, такого никогда не увидишь в Англии с ее туманами. И в то же время чудесный закат, казалось, таил угрозу. Гигантские кроваво-красные полосы перемежались пронзительно-голубыми, напоминавшими глазурь античных черепков, все это великолепие расцвечивалось золотистыми, янтарными и медными сполохами.

Как зачарованная любуясь закатом, я спросила Лукаса, не поможет ли команда его судна охранять лагерь. Он покачал головой.

– Похоже, бездельники матросы успели поболтать с туземцами. Да и ваша команда тоже подцепила эту заразу, мисс Амелия. Нисколько не удивлюсь, если в один прекрасный день они просто дадут деру.

– Они этого не сделают, – воскликнула я, мигом забыв о закате. – Я им плачу! И ни за что не поверю, что капитан Хасан нарушит свой долг.

– О, этот тип найдет какой-нибудь удобный предлог, – цинично усмехнулся Лукас. – Неблагоприятный ветер, надвигающаяся непогода – что угодно сгодится, только бы уплыть подальше от ожившей мумии.

Внезапно я почувствовала, что рядом кто-то стоит, обернулась и обнаружила перед собой Майкла, который весь день где-то пропадал.

– Ситт Хаким (он всегда так ко мне обращался), я должен поговорить с вами наедине.

– Да, конечно.

Меня не на шутку удивили и его просьба, и бесцеремонное вмешательство в разговор, тактичный Майкл никогда не позволял себе ничего подобного.

– После ужина! – процедил Лукас, смерив беднягу уничтожающим взглядом. Наш гид съежился. – Майкл, или как там тебя, сегодня ты нам не понадобишься. Ужин подадут мои люди. Я им обещал, что они вернутся на судно до темноты. А мисс Пибоди поговорит с тобой потом. Ступай!

Майкл неохотно подчинился, напоследок умоляюще взглянув на меня. Как только он отошел на достаточное расстояние, я сказала, едва сдерживая гнев:

– Лукас, я не могу допустить, чтобы вы выговаривали моим слугам!

– По имени! – воскликнул он с широченной улыбкой. – Наконец-то вы не выдержали, мисс Амелия, и оказали мне честь, обратившись ко мне как к другу. Мы должны за это выпить! Он вновь наполнил свой бокал.

– "Мы", если использовать это слово в широком смысле, и так слишком много выпили, – парировала я. – Что касается Майкла...

– Господи, сколько шуму из-за какого-то болвана! – с презрением отмахнулся Лукас. – Мне кажется, я знаю, о чем он хочет с вами поговорить, мисс Амелия, и на вашем месте не торопился бы верить его россказням.

Он поднял бокал, словно любуясь отблесками угасающего света, игравшими на хрустальных гранях.

– Что вы имеете в виду?

Лукас равнодушно пожал плечами.

– Да только то, что наш приятель Майкл собирается сделать ноги. Мои люди утверждают, что он последний трус. Своими страхами он даже заразил матросов. Не сомневаюсь, что ваш драгоценный Майкл сбежит от вас, нагородив в свое оправдание кучу ерунды.

– Не верю! – твердо ответила Эвелина, до того молча слушавшая нашу перепалку. – Майкл – прекрасный человек. Верный, преданный...

– ...туземец! – закончил за нее Лукас. – И обладает всеми недостатками туземцев.

– А вы хорошо знакомы с недостатками этих, как вы их называете, туземцев? – вмешался Эмерсон.

До этой минуты он почти не раскрывал рта, и сейчас его голос, похожий на гортанное завывание большого рассерженного кота, почему-то не резал мне слух.

– Люди везде одинаковы, – небрежно ответил Лукас. – Для невежественной публики повсюду характерны предрассудки и любовь к деньгам.

– Преклоняюсь перед вашим знанием человеческой натуры, – язвительно проронил Эмерсон. – А я-то пребывал в убеждении, что на деньги падки не только малограмотные бедняки.