Сука-любовь - Дэвид Бэддиэл

Джо ожидал увидеть Тэсс уже поднявшейся и работающей в своем кабинете в глубине квартиры, рассылающей в виноградники, разбросанные по всему миру, письма по электронной почте с компьютера, стоящего возле окна с чудесным видом на стену; но после того как он вошел — звонок во входную дверь остался без ответа, — он обнаружил ее в постели, досматривающей последний сон.

Он сбросил с себя одежду на черный деревянный пол, стараясь двигаться как можно тише; что-то в идее нырнуть к ней под одеяло, не будя ее, показалось ему отвечающим его новым взглядам на моногамию. Вик осторожно приподнял правую половину ее белого одеяла, залез под него и, поерзав, плотно придвинулся к ней. Долговязое худое тело Вика всегда идеально укладывалось вдоль изгибов Тэсс; они лежали рядом, словно два пистолета в дуэльном ящике. «Какая жалость, что я не могу вот так лежать всю ночь», — думал Вик; его рука, змеей скользнув меж ее грудей, легла на ее плечо. Тэсс издала стон с трудом просыпающегося человека и отбросила его руку назад. Вик почувствовал умиротворение. «Как мило, — думал он, — она даже во сне знает, что это я; все так знакомо и так просто».

На другой половине кровати Тэсс широко раскрыла глаза.

— Вик?

— Хмм?

Она повернулась. Их лица были совсем рядом друг от друга. Вик нежно поцеловал ее; дыхание Тэсс было мускусным, как он догадался, из-за вчерашней выпивки.

— Как давно ты здесь?

— Минут пять…

— Правда?.. — Она приподнялась на локте и посмотрела поверх его головы на часы, стоявшие на прикроватном столике. — О-о-о! — простонала Тэсс, прижимая ладони к вискам.

— Ты в порядке?

— Да-а…

— Похмелье?..

— Хмм. Возможно. Который час?

— Десять часов пятнадцать минут.

— Вот черт.

— Да все нормально, — сказал Вик, обнимая ее за плечи. — Поваляйся немного в кровати.

Он ожидал, что она разомлеет в его руках, но ее тело оставалось напряженным.

— Вик, дай мне встать и принять «Нурофен»…

Тэсс отбросила одеяло и направилась к двери, на ходу надевая белую футболку; материя закрыла ее спину, упав вниз, словно жалюзи магазина в Сохо.

В ванной Тэсс посмотрелась в зеркало. «Я выгляжу так же, как и вчера, — подумала она — Все изменилось, а я выгляжу как прежде». Она продолжала изучать себя, приблизив лицо к зеркалу, когда послышался голос Вика.

— Что? — спросила Тэсс, вернувшись в спальню с эмалированной кружкой в руке и двумя красными таблетками.

Вик сидел, прислонившись к передней спинке кровати.

— Я спросил, с каких это пор ты стала надираться одна?

Она выпила таблетки. Их сахарная оболочка вызвала ощущение сладости на языке, пробив кислую пленку, остававшуюся после хмельного сна. Тэсс залпом сердито выпила остатки воды.

— С тех пор как ты решил отвязаться от меня, начав прокидывать со свиданиями, используя всякие глупые отмазки, — сказала она, вытирая рот.

— Ох, Тэсс…

— Что?

— Я думал, что ты простила меня.

— Думал. Почему?

— Мне показалось, что ты была довольна, когда я забрался к тебе в постель.

Тэсс хотела сказать: «Я не знала, что это ты», — но передумала.

— Ладно, Вик… Я была в полусне. Я забыла о вчерашнем вечере.

Вик изобразил на лице раскаяние.

— Я извиняюсь. Мне действительно очень жаль. Но мотороллер в самом деле упал на меня.

— Только мотороллер? — спросила Тэсс.

Вик с вопросительной миной нахмурился и промолчал.

— Ох, заколебал, — сказала Тэсс. — И не надо мне строить из себя саму невинность. И вообще ничего не надо. Я не готова к этому разговору сейчас. — Она повернулась к окну и стала медленно поднимать муслиновую штору. Когда половицы скрипнули у нее за спиной, она не обернулась, хотя это могло означать и то, что Вик, взяв в охапку свои вещи, уходит; через несколько мгновений Тэсс почувствовала прикосновение его рук к своим волосам.

Она повернулась, и тут же его теплые губы припали к ее губам. Рты их разомкнулись для одного из тех поцелуев, которые придуманы, чтобы забывать обо всем на свете. Они целовались долго, словно не желали оказаться перед лицом того, что могло последовать за этим.

Тэсс первая открыла глаза, услышав телефонный звонок. Она села на кровать и потянулась к трубке, но Вик ее опередил.

— Человек, к которому вы пытаетесь дозвониться, в данный момент недоступен или разговаривает по другой линии, — сказал он в высшей степени вежливым женским голосом. Глаза Тэсс сверкнули, и она сжала руку в кулак, что значило «не сметь мне»; Вик, ухмыляясь, оттолкнул ее ладонью. Он собирался закончить представление, а затем положить трубку на аппарат; и она простила бы ему это. Но через секунду его улыбка слегка дрогнула в уголках рта.

— Джо?.. — сказал он.

У Тэсс все внутри похолодело.

— Да. Нет. Извини. Я просто дурачился. Ты в порядке?

«О боже, — подумала Тэсс, — он уже звонит сюда. Похоже, будут осложнения».

ДЖЕРОМ

Лондон больше зеленый, нежели серый. В Лондоне больше квадратных километров парковых зон, чем в любом другом городе мира. Подстриженная, в-точности-как-должен-выглядеть-парк, аккуратность Риджентс; нортурберлендская запущенность Хампстед-Хит; равнинная пустынность Баттерси и Хайд; причудливость сафари Ричмонд — как будто на протяжении столетий каждое поколение проектировщиков Лондона, повергнутое в уныние от того, что город, который они создавали, постепенно превращался в монстра, в сити, пыталось удержать этого монстра под контролем и лепило где могло без всякой системы уголки первозданной природы, уголки самые разнообразные.

В результате этого невроза некоторые парки были разбиты очень близко. «Очень близко» не в том смысле, что парки находились за пределами города, но были вблизи; выражение «очень близко» относится к тому, что они были настолько близко расположены друг к другу, что некоторые имели между собой всего лишь крошечный буфер или полоску ревущего асфальта: некоторые парки были разбиты очень близко к дорогам. Вот почему они являются продуктом невроза! Их не должно было быть там совсем. Но они существуют там, и это только потому, что обеспокоенные архитекторы видели крохотный участок земли между одним районом города и другим и говорили: «О! Да! Да! А вот здесь мы просто разобьем еще один парк!»

Глэдстоун-Хит — один из таких парков. С одной стороны он тянется вдоль Денмарк-хилл, а с другой ограничивается Фернден-роуд. Совсем не тихими являются транспортные артерии, окружающие лондонские парки; это чудовищно перегруженные магистрали, муниципальные шоссе, полные проносящихся со свистом машин; это — главные дороги. Вот почему сейчас Глэдстоун-Хит переживает трудные времена, поддерживая иллюзию «вы за городом»; ради любителей бега трусцой и любителей покормить птиц и посидеть на лавочке устроители парка были вынуждены приглушить влияние города единственным доступным способом — воздвигнуть опоясывающую большую часть парка трехметровую кирпичную стену.

Джером Эбботт любил сидеть на третьей скамейке от выхода на Денмарк-хилл спиной к стене. Некоторые из местных жителей считали его сумасшедшим, не по какой-либо очевидной причине — он не носил шляпу с кисточкой или дамские очки и не разговаривал с галлюцинациями, — а потому что его часто видели на одном и том же месте. «Этот тип снова был в парке», — говорили они своим домашним, подразумевая, что он там днями просиживает, и абсолютно исключая возможность того, что это случайность привела его туда именно в тот день и в то же время, когда они сами были в парке. Но, так уж случилось, что он и в самом деле бывал в Глэдстоун-Хит очень часто, хотя сам Джером не смог бы узнать никого из прогуливавшихся рядом людей, так как парк, и в особенности та скамейка, волшебным образом вводили его в состояние, сходное с трансом. Он не слышал и не видел ничего вокруг.

Этот день был большой удачей. Джером сидел на своей скамейке уже два часа, никем и ничем не обеспокоенный. Ему приходилось вести борьбу на два фронта: отгораживаться от раздражителей внешнего мира — шума, света, голосов, и отбиваться от глухих, навязчивых призраков из его прошлой жизни, которые, плотно обосновавшись в его голове, лишали Джерома покоя, стоило ему остаться в своей унылой квартире на Беквит-роуд. Внешние враги были громче, ярче, заметнее. Тем не менее он побеждал их. В своем сознании он построил своеобразную стену вокруг себя и Глэдстоун-Хит. Он представлял, что смотрит на себя с высоты, и ему виделись и парк, и его голова в виде концентрических окружностей оазисов.

Рев мотора, визг тормозов, два или три гудка, прозвучавших одновременно, — всего этого было бы достаточно для большинства людей, чтобы начать оглядываться, присматриваясь, что не так. Но чтобы пробиться к внутреннему уху Джерома, этого было мало.