День числа Пи - Нина Сергеевна Дашевская

class="p1">Да и стихи, в общем, не блеск. С размером вообще никак.

Всегда видно, нарушен размер от свободы или от беспомощности.

И вот это «бессмертен свет» безобразное какое-то, хотя свет может отражаться до бесконечности, нам на физике рассказывали.

Ладно. Ночью чего не напишешь.

* * *

В последний день нам устроили игру, вроде «Что? Где? Когда?», мы проиграли (а выиграла команда, где Лёва и Никифоров, что неудивительно), разошлись поздно. Я пошёл проводить Лёву до его номера. А потом он меня – до моего. А потом мы пошли на самый верхний этаж гостиницы, посмотреть, какой там вид из окна.

– Соль минор синий, – объяснял мне Лёва, – не как твоя рубашка, а как бывает небо вечером. Сейчас не видно, а на улице бывает такой цвет. А ещё бывает такой серо-зелёный, это ми минор, знаешь? Такой… Такой, как глаза бывают. Вот у Сони. Да, Соня тебя любит.

– Что? – оторопел я. – С чего ты взял!

– Она мне сама сказала, – пожал он плечами. Будто сообщил, что Волга впадает в Каспийское море.

– Врёшь ты всё!

– Я никогда не вру. Не научился.

Это правда, он никогда не врёт.

Мы, кажется, ещё о чём-то говорили. Когда я вернулся в свой номер, мой сосед Саша уже спал. Надо же, человек поехал в поездку и спит!

Я долго смотрел в окно из тёмной комнаты и вертел телефон в руках. А потом написал Т.: «Сонька! Ты мой Трицератопс навсегда!»

И она тут же ответила: «Вы чего там, напились все, что ли?!.»

* * *

На обратном пути некоторые ещё пытались играть в «мафию», но всё же большинство свалилось спать. А мы с Лёвой стояли у окна, где бак с горячей водой. И смотрели в окно.

Лёва рассказывал про Шёнберга.

– Он изобрёл такую систему, додекафонию. Никто не любит, а я люблю. Очень гармоничная музыка, а бабушка говорит – какофония. Да, ты знаешь Сонин адрес?

– Конечно. Мы же соседи!

– Да нет, новый, в Риге. Она же уехала.

– Не насовсем же уехала!

Лёва смотрит на меня испуганно и молчит, хлопает глазами:

– Н-насовсем. Разве она тебе не сказала?

Я закашлялся, никак не могу вздохнуть. Побежал в туалет – занято. И я изо всех сил треснул кулаком по баку с кипятком.

Выглянула проводница, попросила поосторожнее.

Я смотрю в темноту. Ничего не видно, только наши отражения.

* * *

Честно сказать, я не поверил. Хотя Лёва никогда не врёт: но, может, он не понял? Как такое может быть! Не сказала, не попрощалась! Ну как?..

А когда мы заходили домой и я увидел её дверь – понял: мой Трицеро уехал. Её здесь нет.

– Чего такой скучный? – спросила мама. – Понравилась поездка?

– Да, – говорю, – очень. Жалко, что кончилась.

В общем, мне удалось как-то заболтать, вытеснить из сознания Сонин отъезд. А ночью проснулся и вспомнил.

Достал наушники; слушал сначала Моцарта, двадцать первый концерт. А потом Лёвкино, и оно подошло лучше. И мне теперь стало понятно, почему он называет свои композиции «Кирпич в песке» или «Жёлтая шестиэтажка». Это просто цвета или их сочетания.

Одна пьеса называлась С-256. Что такое 256, мне не очень понятно; зато я, наверное, знаю, что такое С.

Когда ты один, ночью, можно не задирать голову, чтобы слёзы остались внутри.

* * *

Мы сидим с Лидой на диване с ногами, пьём кофе. Родителям я не рассказал про свои приключения, а Лиде – да.

– Я знаю, что в чужие машины нельзя садиться никогда и ни за что. Но тут даже подумать не успел – она точно хотела помочь! И я даже не знаю, кто она и как ей сказать спасибо…

Лида говорит то же самое:

– Кому-нибудь поможешь, вот и отблагодаришь.

Ещё я рассказываю Лиде, что Герда пропала, не звонит. Все меня бросили, все уехали, одна Лида осталась!

– А ты ей звонил? – спрашивает Лида. – Герде?

– Эсэмэску написал… Не отвечает.

– Эх ты, эсэмэску… А может, она никуда не уехала? Вдруг с ней что случилось? Обиделся, как красная девица. А у неё ведь никого нет, кроме учеников…

А ведь точно! Мне и в голову не пришло!

Я страшно испугался. За Герду. От страха не мог позвонить даже. Автомобильная авария. Или ещё что. У неё же руки дрожали, вот я дурак!!!

Потом вышел из дома, как будто за хлебом, и поднялся на самый верхний этаж. И оттуда уже набрал её номер.

– Герда Вальтеровна? У вас… у вас всё в порядке?

– Наконец-то, – отвечает она. Голос ещё ниже, чем всегда. Но у меня гора с плеч – ответила!

– Я… я в Питере был, с классом. А вы?

– Я в больнице, Кирилл. Но уже всё нормально – не хотелось тебя беспокоить.

– Как… Как в больнице, в какой!

– Я же говорю – всё в порядке. Хотя работать я пока не смогу, экзамен сыграешь без меня. И отчётный тоже.

– Какой… да плевать мне на экзамен! А вы… я… Можно вас видеть?

– Зрелище не очень прекрасное… Не надо, Кирилл, спасибо.

Я впервые понял: она говорит одно, а думает другое. Она хочет, чтобы я приехал.

– Какая больница? Адрес скажите! Адрес!.. Герда Вальтеровна!!!

* * *

Я не узнал её. Непонятно, куда делась Герда – одни старухи в палате. Одна даже в наушниках, с закрытыми глазами. Но… нет, это не она!

– Пришёл всё-таки. Просила же. Ну, чего теперь. Выйди на минуту, я постараюсь человеком стать.

Старуха в наушниках открыла глаза и стала немного похожа на Герду. Совсем чуть-чуть.

Я выхожу в коридор и залпом выпиваю два стакана воды из кулера.

Возвращаюсь – Герда сидит на кровати в своей клетчатой рубашке, красит глаза. Да, это она.

– Кофе принеси мне, Кирилл. Там, в автомате есть. Ужасный, но что делать.

– А… Вам можно?

– Начинается! Мне всё можно, давно уже. Если ничего нельзя, так ложись и умирай сразу.

…Я приношу кофе и спрашиваю:

– Что слушаете?

Она отдаёт мне наушники.

Я беру одно ухо, а второе отдаю ей. Она сидит, а я стою – это неудобно; и мне хочется, наоборот, сесть на пол – но тут же нельзя, наверное? Больница?..

Музыка незнакомая. Но догадаться легко.

– Моцарт?..

Герда улыбается:

– Видишь, а ты говорил. Говорил, что Моцарт не отличается от других – просто те же ноты в другом порядке.

Я пожимаю плечами. Ну, можно ведь сказать, что я просто угадал! Отдаю наушники и нахожу наконец себе место: сажусь на