Дворец любви. Умы Земли. Большая планета - Джек Вэнс

Джерсен показал макет.

— Вот она. Я настаивал на проверке фактов, ведь Наварх утверждает, что автор чересчур свободно интерпретировал полученные сведения. Он полагает, что будет честнее, если вы ознакомитесь со статьей до публикации.

— Звучит благородно, Наварх! Ну что ж, позвольте мне исследовать эту тревожащую вас помеху. Поверьте, я не буду слишком суров.

Джерсен поднес журнал к передаточному устройству. Виоль Фалюш читал. Время от времени он шипел что-то сквозь зубы, издавал невнятные возгласы.

— Переверните страницу, пожалуйста. — Его голос звучал вежливо и мягко. — Спасибо. Я закончил. — Последовало минутное молчание, затем голос снова полился из динамика — изысканно любезный, с чуть заметной ноткой угрозы: — Наварх, вы были чересчур беззаботны, даже для Безумного Поэта.

— Ба! — пробормотал Наварх, — Разве я не открестился сразу от этой затеи?

— Не совсем. Я отметил манеру изложения, великолепный стиль, характерный лишь для поэта. Вы лукавите.

Наварх набрался храбрости и заявил:

— Правда служит, так сказать, отражением жизни. Она всегда прекрасна.

— Лишь в глазах наблюдающего, — возразил Виоль Фалюш. — Я не нашел никакой красоты в этой омерзительной статье. Мистер Лукас был совершенно прав, что побеспокоился узнать мою реакцию. Статья не должна публиковаться.

Однако Наварх, опьяненный собственным безрассудством, начал препираться:

— Что за толк в известности, если твои друзья не могут извлечь из нее выгоду?

— Эксплуатация известности и ублажение друзей не входят в мои планы, — заметил мягкий голос. — Можете ли вы вообразить мое расстройство, если эта статья выйдет? Она спровоцирует меня на ужасные поступки. Придется требовать удовлетворения у всех замешанных в деле, что будет лишь справедливо. Вы оскорбили мои чувства и должны загладить вину. В вопросах чести я крайне щепетилен и воздаю сторицей за оскорбление.

— Правда отражает Вселенную, — продолжал спорить Безумный Поэт. — Скрывая правду, вы разрушаете Вселенную.

— Но в статье нет и слова правды. Это частная точка зрения, образ или два, выхваченные из контекста. Как человек, владеющий всей полнотой фактов, я заявляю, что допущено искажение действительности.

— Позвольте мне сделать предложение, — вмешался Джерсен. — Почему бы вам не позволить «Космополису» представить реальные факты, так сказать, факты с вашей точки зрения. Нет сомнений, вам есть что поведать обитателям Ойкумены, как бы они ни оценивали ваши деяния.

— Не думаю, — протянул Виоль Фалюш, — Это походило бы на саморекламу или, что еще хуже, на довольно безвкусную апологию. Я скромный человек.

— Но ведь вы художник?

— Разумеется. Правдивого и благородного масштаба. До меня люди искусства выражали плоды своих исканий с помощью абстрактных символов. Зрители или слушатели, как правило, не принимали участия в создании произведений. Я же использую иную символику, изысканно абстрактную, но осязаемую, видимую и слышимую, — символику событий и окружения. Нет зрителей, нет аудитории, нет пассивного созерцания — только участники, которые испытывают разнообразные ощущения во всей их остроте. Никто прежде не замахивался на разрешение подобной задачи. — Здесь Виоль Фалюш издал какой-то странный, затянувшийся смешок. — За исключением, возможно, моего современника, мегало-маньяка Ленса Ларка, придерживающегося, однако, более жесткой концепции. Тем не менее, готов заявить: я, возможно, величайший художник в истории. Мой объект — Жизнь, мой медиум — Опыт, мои инструменты — Удовольствие, Страсть, Ненависть, Боль. Я созидаю окружение, необходимое для слияния всех этих чувств в единое целое. Речь идет, разумеется, о моем творении, обычно именуемом Дворцом Любви.

Джерсен энергично кивнул:

— Народы Ойкумены горят желанием узнать о нем. Чем публиковать вульгарную стряпню вроде этой, — Джерсен небрежно кивнул на макет «Космополиса», — журнал предпочел бы обнародовать ваши тезисы. Нас интересуют фотографии, карты, образцы запахов, записи звуков, портреты, а больше всего — ваша экспертная оценка.

— Звучит заманчиво.

— Тогда давайте назначим встречу. Назовите время и место.

— Место? Дворец Любви, разумеется. Каждый год я приглашаю группу гостей. Вы будете включены в число приглашенных, и старый безумец Наварх тоже.

— Только не я! — запротестовал Наварх. — Мои ноги никогда не теряли контакта с Землей, я не рискну замутить ясность своего зрения.

Джерсен также не выказал восторга:

— Приглашение, хоть и оценено нами по достоинству, не совсем удобно. Я тоже предпочел бы встретиться с вами сегодня вечером, здесь, на Земле.

— Невозможно. На Земле у меня есть враги, на Земле я всего лишь тень. Ни один человек здесь не может указать на меня пальцем и объявить: «Вот он, Виоль Фалюш». Даже мой дорогой друг Наварх, от коего я приобрел столько познаний. Чудесный праздник был, Наварх! Великолепный, достойный Безумного Поэта! Но я разочарован в девушке, отданной вам на воспитание, и я разочарован в вас. Вы не проявили ни такта, ни воображения, на которые я рассчитывал. Я ожидал увидеть новую Игрель Тинси, радостную и капризную, сладкую, как мед, беззаботную, как жаворонок, с живым умом и все же невинную. А что я нашел? Унылую замарашку, абсолютно безответственную и безвкусную. Вообразите: она предпочла мне Яна Келли, пустого, нестоящего человечка, к счастью, уже покойного. Я возмущен. Девушка явно плохо воспитана. Я полагаю, она знает обо мне и о моем интересе к ней?

— Да, — вяло сказал Наварх, — Я произносил при ней ваше имя.

— Ну, я не удовлетворен и посылаю ее в другое место для обучения менее одаренным, но более дисциплинированным наставником. Думаю, она присоединится к нам во Дворце Любви. А, Наварх, вы хотите что-то сказать?

— Да, — подтвердил Наварх скучным голосом, — Я решил принять ваше приглашение. Я посещу Дворец Любви.

— С вами, художниками, все ясно, — заявил Джерсен поспешно, — но я-то занятой человек. Возможно, небольшой разговор или два здесь, на Земле…

— Я уже покидаю Землю, — заметил Виоль Фалюш своим мягким голосом. — Я болтался здесь, на орбите, в ожидании известия, что мои планы относительно юной шалуньи приведены в исполнение… Так что вы должны посетить Дворец Любви.

Цветок вспыхнул зеленью, поблек и окрасился нежной голубизной. Связь прервалась.

Наварх долгие две минуты сидел неподвижно в своем кресле — голова опущена, подбородок упирается в грудь. Джерсен уставился невидящим взглядом в окно, свыкаясь с внезапным ощущением утраты и пустоты… Наконец поэт вскочил на ноги и пошел на переднюю палубу. Джерсен последовал за ним. Солнце опускалось в воду, черепичные крыши Дюрре горели бронзовым отсветом, черные конструкции доков застыли под странными углами — все источало почти нереальную меланхолию.