Барды - Лев Аннинский

Без головы, разумеется, — хочется ответить в тон певцу. Тот, у которого голова на плечах, не ломать будет, а строить.

Однако это лейтмотив: крепость медного лба, сокрушающего каменные стены. Или дубовые. Неожиданный поворот сюжета: проклевывается живая почка в черствой коре, тычется, тычется… кругом в два слоя кора… придется проламывать

Громкая скоморошья струна луферовской гитары ведет мелодию в контрапункт струне потаенно-сентиментальной. «Учиться надо у травы искать дорогу к свету». Трава! Это, кажется, ключевой образ, волшебное слово. Петушиное, рискнул бы я сказать, памятуя слабость Луферова к этой птице.

Так прорастай,так прорастай,так прорастай, моя трава!А право взламывать асфальт,как чью- то ложь,как чью- то фальшь,ну, кто отнимет у тебя,моя трава?!

То есть, при случае и асфальт взломает, и чью-то «фальшь» сокрушит. Но не в том спасение. Спасение — в естестве травы. Трава за все платит сама, она не в теплице растет, а в поле, в чистом поле под чистым небом.

Так кольцуется в песенном мире Луферова «небесный план» с «земным». Рая не будет, это все придуманное. Ищут куски пожирнее. Лорку застрелили. Мандельштама затравили. И нечего надеяться на крылья — выбросить!

Все придуманное мною с непридуманным сплелось,Жизнь грядущая — с прошедшей,с той, что я прошел насквозь.Слава Богу, жизни участь не пришлось мне выбирать:Облакам — лазурь без края, мне — земная благодать.

Земная благодать — на смену «неземному пламени», «аэлитной» мечте «сынов неба».

Уходят «мальчики Державы», уходят последние идеалисты. Новым мальчикам нужно найти свое место. В прежних структурах им места нет, новые не сложились. Приходит поколение «сторожей и дворников»: сидеть в котельной и читать про звездное небо у Канта. Или так: сгребать снег во дворе и мечтать о театре… вот в этом же дворе. Не в тихом уголке петь под гитару от души к душе, а перед восхищенной толпой петь… всей кодлой… то есть всем коллективом.

Виктор Луферов — из первых вестников новой волны.

Двадцати лет от роду, в середине 60-х годов, на заднем сидении пригородного автобуса вместе со всей студенческой кодлой горланит Окуджаву, Клячкина, Дулова. МИФИ брошен, диплом получен у ветеринаров. Потом, наконец, Гнесинка. Гитара в виртуозном стиле. Ансамбли, группы, кружки, театры, проекты…

Меняется язык эпохи. Брезжит базар. Надо выходить на люди. Барды покидают интеллигентскую кухню и спускаются. Для начала во двор.

Когда- то в этом дворе «все играла радиола». Больше не играет. Ленька Королев, первый герой Окуджавы, чувствовал себя королем, и двор его был — как королевский, то есть, по тем временам, земшаровский. Леньки нет. Шарик улетел.

«Поколенье дворников» видело этот земшар в гробу. Двор надо обустраивать. В дополнение к гитарам — ударные, электрозвук. Английский драйв сплести со смачной речью Ваньки Рататуя, стоящего на одной ноге. Но прочно. В кармане может быть аж два диплома. А вкалывать — дворником. Эпоха! Надо же заработать баксы на аппаратуру.

Каждый пришедший в этот мир должен платить за все из своего кармана.

ЗВЕЗДЫ И КРЕСТЫ

Усеяна земля осколками Державы:

Куда ни сделай шаг, кровавые следы,

Не обрести в бою ни вечности, ни славы,

Ни честного креста, ни жестяной звезды.

Барды «Афгана» не знали ни студийной тишины, ни фестивальных оваций. Пели под пулями. Кассеты ходили по рукам чаще всего безымянно. Иногда называли автора: «Кирсанов». Говорили, что лицо реальное, но уже погиб. Замполиты продолжали искать записи на предмет изъятия — как деморализующие армию. Точнее, не армию, а ограниченный контингент, выполняющий интернациональный долг.

После вывода войск выяснилось, что Кирсанов не погиб. Верстаков установил адрес, поехал выяснять, его ли песни. Не поверил, что «невысокий человек» в цивильном пальто и шапке «пирожком», представший перед ним в Мариуполе (тогда еще Жданове), — действительно автор тех веселых, деморализующих песен. Пришлось Кирсанову взять гитару и доказывать авторство практически. В процессе дознания и совместного прослушивания кассет выяснялись детали оркестровки. Оказалось, что «крики дуканщика на кабульском базаре» — ненастоящие, их выдавал знакомый механик-водитель БТРа. А вздохи девушки? Их имитировал один замечательный военврач. А что, автоматные очереди — тоже бутафорские? Нет, автоматные очереди настоящие: песню записывали во время боя.

Что- то мнимое, обманное, обидно-ложное чудится в афганской кампании. Только свинцовые пули да цинковые гробы всамделишны, все остальное — морок. Так и осталась та война «непонятой». Смысл не обозначился. Вместо победы — гордый уход. Вместо праведного суда, который грозились устроить подлецам на родине при возвращении, — цепь безумных междусобойных разборок. Ничего не объяснилось. А там и Чечня заслонила афганскую мясорубку, окончательно отодвинув ее как бессмысленную.

Может, Чечня же и прояснит со временем смысл ее? Это в тумане. Неутихающая горечь по-прежнему отравляет память «афганцев». Они и представить себе не могли такого, когда в декабре 1979 года летели в Кабул. С автоматами в руках они этого и потом не почувствовали. Чтобы это почувствовать, надо было к автомату прибавить гитару.

…И я лежу, смотрю, как остываетНад минаретом синяя звезда.Кого- то помнят или забывают,А нас и знать не будут никогда.

Вот и первый лейтмотив, пронзающий их песни: нас знать не будут… Нас не встретят салютом столица… Еще хуже: Никто не придет и не выручит нас … Еще хуже и определенней: мы в капкане . Наконец, самое горькое: кто-то в спину нам пролает: «недобитки»… Это уже за пределом, но и это — правда.

Умрет война, и скалы замолчатО правде нашей в общем и в деталях.Отплачут дети, вдовы откричат,Останутся могилы да медали…

Зачем была та война? Неведомо. Странная война: необъявленная, нелепая, безвестная. Война, которой как бы нет. Изначально. Потому она и войной не называлась. И такой же бесславной канет в Лету. Песню надо сложить хотя бы затем, чтобы — не канула. Чтобы какой-то смысл все-таки обозначился. Задним числом докопаться до сути. Это когда-нибудь, потом. А пока — здесь измерена жизнь пулеметною лентой, караванной тропою и чем-то еще.

Этот вот мелькнувшее на мгновенье ощущение тайны и бездны, это «что-то еще» на языке поэзии значит больше и звучит сильнее, чем попытки «докопаться» и отчаянные поиски виноватых. «Что-то еще» — это что же? Судьба?…

Ни смысла, ни возмездия, ни помощи — только судьба. Но и она — под вопросом: когда б существовала незримая судьба, пускай бы отирала хотя бы пот со лба… И на это мало надежды.

Только душа зачем-то есть. Зачем-то…

Распахнуто окно ветрами Гиндукуша,Маячит за окном гражданская война.Зачем в чужих горах мы сохранили души?На нынешней войне душа нам не нужна…

Может, Гиндукуш, достающий до неба, ответит на проклятые вопросы? Нет. Союз далеко, до Бога высоко . И ты — ничто, ты в пустоте, в вечности, в невесомости — в этой кровавой круговерти.

«Что- то еще»? Ощущение такое, что смысл — есть, но он непостижим, до него не довоюешься, не докопаешься, не дострадаешься. Только прикроешь смехом эту боль.

То оазисы, то горы,то пустыня Регистан,мчатся бронетранспортерыиз Кабула в Чакчаран,там одна сплошная суша,не бывает хуже сушь,и с вершины Гиндукушавиден только Гиндукуш.

Пронзает последняя строка, смех застревает в горле, поэзия, иссохшая на солдатских сухарях, будто бы «дуриком» все-таки подбирается к Смыслу… выше… выше… И вот, наконец, вершина, ветер Космоса, что-то рериховское, жажда Бога и — обрыв в небыть, в немоту… Что же еще, что в этой строчке? Обморок пророка, почуявшего Предел? Отчаяние солдата, озирающего покоренную страну и не видящего этой страны? Только Гиндукуш . А внизу? Где земля долин, люди, страна?

А внизу земля АфганистанаРазлеглась в квадратиках полей.

Все правильно: такая она — с вертолета. Не ближе. А если ближе, — результат один: из трещин гор начинают стрелять коварные душманы. Или еще так: ставят мины басмачи.