Мареновая роза - Стивен Кинг

– «Знаете ли, это забавно, – заметил водитель. – Я могу определить, о чем думают люди, по выражению их лиц. Иногда я даже могу сказать, кто они... вы, например.

– Я, например. И кто же я, по-вашему?

– Вы человек, у которого масса проблем.

– Да нет у меня никаких проблем, – возразил Пэрри.

– Не старайтесь меня переубедить, – произнес таксист. – Я же знаю. Я разбираюсь в людях, И скажу вам еще вот что: ваши проблемы связаны с женщинами.

– И снова невпопад. Я женат и счастлив в браке».

Неожиданно ни с того, ни с сего она представила голос Пэрри: голос Джеймса Вудса, нервный и напряженный, но с заметными ироническими нотками. Это воодушевило ее, и она продолжила чтение, разогреваясь, как спортсмен во время разминки, видя перед собой сцену из несуществующего фильма, в котором Джеки Глейсон и Джеймс Вудс разговаривают в такси, мчащемся по ночным улицам города.

– «Удар на удар. Вы не женаты. Но когда-то были женаты, и брак оказался не совсем удачным.

– А-а, я все понял. Вы там находились. Вы все время прятались в шкафу.

Водитель помолчал.

– Я расскажу вам про вашу жену. С ней трудно было сладить. Она хотела... многого. Чем больше она получала, тем больше ей хотелось, а она всегда получала то, что желала. Вот так-то».

Рози дошла до конца страницы. Ощущая странный холодок на спине, она молча закрыла книгу и протянула ее Леффертсу, который, судя по виду, от счастья готов был обнять ее.

– У вас прекрасный голос! – воскликнул он. – Низкий, но не занудный, мелодичный и очень чистый, без всякого акцента – я услышал его с самого начала, но один только голос еще ничего не значит. Вы можете читать! Господи, как вы можете читать!

– Разумеется, я могу читать, – возмущенно произнесла Рози, не зная, то ли ей обижаться, то ли посмеяться. – Разве я похожа на человека, который воспитывался в джунглях?

– Нет, я не то хотел сказать, просто часто даже самые лучшие чтецы не способны читать вслух – пусть они не запинаются над тем или иным словом, им не хватает выразительности. А диалог намного сложнее, чем простое повествование – можно сказать, решающее испытание. Я слышал двух различных людей. Честное слово, я действительно слышал их!

– Я тоже. Но вы извините меня, мистер Леффертс, мне правда надо торопиться. Я...

Он протянул руку и, когда она начала поворачиваться, легонько дотронулся до ее плеча. Женщина с большим жизненным опытом давно бы уже сообразила, что ей устроили прослушивание, пусть даже на оживленном уличном перекрестке, и ее не так сильно удивило бы то, что затем сказал Леффертс. Рози, однако, от потрясения временно лишилась дара речи, когда он предложил ей работу.

6

В те минуты, когда Роб Леффертс слушал его жену-беглянку, читающую отрывки из книги на уличном перекрестке, Норман Дэниэлс сидел в маленьком кубике своего кабинета на четвертом этаже нового здания полицейского управления, положив ноги на стол и забросив руки с переплетенными пальцами за голову. Впервые за последние несколько лет у него появилась возможность положить ноги на письменный стол; обычно его заваливали кипы бумаг, бланков, протоколов, обертки от еды, доставленной из ближайшего ресторанчика, незаконченные отчеты, циркуляры, записки и все такое прочее» Норман не принадлежал к числу тех людей, которые привыкли убирать за собой (за пять недель отсутствия жены дом, в котором Рози поддерживала идеальную чистоту и порядок, превратился в некое подобие Майами после пронесшегося над городом урагана Эндрю), и обычно его кабинет красноречиво свидетельствовал о склонностях хозяина, но теперь он выглядел строго, почти аскетично. Большую часть дня Норман убил на уборку. Ему пришлось отнести три огромных пластиковых мешка с ненужными бумагами вниз, в подвал, поскольку он не надеялся на добросовестность уборщицы-негритянки, которая работала в полицейском управлении между полуночью и шестью утра в будние дни. Работа, порученная ниггерам, никогда не выполняется – этот урок Норман усвоил от своего отца, и действительность подтвердила правоту старика. Всем политикам и поборникам прав человека никак не удается понять примитивный факт: ниггеры не умеют и не желают трудиться. Наверное, из-за своего африканского темперамента.

Норман медленно окинул взглядом непривычно чистый стол, на котором не осталось ничего, кроме его ног и телефона, затем посмотрел на стену справа. На протяжении четырех лет самой стены почти не было видно под слоем листовок с портретами разыскиваемых преступников, срочными записками, результатами лабораторных исследований – не говоря уже о календаре, в котором он красным карандашом отмечал даты судебных заседаний, – но теперь стена была совершенно голой. Визуальный осмотр кабинета завершился на стоящих у двери картонных ящиках со спиртным. Глядя на них, Норман задумался над непредсказуемостью жизни. Да, он вспыльчив, и сам же первый согласен признаться в этом. Он также готов признать, что из-за собственной вспыльчивости частенько попадает в неприятности и, самое главное, не может из них выбраться. И если бы год назад ему сказали, что его кабинет будет выглядеть таким образом, он пришел бы к логическому выводу: неудержимая вспыльчивость в конечном итоге привела его к таким неприятностям, из которых он не смог выбраться, и его выгнали с работы. То ли в личном деле накопилось большое количество выговоров, достаточных для увольнения в соответствии с правилами полицейского управления, то ли его застали за избиением подозреваемого. Взять того же вшивого педика, Рамона Сандерса. Норман его не избивал, но вряд ли получил бы благодарность за такое обращение с подозреваемым. Да, конечно, то, как он обошелся с поганым педерастом, может вызвать улыбку у любого – и в душе всякий поддержит его, – но надо же соблюдать правила игры... или, по крайней мере, не попадаться, когда их нарушаешь. Примерно то же самое, как и с ниггерами, не умеющими и не желающими работать: все (во всяком случае, все белые) об этом знают, но предпочитают не говорить вслух.

Однако его не выгоняют с работы. Нет, он просто переезжает, вот и все. Переезжает из этого дерьмового кубика, в котором негде повернуться, служившего ему домом с первого дня президентства Буша. Переезжает в настоящий офис, где стены поднимаются до самого потолка и опускаются до самого пола. Его не только не выгоняют – его повышают в должности. Это напомнило ему песню Чака Берри, ту, в которой он поет по-французски: «C'est la vie – это жизнь, и ты никогда заранее не знаешь, чем она обернется».

С тем делом об ограблении склада большой компании все вышло как нельзя лучше, шум стоял невообразимый, и даже если бы он собственноручно написал сценарий, вряд ли от этого было бы больше пользы. Произошла почти невероятная трансмутация; как будто его задница, словно по мановению волшебной палочки, вдруг стала золотой, во всяком случае, в стенах полицейского управления.