Ненависть - Петр Краснов

На низкой песчаной платформѣ — никого. Выйдетъ сонный начальникъ станцiи въ растегнутомъ чечунчовомъ кителѣ и выгорѣвшей на солнцѣ красной фуражкѣ, сторожъ станетъ у звонка. Въ раскрытое окно внизу стучитъ телеграфъ. Гдѣ-то впереди шипитъ паровозъ и съ жестянымъ стукомъ падаетъ водонапорная труба. Откуда то доносятся вялые, сонные голоса. Кто-то изнутри зданiя спросилъ: — «давать отправленiе?» Начальникъ станцiи ушелъ въ контору, но поѣздъ еще долго стоялъ. Потомъ незамѣтно тронулись, передъ глазами Надежды Петровны, вызывая головокруженiе, поплыли постройки и садъ станцiи, застучали колеса и маршъ Радецкаго зазвучалъ въ ушахъ Надежды Петровны, сливаясь съ ритмомъ стука колесъ.

Какая тамъ — война!.. Глубокiй миръ, прекрасный трудъ, крѣпкiй, сытый сонъ были кругомъ, по всей Русской землѣ. Врали газеты. Война была выгодна только имъ, а не этимъ мирнымъ хуторянамъ-казакамъ.

Ночью синее, въ золотыхъ звѣздахъ небо висѣло за окномъ. Степь была черна и таинственна. Крѣпкiе волнующiе запахи хлѣбнаго сѣмени подымались отъ разогрѣвшейся, разомлѣвшей за день земли.

Утромъ въ окно вагона мелькали частыя села, перелѣски, лѣса, стало люднѣе на станцiяхъ. Подвалило и пассажировъ — но всѣ они были мирные, обыденные, спокойные. Студенты и барышни ѣхали въ какую-то экскурсiю и говорили о томъ, что увидятъ. Незамѣтно какъ-то бѣлыя церкви съ православными голубыми, сѣрыми и зелеными куполами смѣнились стройными, высокими костелами, съ красными кирпичными колокольнями, рвущимися къ небу. Въ вагонѣ зазвучала польская рѣчь. Больше и гуще стали лѣса, чаще каменныя постройки…

Польша…

Въ полдень Надежда Петровна прiѣхала на станцiю Травники. И здѣсь, такъ близко отъ Германской границы все так-же была мирная тишина и полуденная дремота. Жидъ извозчикъ, въ длинномъ лапсердакѣ подрядился отвезти ее въ городъ, гдѣ стоялъ полкъ ея мужа. Пара лошадей мѣрно зацокала подковами по каменной дорогѣ. Хвойные лѣса стояли по сторонамъ, задумчивые, дремотные и… — мирные. Пахло смолою, спиртнымъ запахомъ можжевельника и мохомъ. Въ Красноставѣ, въ богатой, прекрасной, польской цукернѣ Надежда Петровна напилась кофе, закусила пирожными и покатила дальше.

Тихiй мирный вечеръ надвигался, когда она въѣхала въ городъ, такъ памятный ей по сладкимъ воспоминанiямъ первыхъ лѣтъ ея замужества. Она не была въ немъ пятнадцать лѣтъ, но такъ мало перемѣнился городокъ, что она узнавала въ немъ каждую мелочь, каждый домъ. Больше, раскидистѣе, могучѣе и красивѣе стали вѣковыя липы у стараго костела, внизу у рѣчки. Глубоко подъ ними легла прохладная синяя вечерняя тѣнь. Разрослись каштаны въ гарнизонномъ саду. Надежда Петровна безъ труда отыскала маленькiй домикъ на окраинѣ города, гдѣ стоялъ ея мужъ, какъ тогда, такъ и теперь.

Деньщикъ — казакъ съ сосѣдняго хутора — она его еще мальчишкой знала — выбѣжалъ и обрадовался Есаульшѣ.

— Его высокоблагородiе дома?..

— Никакъ нѣтъ… Они на стрѣльбѣ… Да заразъ и придутъ. Пожалуйте, барыня.

Онъ подхватилъ ея плетеную ивовую Казанскую корзину и мѣшокъ съ домашнимъ гостинцемъ и повелъ въ домъ.

Низкая походная койка, чисто накрытая сѣрымъ суконнымъ одѣяломъ, стояла у стѣны. Уздечка и сѣдельный уборъ висѣли надъ нею. Въ углу, на особой подставкѣ стояло сѣдло, на столѣ въ простѣнкѣ лежали бумаги, сотенныя книги, газеты, чернильница и за нею ея портретъ въ плюшевой рамѣ, въ старомодномъ платьѣ, въ томъ самомъ, въ которомъ она была, когда онъ дѣлалъ ей предложенiе. Все было, какъ и тогда, когда она жила съ нимъ въ полку.

Крѣпкое и нѣжное чувство любви защемило сердце Надежды Петровны, и оно молодо забилось въ предвкушенiи близкаго свиданiя.

Деньщикъ принесъ умыться.

Въ открытыя окна доносилась стукотня ружей. Выстрѣлъ за выстрѣломъ слѣдовали черезъ равные промежутки, Слышались давно ей знакомые сигналы и далекая солдатская пѣсня. Но и все это военное дышало такимъ миромъ, что Надежда Петровна не хотѣла и думать о войнѣ. «Дня четыре, до вторника, перебуду, а тамъ и домой. И ему мѣшать не буду и сама къ своей тяжелой лѣтней работѣ, къ трудамъ по уборкѣ урожая вернусь»…

— Про родителевъ моихъ чего не слыхали?.. — спрашивалъ деньщикъ, поливая ей на руки изъ жестяного кувшина свѣжей ключевой водой. — Живы, здоровы? Ай нѣтъ?

Она отвѣтила.

— А хлѣба косить не зачинали?

— У насъ еще нѣтъ, а дорогой ѣхала, видала — косятъ.

— Тутъ поляки тоже чего-й-та встамошилисъ, кругомъ убираютъ. И не дозрѣлъ, а убираютъ.

Мимо по улицѣ со стрѣльбы шелъ взводъ казаковъ. Шли не въ ногу, напростяка, по домашнему, громко разговаривали и четко раздавались ихъ голоса въ тихомъ вечернемъ воздухѣ.

— Онъ его въ боевую… Скажи, пожалуйста, какой грѣхъ!.. Можетъ онъ и не хотѣлъ промахи то дѣлать, а рука дрогнула… Въ боевую это не пѣсни играть.

— Старайся друго-разъ станица.

Они прошли и сейчасъ-же Надежда Петровна услышала знакомые, быстрые шаги и мягкое позваниванiе шпоръ. Кто-то, видно, предупредилъ Тихона Ивановича, и онъ бѣгомъ пробѣжалъ палисадникъ и вскочилъ на крыльцо.

— Наденька… Вотъ сюрпризъ!.. Очаровательно!.. Щегольковъ… Живо готовь намъ съ барыней ужинъ и чай. Разстарайся, какъ знаешь.

— Слушаю, ваше высокоблагородiе.

Деньщикъ исчезъ. Надежда Петровна очутилась въ крѣпкихъ объятiяхъ мужа. Освобождаясь отъ его рукъ, со щеками горящими отъ дороги и свѣжаго умыванья, отъ крѣпкихъ поцѣлуевъ она опросила: -

— Тиша, скажи?.. Что у васъ?.. Какъ?.. Ты знаешь, почему я примчалась. Что у васъ?..

— Въ сущности — ничего… — Лицо Тихона Ивановича стало серьезнымъ. — Всѣ мы подъ Богомъ ходимъ и какъ распрекрасно, что ты догадалась прiѣхать. Если, что будетъ — Богъ знаетъ свидимся-ли когда и какъ?»

Все было по прежнему мирно въ природѣ. Выстрѣлы на стрѣльбищѣ смолкли. Солнце спускалось за недальнiе лѣса. Вечерняя прохлада вливалась въ комнату, а Надеждѣ Петровнѣ казалось уже все по иному.

Въ сосѣдней комнатѣ деньщикъ гремѣлъ посудой, звякнулъ канфоркой самоваръ. Надежда Петровна пошла доставать домашнiй гостинецъ.

— Значитъ, ты все таки ждалъ меня?..

Тихонъ Петровичъ глазами показалъ на деньщика, накладывавшаго на стеклянное блюдце темное вишневое варенье.

— Сама варила, — сказала Надежда Петровна, мѣняя разговоръ. — Въ этомъ году не такъ богато уродилась черешня. Зато сливы будетъ — сила, и французская и венгерская. Ажъ теперь вѣтви гнутся отъ плодовъ, подпорки ставимъ.

— Что Колмыковъ?..

— Онъ и благословилъ меня поѣхать. Сѣна убрали. Хлѣба косить раньше будущей недѣли не будемъ. Кругомъ такой миръ у насъ. Приволье.

Тихонъ Ивановичъ тяжело вздохнулъ. Денщикъ поставилъ блюдце съ вареньемъ подлѣ чайнаго прибора и спросилъ:

— Еще чего прикажете?..

Тихонъ Ивановичъ оглядѣлъ столъ. Все было въ порядкѣ. Молодчина Щегольковъ успѣлъ всѣмъ разстараться, Холодная курица, крынка простокваши, свѣжiе огурцы, гора прекраснаго бѣлаго хлѣба, привезенное Надеждой Петровной сало, домашнiе коржики, варенье — все было чинно разставлено на свѣжей скатерти. Для барыни лихой деньщикъ досталъ отъ хозяевъ-евреевъ чашку.

— Спасибо. Все хорошо. Больше ничего не надо. Ступай въ сотню на ужинъ.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородiе. Щегольковъ еще разъ, не безъ артистической гордости, окинулъ слаженный имъ ужинъ и вышелъ изъ горницы.

— Такъ, что-же?.. — съ тоскою въ голосѣ спросила Надежда Петровна.

— Кушай, милая. Съ дороги, чай, проголодалась. Можетъ быть, все это и вздоръ. Нашего брата казака-солдата не разъ такъ дергаютъ. Да… О войнѣ говорятъ… и пишутъ… И много… Но все это разговоры, какiе всегда были. Мнѣ передавали служившiе прошлый терминъ офицеры, въ 1911-мъ году говорили еще больше. Полкъ на самую границу выходилъ, анъ — ничего и не было. И теперь. Сказали, что общiй сборъ будетъ отмѣненъ… Ну, значитъ, война… Но вотъ на прошлой недѣлѣ полки наши пришли, и дивизiя собралась, какъ всегда. Соревнуемъ въ красотѣ, въ отчетливости службы и лихости. Назначены офицерскiя скачки. Все, какъ водится… Значитъ, все спокойно. Вчера вызвали въ штабъ полка. Провѣряли мобилизацiонные планы. Сегодня утромъ запрягали и прокатывали обозъ. Скажешь — война?.. Ничего подобнаго… Командиръ полка у насъ новый. Горячъ, ревностенъ, вспыльчивъ, всюду лѣзетъ, всѣхъ подтягиваетъ. Отчетливый!.. Вотъ и завтра, въ шесть утра, на маневръ выступаемъ.

— Пойдешь?..

— А какъ-же?.. Ты думаешь — жена прiѣхала — и службу по-боку… Нѣтъ, моя милая, теперь не то, что было пятнадцать лѣтъ тому назадъ… До Японской войны. Да и тогда тянули… Только тогда — равненiе, да сомкнутые строи, все ящиками водили, въ лавѣ сумбуръ, вой, гичанье, стрѣльба и джигитовка… Теперь?.. Нѣтъ… Что говорить, если война — мы къ ней вотъ какъ готовы. Все у насъ есть и всему мы научены по тяжелому боевому опыту. Посмотришь полкъ — пожалуй, и не узнаешь… Кр-р-расота!.. Тѣ-же казаки, а не тѣ. Чукарина помнишь?..