Упрямец Керабан - Жюль Верн

— Двести тысяч пиастров![166] — выкрикнул подавленный Керабан.

— Да, но я показал себя.

— И не продешевили!

— После этого, — продолжал ван Миттен, — я уехал, отдав указания обратить в деньги мою часть имущества и поместить их в Константинопольский банк. Затем я сбежал из Роттердама с моим верным Бруно, решив не возвращаться домой до тех пор, пока госпожа ван Миттен не переселится в лучший мир…

— Или не перестанет нападать на тюльпаны, — поддержал голландца Ахмет.

— Ну, друг Керабан, — снова заговорил ван Миттен, — часто ли вы были столь упрямы, чтобы это стоило вам двести тысяч пиастров?

— Я? — вскинулся Керабан, слегка задетый этим замечанием своего друга.

— Ну, конечно же, — вставил Ахмет, — у моего дяди были подобные случаи, я знаю доподлинно, по крайней мере, об одном.

— И о каком же, будьте любезны? — спросил голландец.

— Ну, вот это самое упрямство, которое заставляет его совершить поездку вокруг Черного моря, чтобы не платить десять пара! Это будет ему стоить дороже, чем ваш ливень тюльпанов.

— Это будет стоить столько, сколько будет стоить! — возразил господин Керабан сухим тоном. — Но я нахожу, что мой друг ван Миттен заплатил за свою свободу не такую уж высокую цену. Вот что значит иметь дело лишь с одной женой. Мухаммад хорошо знал этот очаровательный пол, когда разрешал своим последователям брать столько жен, сколько они смогут!

— Конечно! — подхватил ван Миттен. — Я думаю, что десятью женами легче управлять, чем одной-единственной.

— А что еще легче, — прибавил Керабан назидательным тоном, — так это совсем не иметь жен.

После этого замечания разговор прекратился.

Карета прибыла на почтовую станцию. Лошадей перепрягли и всю ночь ехали дальше. В полдень следующего дня достаточно усталые путешественники, проехав через Великие Копани и Каланчак, добрались до поселка Перекоп в глубине залива с тем же названием, в самом начале перешейка, соединяющего Крым с южной Россией.

Глава тринадцатая,

Крым! Этот Херсонес таврический древних! Четырехугольник или, вернее, неправильный ромб, который кажется похищенным у самого очаровательного из побережий Италии. Почти остров, из которого Фердинанд Лессепс[167] сделал бы остров всего лишь двумя движениями перочинного ножа. Уголок земли — заветная цель всех народов, жаждущих безраздельной власти над Востоком. Древнее Боспорское царство[168], которым последовательно владели Гераклиды[169] за шестьсот лет до христианской эры, затем Митридат[170], аланы[171], готы[172], гунны[173], венгры, татары[174], генуэзцы[175] и, наконец, богатая, зависимая от империи Мехмеда II провинция, которую уже Екатерина II присоединила к России в 1791 году[176].

Каким же образом эта область, благословенная богами и оспариваемая друг у друга смертными, могла бы не войти в легенды и мифы? Разве не пытались найти в болотах Сиваша[177] следов титанической деятельности проблематичного народа атлантов[178]? Разве античные поэты не помещали вход в ад возле Керберова мыса, три дамбы которого как бы представляли собой Кербера[179] с тремя головами? Разве Ифигения[180], дочь Агамемнона и Клитемнестры, став жрицей Дианы в Тавриде, не была уже готова принести в жертву целомудренной богине своего брата Ореста, заброшенного ветрами на берег мыса Партениум?

И теперь одна только южная часть Крыма стоит больше, чем все засушливые острова архипелага. Плато Чатырдага[181] на высоте полутора тысяч метров могло бы вместить застолье всех олимпийских богов[182]. А лесные амфитеатры, чей зеленый покров простирается до самого моря? Все эти заросли диких каштанов, кипарисов, иудина дерева, олив, миндаля, ракитника, поистине необозримы. Как поистине восхитительны каскады, воспетые Пушкиным. Этот край — прекраснейшая жемчужина провинций, простирающихся от Черного моря до Арктики. Здесь, в живительном и умеренном климате, русские как с севера, так и с юга находят: одни — убежище от суровости северной зимы, другие — укрытие от иссушающих летних ветров. Именно там, вокруг мыса Айя[183], этого бараньего лба, противостоящего волнам Понта Эвксинского на самом острие Тавриды, основаны колонии замков, вилл, коттеджей. Великолепны Ялта, Алупка, которые принадлежат князю Воронцову; равно, как неотразимо феодальное владение снаружи, греза восточного воображения внутри — Кызыл-Таш[184] графа Понятовского; Артек князя Андрея Голицына; Массандра, Ореанда, Ериклик — императорская собственность… Наконец. Ливадия — восхитительный дворец со своими родниками, причудливыми потоками, зимними садами — любимое прибежище самой императрицы. Сколь угодно любознательный, сентиментальный, художественный, возвышенный ум нашел бы удовлетворение в этом уголке земли — истинном микрокосме[185] в котором встречаются Европа и Азия. Там мирно существуют татарские деревни и греческие поселки. В восточных городах с мечетями и минаретами, муэдзинами и дервишами соседствуют православные монастыри. Здесь же — ханские дворцы, фиваниды[186], известные рядом романтических приключений. Сюда, к святым местам, устремляются паломники — к еврейской горе, принадлежащей племени караимов[187], и Иосафатской долине[188], прорытой как бы в качестве филиала знаменитой Кедронской[189]. Той самой, где сонмища подсудимых должны, при звуке трубы, предстать на Страшный суд[190].

Сколько чудес мог бы увидеть ван Миттен! Сколько впечатлений осталось бы у него от этой страны, в которую его увлекала странная судьба! Но его друг Керабан путешествовал не для того, чтобы услаждать зрение, а Ахмет уже знал все великолепие Крыма и не предоставил бы голландцу и часа даже для беглого осмотра.

«И все же, может быть, несмотря ни на что, — говорил себе ван Миттен, — мне удастся мимоходом составить хотя бы самое общее представление об этом, столь древнем, справедливо прославленном, Херсонесе?»

Но его мечтам не суждено было сбыться. Карете следовало двигаться по самой короткой дороге, косо с севера на юго-запад, минуя как центр южного побережья, так и древнюю Тавриду. Таков был маршрут, намеченный на совещании, в котором голландец не имел даже совещательного голоса. Правда, проезд через Крым избавлял от необходимости ехать вокруг Азовского моря, протянувшегося на сто пятьдесят лье[191]. Кроме того, некоторый выигрыш в расстоянии давало и то, что маршрут пролегал прямо с Перекопа[192] к Керченскому полуострову[193]. Затем с другой стороны пролива Еникале[194] Таманский полуостров[195] открывал прямой путь к кавказскому побережью.