Лёшка - Василий Голышкин

Он полз в кромешной мгле, угадывая дорогу по запаху. Свежий, зимний, настоянный на хвое, запах этот врывался в штольню с током морозного воздуха и дразнил свободой. «Вперед, — подгонял он себя, — вперед, вперед, вперед…» И полз, пока по небесной, звездной, и земной белизне не угадал, что добрался до выхода из штольни. Не помня себя от радости, но с оглядкой спустился по склону и, таясь в деревьях, побрел в обход горы.

Овчарку звали Эльза. Как все собаки, она жила в мире запахов, деля их на добрые и злые. Хозяин — добрый, свой запах. Враг хозяина — злой, чужой запах. Он, хозяин, наверное, был пастухом у людей, потому что гонял подобных себе в стаде. И она, Эльза, за пищу и ласку помогала ему стеречь это стадо. Когда случалось, человек-животное отбивался от стада людей и уходил, она по наущению хозяина находила его и загоняла обратно. А если человек не шел и отбивался, нападала на него и загрызала.

Стадо людей жило в загоне за колючей проволокой, а хозяин — в доме, стоявшем поодаль от загона. Эльза жила при нем, тоже в доме, и когда хозяин отдыхал от-пастушеских обязанностей, отдыхала и она. Охранять стадо ходили другие овчарки с другими пастухами.

Утром в день отдыха ее, как всегда, выпускали погулять. Порыскав возле загона с колючей проволокой, она возвращалась обратно. Из дома выходил хозяин, и начинались «уроки злобы».

Из загона во всем брезентовом, на вате, — штанах, куртке, шапке, рукавицах — пригоняли чужого, и начиналась игра. Чужой уходил, а она его догоняла и драла. И чем злее, поймав, драла она чужого, тем довольнее был хозяин. И тем жирнее и мясистее была кость — награда за игру-службу.

Так было и в этот день. Ее выпустили, она обежала загон и хотела уже возвращаться, как вдруг в нос ей ударил злой запах чужого. Она взяла след, как до этого брала другие следы — тех, кто отбивался от стада, и пошла по его запаху, как по компасу.

Высота умаяла беглеца, и Шушуков, забравшись на гребень горы, осмотрелся: где бы прикорнуть? Ночь без сна — это бы еще ничего. Но та же ночь без сна и еды даже его, таежного медведя, оставила без сил.

Шушуков вывернул шапку, спрятав полосатый верх, привалился к скале, скрыв под шинелью полосатые штаны, и отдался дреме.

Его разбудил гром. Старый, добрый гром его детства, беззлобно проворчавший над ним, подростком, задремавшим на пахучем сенокосном лугу. Он проснулся: ни луга, ни лета, ни грома. И он — не подросток. А зима, горы, и он — беглый, пленный — среди гор. Вот только гром… Был гром или гром ему тоже приснился? А говорят, звуки не снятся. Вот же, снятся!

Он тут же отрекся от своего утверждения. Ворчал не гром, а овчарка, сидевшая поодаль от него, через расщелину, и злобно пялившая на него плошки глаз.

Он сразу узнал ее: Эльза! Бежать? Поздно! Эльза наверняка привела хозяина, злобного, как и она, охранника Фишера. Тогда что же? Поднять руки и сдаться? Как бы не так! Теперь все равно конец, и ему, и тем, в лагере, каждому десятому. Значит, надо умереть гордо! Выходи, проклятый Фишер, стреляй!

Собаку-сыщика ничто не может сбить с главного следа: ни побочный след, ни лакомая приманка. Девчонка, повстречавшаяся Эльзе в лесу, пахла почти так же, как и тот, кого она преследовала. Но Эльза только фыркнула — не ее дичь! — и пошла дальше.

Устремленность, с какой овчарка прошмыгнула мимо, насторожила Камилию, и она, подав условный знак Божку, помчалась следом. Вот уже и руки от кустов в царапинах, и ноги от корней в ссадинах, а они все бегут, зверь и человек, не зная конца пути. Вот он, конец, — скала в горе, уступом, как балкон в доме, а на уступе-балконе — человек не человек, нечто человекоподобное, привалившееся к спине горы. Может, человекоподобное и есть? Каменное, под человека изваяние природы?

Но вот овчарка зарычала, вскочив на соседний уступ, и… «изваяние» шевельнулось. Человек!

— Божок! — не помня себя и забыв о конспирации, заорала Камилия. — Ско-ре-е-е!

Вот он, рядом, верный оруженосец Божок. Запыхался великан.

— Ты… чего?..

— Там! — Глаза Камилии поймали глаза Божка и повели на гору. — Бей!

Но Божок и без команды догадался, что ему делать. Мгновенно прицелился и на лету снял человекодава…

«Божок»… «Скорее»… «Бей»… Шушуков сразу догадался, кто перед ним: свои, русские! Сполз на животе со скалы, обернулся, приготовил бодрое: «Здравствуйте, товарищи», — и замер, безмолвно перебирая дрожащими губами. Слова не шли, зато слезы лились сами собой, непрошеные…

Они сами пришли ему на выручку. И первой — девочка.

— Здравствуйте! — сказала она и очень удивилась» когда спасенный, как эхо, отозвался родным «здравствуйте!».

— Русский? — грянул, вступив, великан.

Шушуков счастливо улыбнулся:

— Да!

— Партизан? — с надеждой спросила девочка.

Но Божок тут же пресек ее любопытство.

— Партизаны в зебровых портках по горам не скачут, — сказал он. — Пленный!

Но Камилия с присущим детству упрямством верила в чудо. Сказки никогда не были для нее ложью. Почему и русскому пленному не оказаться словацким партизаном? На всякий случай спросила:

— А вы не знаете, как пройти с востока на запад?

Пленный, услышав, повел себя странно. Вдруг вскинулся, как прозревший навстречу свету, но тут же, словно обжегся, поник и сжался, с подозрением, исподлобья глядя на своих спасителей. Спасти-то они его спасли, да не с коварным ли умыслом? Девчонка, а знает секретный пароль, который не всякому взрослому доверить можно…

Молчание пленного насторожило спасителей. Может быть, отзыв знает, да не решается говорить? Знает не знает, а если не говорит, тут им и росстань. Пусть своей дорогой идет, а они своей потопают. Не в отряд же его, чужого, брать. Лучше самому не вернуться, чем чужого с собой привести. Они переглянулись и, угадав мысли друг друга, не сговариваясь, пошли прочь.

Но пленный не дал им уйти. Остановил отзывом:

— Так же, как с запада на восток…

Они мгновенно обернулись и чуть не набросились на него с объятиями.

Их удержал хмурый вид пленного. Что с ним? Сказал и, не доверяя им, пожалел о сказанном?

— Мы свои! — подступили они к нему. — Свои…

— Верю, — сказал пленный, — но Зволень меняет пароль…

«Что? Что? Что?..» У пленного от вопросов, наверное, зарябило в глазах, поэтому он, подгоняемый любопытством спасителей, поспешил рассказать о том, что произошло в лагере.

Теперь они знали все, и главное — новый пароль. Но что толку от ключа, если не знаешь, где дверь от него? Зволень, переиначив пароль, конечно же и место встречи сменил. То-то они, как дураки, ходят-бродят вокруг да около, ищут-свищут, а лесных братьев по оружию встретить не могут. Покинули братья эти места и больше сюда не придут. Братья точно не придут. А вот те, кто выведал у предателя пароль и место встречи советских и словацких партизан, прийти могут. Поэтому, не мешкая, к своим и обо всем — командиру… Пусть решает, как быть: то ли уходить отсюда, то ли здесь гостей ждать, зная, что это за «гости»? Однако как быть с пленным? Тащить или не тащить его в отряд?

Пошушукались. Камилия, верившая только в добро, подала «за». Божок проголосовал «против». Он был осторожен и во всех случаях, когда шла речь о доверии, выносил одну и ту же «резолюцию»: обождать нужно, хотя порой на жданки совсем уже не было времени…

Плюс на минус дает минус. Да и по старшинству за Божком был решающий голос. Поэтому, постановили: в отряд пленного не вести, но и не прогонять, а задержать до выяснения.

Пошли: Камилия первой — на расстоянии лесной видимости, пленный впереди, как временно арестованный, Божок с ружьем позади, конвоиром.

Подойдут к буку-семафору — остановятся. Бук-семафор — ее находка. Остроглазая Камилия открыла его, когда они с Божком на разведку пошли. У бука, как у человека, перебиты войной все руки-сучья. Кроме одной. И эта рука-сук, как семафор, в горы показывает, туда, где партизанская база. Лучшего ориентира не придумаешь.

Вот там Божок с пленным и подождут Камилию. Она не задержится! Добежит до базы и обратно, с командиром и еще с кем нужно. А уж командир сам решит, как с пленным быть, где лесных братьев искать, как лжебратьям противостоять…

Тропинка, как на снимке, то проступала черными тирешками, то вновь исчезала в белизне минувшей пороши. Впереди фыркнуло. Камилия остановилась и задумалась, вспоминая только что слышанный звук. Птица встрепенулась? Нет, на птицу не похоже. Тогда что же? Память дочери лесника-объездчика подсказала: лошадь! Кто-то ехал ей навстречу. Посторониться и пропустить? А вдруг свой, нужный, тот, с кем они ищут встречи, и знающий новый пароль?

Не посторонилась, а, поправив платок, — как-никак на люди выходит — пошла, не сворачивая.

И за поворотом нос к носу столкнулась с лошадиной мордой. На лошади, как жук на бочке, маленький и черный, сидел мужичок в тулупе. Снял шапку и поклонился, обстреляв Камилию взглядом. Что-то спросил, но не по-русски, и Камилия, не поняв что, высунула язык и заученно промычала в ответ: немая, мол! Подняла ладошки и похлопала по ушам: и глухая тоже! Мужик, кивнув, проехал мимо и вдруг, обернувшись, по-русски, но с акцентом спросил: