Галерея византийских императоров - Александр Кравчук

Язычников водили по улицам, выставляя на поругание городской черни, их книги сжигали — ведь содержание этих книг могло противоречить господствующей религии!

Деяния, достойные Нерона. Но в каком-то смысле, возможно, и более отвратительные. Ведь тот, совершая преступление, каким являются любые гонения, карал свои жертвы не за убеждения — их он не знал и даже ими не интересовался, — а за якобы совершенное уголовное преступление, заявляя (а может, и искренне веря), что именно они подожгли Рим. А Юстиниан даже и не пытался обвинять тех, кого преследовал, в каких-либо злодеяниях. Единственным и вполне достаточным для него поводом для гонений были иные предпочтения в сфере вероисповедания. Более того, Нерон ограничился одноразовой акцией, проведенной лишь в Риме, тогда как Юстиниан разыскивал и карал иноверцев и еретиков по всей империи.

Однако о преступлениях Нерона и его языческих последователей известно каждому, а о злодеяниях Юстиниана — практически никому. Так же, как и о многих миллионах жертв чрезмерного религиозного рвения или же просто религиозного фанатизма, обуревавшего всяческих сверххристианских правителей нашей сверххристианской Европы. И когда листаешь учебники истории и встречаешь в них столь странное замалчивание именно в этой области, вывод напрашивается сам собой.

Если инициатором гонений был христианин — даже если он преследовал таких же христиан! — об этом, как правило, забывают, или даже оправдывают его. Видимо, потому, что убивал он из благих побуждений. Но если ситуация диаметрально противоположна и гонителем был какой-то нехристь, это вызывает бурю негодования — таких преступлений никогда не забывают и никому не прощают. И это правильно — но только в том случае, если точно так же не будут замалчиваться преступления, совершаемые во имя Господа. Нигде и никогда нельзя пользоваться принципами двойной морали — за это всегда приходится слишком жестоко расплачиваться.

Как оценил бы поступки и верования человечества какой-нибудь пришелец из космоса? Разумный и справедливый, оценивающий события объективно и со стороны, руководствуясь при этом не тем, что религии сами о себе гласят и чем они сами себя считают, а лишь тем, что они создали? Превыше других он должен был бы поставить ту из них, которая никогда не замарала себя человеческой кровью, никогда никого не преследовала во имя своих идеалов, никогда никого силой не обращала в свою веру, ту, наконец, которая все живые создания считает равноправными и равно достойными любви, поскольку страдают все одинаково. И он нашел бы такую — религию Будды.

Но вернемся все же к Юстиниану, который подобных рассуждений наверняка бы не понял, хотя в личной жизни и отличался умеренностью, граничившей с аскетизмом. Он почти не спал, скромно ел, часто постился, причем в дни поста пил одну лишь воду, а ел только фрукты и овощи. Он всегда казался доступным, вежливым, снисходительным. Самые жестокие распоряжения, которые лишали жизни тысячи людей, он отдавал с ласковым выражением на лице, слегка склонив набок голову, тихим голосом. Но когда кто-либо осмеливался просить у него милости, если пытался за кого-то вступиться, император впадал в дикую ярость и чуть ли не скрежетал зубами.

Эти черты отмечает язвительный Прокопий. Он вполне мог ненавидеть Юстиниана еще и по той причине, что как раз в начале его правления, в 529 году, в Палестине, откуда Прокопий был родом, случилось крупное восстание самаритян, вызванное уже упомянутым законом, который лишал последователей этой религии почти всех гражданских прав. Многие тогда вынуждены были притвориться, что исповедуют христианство, но все же большинство не отреклись от веры отцов и вместе с другими преследуемыми в Палестине иноверцами взялись за оружие. Они провозгласили своего императора, которым был избран некий Юлиан, и довольно долго отважно сражались с войсками Юстиниана, и даже пытались найти союзника в лице персов. Потом, однако, восстание было потоплено в крови — по сведениям Прокопия, погибло около ста тысяч самаритян — и значительная часть Палестины просто обезлюдела. Столь же трагически закончилось и восстание самаритян и иудеев, вспыхнувшее там же спустя двадцать лет.

Куда большим успехом увенчались попытки обратить в христианство язычников, населявших горные районы Малой Азии. Этим занялся монах Иоанн, монофизит, родом из Амиды. Тут применялось не только насилие, но и денежные вознаграждения тем, кто принимал крещение. Свою приверженность новой религии обращенные доказывали, разрушая свои старые святыни и возводя на их месте церкви и монастыри.

Энтузиазм, с которым Юстиниан боролся с древними культами, сумел добраться даже до отдаленных районов Египта. Там, на далеком нильском островке под названием Филе, находился храм богини Исиды, почитаемый не только местным населением. Поклоняться ей приезжали сюда и из-за пределов империи — с территории современного Судана, где в те времена находилась Нубия. Более двухсот лет назад император Диоклетиан позволил нубийским племенам не только посещать святыню, но и время от времени забирать оттуда деревянную статую Исиды, которая совершала путешествие по городам и весям, а потом возвращалась на место. Так вот, по приказу Юстиниана храм закрыли, жрецов бросили в темницу, а статую отослали в столицу.

Более того, император решил обратить нубийские племена в христианство и собрался отправить туда православную миссию. Однако Феодора, ярая монофизитка, захотела послать туда своих единоверцев. Она отправила наместнику Египта письмо, в котором обещала ему, что он поплатится головой, если не задержит православных миссионеров. Наместник боялся Феодоры куда больше, чем императора, поскольку она широко славилась своей жестокостью и тем, что никому не давала пощады. И таким вот образом жители Нубии стали христианами — но только монофизитского вероучения.

Столь сурово преследуя язычников даже на далеких окраинах империи, император тем более не мог позволить, чтобы они жили и поклонялись своим богам чуть ли не в самом ее сердце — в Греции, в самих Афинах. На основании того самого закона, запрещавшего язычникам учительствовать, в 529 году была закрыта знаменитая Академия.

Основанная еще в 380 году до н. э. Платоном, она просуществовала более девятисот лет. Афинская академия веками поддерживала и развивала великолепные традиции философии, ее профессорами и учениками были знаменитые мыслители, она стала образцовым примером организации, сосредоточенной на научных исследованиях. Без всякого преувеличения можно сказать, что ликвидация Академии стала концом античной культуры в ее организованной форме.

Однако осталось ее духовное наследие. Можно уничтожить организацию, но мысль убить нельзя. Поэтому идея Академии не умерла, она пережила все, даже самые суровые, исторические бури, чтобы вновь возродиться уже в конце Средневековья и так прекрасно развиться в наши дни по всему миру. Так Платон победил Юстиниана.

Но последние профессора Афинской академии пережили очень тяжелые времена. А среди них были люди выдающиеся, такие, к примеру, как последний ее руководитель Дамаский (часть его трудов сохранилась до наших дней), как Симпликий и Прискиан. Они предпочли отправиться в изгнание, но не отрекаться от своих богов. И они выбрали Персию, надеясь на то, что ее новый правитель Хосров, известный своим интересом к наукам, доброжелательностью и веротерпимостью, примет их милостиво. И они не ошиблись, но чуждое окружение скоро начало действовать на них угнетающе. Они попросили облегчить им возвращение на родину — и Хосров снова продемонстрировал свое благородство, включив условия их возвращения особым пунктом в договор о «вечном мире».

Таким образом восточный монарх проявил себя как человек значительно более разумный, толерантный и просто европейский в лучшем современном понимании этого слова, чем император, который все еще именовался римским, и хотя бы по одной этой причине обязан был быть наследником благороднейших традиций империи, а вместо этого оказался бесноватым религиозным фанатиком.

Мы уже говорили о том, что портрет Юстиниана, нарисованный Прокопием в «Тайной истории», выглядит слишком уж односторонним и пропитанным ненавистью. И у нас еще будет возможность остановиться на том, что же в правлении Юстиниана можно признать великим — во всяком случае, на этапе намерений. Но если говорить о вопросах вероисповедания, то здесь, похоже, Прокопий был абсолютно прав. Он сам приводит одну историю, которая — даже если и выдумана автором — звучит очень символично.

Один скромный благочестивый монах прибыл в столицу из далеких пустынных краев, чтобы просить о какой-то милости для жителей этих мест, страждущих под тяжелым гнетом администрации. Он добился аудиенции, но в тот момент, когда уже входил в дворцовый зал, вдруг остановился, а потом отступил в ужасе, повернулся и убежал. Когда же изумленные свидетели этой сцены стали его расспрашивать, почему он так повел себя, монах ответил: