Любаша (СИ) - Алексахина Лира

Вот так, думая обо всем, но о не конечном пункте, дошла до двери, громко постучала и вошла. Капитан был окружен вниманием огромной кучи бумаг.

— Люба? — удивленно спросил. Спохватился и запоздало нацепил маску. — Извини… Еще не привык… Я ужинал. Спасибо, не надо. Отдыхай.

Выглядел он паршиво. Посерел с лица. Красные глаза. Новая морщинка горькой складки вокруг рта. Сине-фиолетовые круги под упрямыми глазами. Стало горько. В груди защемило. Темнота за окном вытряхивала одеяло, рассыпая побольше сумрака.

— Это вам, — тепло улыбнулась, аккуратно отодвинула бумаги и поставила перед ним пирог, готовая в любой момент убраться восвояси, если начнет орать.

Мюррей поднял брови, гипнотизируя заботу на тарелке. Задернула шторы. Придвинула два канделябра зажжённых свечей, не забыв запалить те, что на стенах.

— Глаза надо беречь, — буркнула под нос.

— Мне уже можно и не беречь, — отмер мужчина. — Что это?

— Радость, — нахально уселась на стул с другой стороны стола. — У вас сейчас только «надо», «должен», «успеть». О себе не думаете… И выглядите паршиво.

— А ты храбрая женщина, — хохотнул капитан. — Сказать вот так, в лицо. Давай, свою радость, — улыбнулся и взял ложку.

Внимательно рассматривая бумаги, не видела их содержания.

— У меня просыпается магия? — спросила еле слышно, надеясь на отрицательный ответ.

— Да, Люба… Кто просветил?

— Анна.

— Тогда не страшно. Изменения есть?

— Нет.

— Боишься? Не надо. Это не огонь, и не стихия. Иначе, уже бы проявилось. Ты… издалека. Думаю, будет что-то… другое. Не переживай, за тобой… потом присмотрят… Когда меня не будет.

— Ну все, — взьелась на него. — Хватит хоронить себя раньше времени, сдувать пыль с капризной матери и ходить вокруг да около с истеричками этими! Я взрослая женщина и смогу позаботиться о себе сама, это раз!

Капитан откинулся на спинку стула и с полуулыбкой слушал спич. Меня несло.

— Мамаша ваша — эгоистичная клуша, простите великодушно! Только и может, что орать да возмущаться! Хоть раз бы подумала о вас! Вы — ее ребенок, а не она ваш! Внука ей подавай, — встала и вцепилась в стол, не зная куда деть руки. — А она тут жила с вами? А она о вас заботилась, когда из столицы выперли? Нет, она с комфортом грустила на пуховых подушках, вытирая слезы надушенным платочком! Тьфу! А сейчас, она спросила, устали ли вы? Больно ли вам? Есть ли силы? Девицы эти… Не любят они вас. И не полюбят. Им бы на балах юбками крутить, внимание получать и цацок побольше. Так возьмите и купите уже одну! Чтоб сил высасывало меньше! — волна возмущения взметнулась и опала. Стало стыдно. — Простите…. Это не мое дело…

Села обратно.

— Почему же, в наше время очень редко встретишь… честного человека, — доел последний кусь Мюррей, странно поглядывая. — Это все ваши умозаключения?

— Не все, — буркнула, отворачиваясь. — Но я промолчу, — тоскливо вздохнула и вспомнила, зачем пришла. Встрепенулась. — Снимайте маску, — обогнула стол, воинственно сжимая кулак.

— Зачем? — устало спросил Джонатан. — Мы уже все перепробовали. Хватит.

Упрямый осел! Что бы ляпнуть такого? ….

— Это Велдон прислал, — соврала, не моргнув глазом. — Сам он плохо выглядит. Велел позаботиться о вас. Давайте, день был длинный, я тоже устала. Уговаривать еще вас, — хорохорилась, а у самой дрожали руки. Щас как гаркнет. Внутренне собралась.

— Люба, это бесполезно. Признайте уже.

— Никогда, — упрямо посмотрела ему в глаза.

— Давайте, — сдавшись, протянул открытую ладонь. — Перед сном…

— Угу, бегу и спотыкаюсь. Мюррей, будете сопротивляться, не испеку завтра сладостей!

— Ну вот, а как же порция радости? — улыбался мужчина.

— Накажу, — улыбнулась в ответ.

— Какая вы грозная, — ехидно протянул, снимая маску.

Хорошее настроение испарилось. Подозреваю, изменилась в лице.

— Я же говорил, — раздраженно дернулся в сторону снятого предмета.

Треснула его по руке, удивившись своему порыву.

— Это как понимать? — возмутился работодатель.

— Она вредит, — угрюмо ответила, щедро зачерпывая мазь. — Помолчите, — начала осторожно растирать. Капитан закрыл открывшийся было рот. Медленно втирала, не зная, испытывает от касаний боль или нет. Не скажет ведь. Осел. Как есть осел с помесью барана. — Посмотрите, с внутренней стороны остались… подтеки, — сказала не отвлекаясь. — Это… прирастает к ней, а прошел всего день, — зло размазывала мазь.

— Осторожнее! — воскликнул Мюррей. Я вздрогнула. — Без глаза у меня точно не останется шанса купить жену, — попытался отшутиться.

Ладонь замерла на его щеке. Темные глаза завораживали. Посмотрела на его губы. Бросило в жар. Резко одернула руку, заводя за спину и отступая на шаг.

— Все, — тихо закончила, испытывая смущение.

— Спасибо, — так же ответил работодатель.

Собрала посуду и поспешно ушла, ругая себя последними словами. Чего творишь, Люба? Трясла головой, спускаясь по лестнице. Не надо усложнять…

— Где шляешься? — выскочила Марджери, уперев руки в боки. — Я …!

— Вот и шли бы к сыну!!! — рявкнула от всей души, наступая. — Да обняли как мать, бесчувственная аристократка!!! — больно протаранила плечом, открывшую рот от возмущения женщину, и ушла, оставив одну.

Ух, Люба…

Надо успокоиться. Нервы ни к черту. Села на кухне и расплакалась, закрыв глаза руками. Травница тихонько обняла и стала гладить по голове.

— Все будет хорошо, — прошептала, целуя в волосы. — Я помогу.

***

Джонатан Мюррей

Обманчиво неказистая и простая, скрывающая тончайший алхимический сплав, прочнее любой брони, легче пера, чуть шероховатая изнутри из-за огромного количества еле заметных рун, смазанных различными зельями — маска в руках была похожа на серый кусок дешевого металла, являясь огромной ценностью, оценить которую способен далеко не каждый.

С размаху впечатал кулаки в стол, удовлетворенно разглядывая россыпь рубиновых капель на потревоженных костяшках. Порой физическая боль оказывает огромную услугу — заглушает душевную боль. Ее не намазать элексиром, не посыпать порошком, перетянув тряпицей.

Усмехнулся, разбивая стул об стену. Удовлетворенно проследил за брызнувшими в стороны щепками, словно за стаей испуганных птиц. Глубоко вздохнул. Ваза, подаренная кем-то из какой-то там династии, оставила свой след — переливающиеся крошки в танцующем пламени свечей.

В груди разливалось мрачное удовлетворение.

Закрыл глаза. Представив себя скрипачом, играл руками вместо смычка, мелодию, рвущуюся изнутри, льющуюся живительным потоком разрушения во внезапно опостылевшей жизни. Горечь благодарным зрителем благоговейно внимала каждой ноте.

Дернул щекой. Осколки застряли в лице. Какая теперь разница?

Осознать, что нашел то, что так долго искал.

Заставить себя принять, что это невозможно.

Воскрешал обрывки воспоминаний, рассматривая с разных сторон, словно придирчивый критик, и находил подтверждения. Ибо теперь знал, куда смотреть.

Облизнул кровоточащие губы. Солоновато. Подложил руки под голову, удобно устроившись посреди погрома. Символично лежать на осколках… своей жизни.

Глубоко вздохнул и улыбнулся. В воздухе еще витал тонкий, едва уловимый шлейф аромата. От этой штуки на лице есть и плюсы. Например, обострившиеся в разы обоняние.

На кого мы злимся чаще всех? На кого орем? Требуем? Заставляем быть лучше?

На близких. На тех, кто так или иначе дорог.

Другие, чужие, остаются серым фоном размытых лиц, не трогая ни одну струну души ни взлетом, ни падением. Ничем.

Мог понять еще тогда… А когда?…Так и не скажешь. Уж точно после щенков. Упустил.

Простая и недалекая, скрывающая богатый внутренний мир, благородство, сострадание, умение прийти на помощь, добрая, искренняя, заботливая…

Настоящая.

Отрицательно помотал головой самому себе. Под головой больно захрустело.

Так и останется… чужая.

Сжал кулаки. Принять как есть. Чистое и прекрасное, зарождающееся внутри, лучше боли и чувства потери. Эгоистично сорвать цветок, насладиться и выбросить через пару дней. Даже если они у меня есть. Эти пару дней.