Безлимитный поединок - Гарри Каспаров

Уверен: заряд, получаемый нами от песен Высоцкого, не является узкоспециальным раздражителем. Мы все обретаем дополнительную энергию для свершений — каждый в своей области. Но стоит вслушаться, и начинаешь понимать, что за подчас нарочитой простотой изложения скрыты ценности, находящиеся в абсолютно другом измерении, нежели, скажем, шахматы, спорт или даже литература и искусство. Нас начинает уводить в глубины тех общечеловеческих чувств и ценностей, которые живут в нас и вокруг нас независимо от нашей воли и на которых, наверное, держится мироздание. Иным до всего этого нет дела, другие, почувствовав что-то необычное, стараются оградить себя от излишних волнений. Кто-то, согласившись пожертвовать покоем и уютом, делает первые шаги по нелегкому пути, но, столкнувшись с непредвиденными трудностями, сходит с него. Только немногие безоглядно идут вперед, подчиняясь неистребимому инстинкту борьбы за торжество справедливости…

Посмотрите, — вот онБез страховки идет,Чуть левее наклон,—Упадет, пропадет,Чуть правее наклон,—Все равно не спасти,Но, должно быть, ему очень нужно пройтиЧетыре четверти пути.

Несмотря на колоссальное внутреннее напряжение, сам матч проходил, как писали, в исключительно дружеской обстановке. «Карпов и Каспаров ведут себя, как настоящие джентльмены», — отмечал один обозреватель. А известный драматург Леонид Зорин на вопрос, каково его ощущение от атмосферы матча, ответил: «Самое оптимистическое. Меня давно удручает, что мир шахмат безусловно ужесточился и неприязненные отношения между партнерами искажают облик этого рыцарского искусства. Тем большее удовольствие доставляет видеть, как Карпов и Каспаров проводят после партии совместный анализ. Сразу видно, что шахматная истина им дороже всего». Мы действительно после каждой партии анализировали ее прямо на сцене. Тренеры посоветовали мне не делать этого, поскольку в таких совместных анализах я позволяю опытному Карпову проникать в мои мысли. Я сказал: «Не могу!» Мне не хотелось первым делать невежливый шаг.

Лондонская «Times» писала в те дни:

«Переводя взгляд с белоснежных колонн и сверкающих люстр на устланную красным ковром сцену, где за шахматным столиком застыли соперники, можно видеть, как немой язык их тел выражает состояние духа чемпиона и претендента.

Карпов, бледный и хищный, сидит расслабленно, глаза сверкают; иногда он опирается подбородком на сомкнутые руки или, обернувшись и безмятежно окинув взглядом публику, исчезает за кулисами, почти как иллюзионист. В противоположность ему Каспаров сидит твердо и прямо; его атлетическая, крепко скроенная фигура выглядит беспомощной в этой борьбе нервов. Он упорно вглядывается в доску и подолгу обдумывает свои ходы».

Но в одном случае не отвлечься было нельзя. Неожиданным образом он произошел из-за той же «Times». Еще более неожиданным было то, что причиной стал Голомбек, выступивший с нелепым заявлением, будто советские власти потребовали, чтобы я проиграл Карпову. «Может быть, Каспарова предупредили, чтобы он не особенно старался, и дали понять, что иначе его самого и его семью ждут самые губительные последствия» — так он написал.

Руководитель моей делегации послал в ФИДЕ опровержение, отрицая этот вздор. Кампоманес назвал эту историю «безосновательной и абсурдной». Наконец-то мы могли с ним хоть в чем-то согласиться.

Можно было согласиться и с Голомбеком, но лишь с его словами о том, что в матче происходит «что-то ненормальное». Конечно, это так. Многие из моих друзей тоже никак не могли взять в толк, почему я проигрываю фактически без борьбы. Но подводить под это какую-то политическую основу было бы нелепо. Я должен также признать, что шахматная оценка, сделанная Голомбеком, отчасти верна: он отметил, что в начальной стадии матча я бросался в атаку без должной подготовки и что некоторые мои дебютные варианты оказались знакомы Карпову. Но причину следует искать во мне самом, в моей начальной установке. Никто не заставлял меня играть подобным образом. Как ни дико это может показаться, но все это я изобрел сам.

Проигрыш 27-й партии прервал длинную серию ничьих, и я оказался на самом краю пропасти. Но удивительным образом я почувствовал облегчение: матч проигран, терять нечего, постараюсь держаться до последнего. Единственное, что мне хотелось, — доказать шахматному миру, что я все-таки умею играть. Кроме всего прочего, я хотел доказать это себе самому.

Между тем противная сторона была уверена, что выигрыш уже в кармане. В журнале «64 — Шахматное обозрение» появились намеки, что всех своих предыдущих успехов я достиг случайно и что есть молодые шахматисты поталантливее меня. По случайному совпадению главным редактором этого журнала является Карпов, а его заместителем — Рошаль, чья основная работа состоит в том, чтобы служить рупором очередного фаворита Госкомспорта и петь ему хвалу.

Кульминация должна была наступить в 31-й партии. Так было запланировано. Карпов по этому поводу надел новый костюм. Вся его свита тоже была одета по-праздничному. Шахматная федерация СССР приготовила лавровый венок. Первую половину партии Карпов играл в этот день здорово. Он получил большой позиционный перевес и вскоре выиграл пешку. Но тут случилось нечто из ряда вон выходящее. Он просто запаниковал. Вообще говоря, паниковать должен был я, но я был как раз совершенно спокоен. «Даже снял для верности пиджак».

Карпов был на грани «сухой» победы. Позиция с лишней пешкой относилась к разряду типовых. Но он не решался форсировать события, а ждал, что я проиграю сам. Но случилось иначе. У меня появился шанс нанести контрудар, и я его не упустил. Преимущество Карпова быстро улетучилось.

Когда у него возникли трудности со временем, я предложил ничью, которую он принял. По словам очевидцев, руки у него дрожали, и он, казалось, согласился на ничью с каким-то странным облегчением.

Инициатива в матче перешла на мою сторону — я в этом не сомневался. Возможно, он тоже почувствовал это.

Неудивительно, что следующую партию я выиграл. Это была моя первая победа за 94 дня матча и первая в жизни победа над Карповым, начиная с партии в сеансе, которую я играл против него еще школьником, десять лет назад.

Тут как раз подоспел дополнительный тайм-аут, давший ему возможность прийти в себя (в Колонном зале состоялась сессия Академии наук СССР, что было заранее согласовано с обоими участниками). Теперь, по логике, чемпиону надо было лишь изменить матчевую стратегию, отбросить былую осторожность и дожать соперника. Но перестроиться Карпов уже не сумел. Объяснение некоторых обозревателей, будто продолжали действовать силы инерции, подходит для кого угодно, только не для такого опытного матчевого бойца, как Карпов. Он первым понял, что дело не в инерции и не только в усталости, а в том, что соперник играет все сильнее и сильнее. Для успешного завершения матча ему уже требовалось напряжение всех сил. Причем в каждой партии, а не в какой-то одной. Надо было что-то сломать в себе, играть не против соперника, как любит он говорить, а в шахматы. Этого Карпов сделать не смог.