Агония - Николай Леонов

По левую руку от Даши сидел Хан, которого трудно было узнать. В смокинге, серебристом жилете, под батистовой, ручной выделки сорочкой небрежно повязанный аристократический галстук, приколотый брильянтовой заколкой, неприлично дорогой. Перстень с печаткой влез только на мизинец: не учел Корней объемы своего нового подручного. Когда Хан вставал, то видны становились мягкие хромовые ботинки и вся его литая фигура. Правда, смокинг вызывал некоторое опасение: безукоризненный в талии, он мог в любой момент лопнуть на спине. В своей босяцкой, свободно болтающейся одежде Хан выглядел заурядным парнем - новый костюм, привезенный Корнеем, - недаром же он примеривал Хана к своему росту, даже размер ноги сравнивал, - превратили бывшего кузнеца в богатыря и красавца. Глаза у него только были черные и пустые: ни зла, ни страха, ни мыслишки заблудившейся.

На уголке притулил свое необъятно жирное тело Кабан. Он никаким краем к обществу не подходил, ни мастерством, ни авторитетом, ни умом, ни какой-нибудь редкой, ценимой в воровской среде профессией не обладал. Знал Корней за ним душещипательную историю, за которую суд выдает билет лишь в один конец, без плацкарты и срока. Очень любил Корней таких людей, потому и привез: сейчас верные люди необходимы. Кабана одели извозчиком-забулдыгой, роль свою он исполнял превосходно, без реквизита и грима, смотрел на Хана с восторгом и подобострастием, а на Корнея не смотрел никогда.

Савелий Кириллович занимал место в противоположном конце стола, так же, как и Даша, сидел в торце, изредка поглядывая на нее близорукими, оттого кажущимися добрыми, детскими глазками. Старичок рюмку лишь пригубил, ел мало, однако с аппетитом...

Когда утром Корней догнал старика, пошел рядом, затем извинился, что чуть не придушил по горячке, Савелий не удивился, умом поднапрягся. Если Корней говорит ласково да еще прощения просит - быть беде. Эту хату Корнееву засек не Савелий, ему ответа не держать. Гусев Витька все организовал, Савелий лишь гонец.

- Привет и приглашение тебе. Корней, велел Гусь передать, он же и адресочек шепнул, - сказал Савелий Кириллович на ходу. - Я невиновный тут, зла не держи.

- Гусь? - Корней хмыкнул пренебрежительно. - Что же, и люди в городе перевелись, если Гусь среди деловых слово имеет?

- Сипатый прибыл, - не поднимая головы, ответил Савелий, не хотел он видеть Корнеевых глаз. - С ним Леня Веселый и Одессит.

- Солидная публика, - равнодушно сказал Корней, - Ты им сказал, что я, Корней, ребятишек собраться просил? Ты не запамятовал, ведь говорил я тебе?

- Говорил, - Савелий вздохнул, - Ты, Корнеюшка, вообще сказывал, мол, надо бы. А люди место и день определили, я тебе передал.

- Спасибо, буду обязательно, - Корней остановился, так как впереди звякнул трамвай. Там ходили люди, и вместе им показываться было ни к чему. - Я к вечеру приглашу пару дружков перекусить, ты приходи, - он поднял голову, выждал, пока старик взглянет. - Сипатый с ребятами из Москвы уйдут, а ты останешься. Приходи, Савелий Кириллович, будь ласков.

Только расстались, старичок засеменил к Сипатому, все как есть доложил.

- Сходи, старик, - сказал Сипатый. - Корней умом долог, мы его уважаем. Спать тут будешь, - он хлопнул по дивану, на котором сидел.

Понял старик: требуется у Корнея все выслушать и здесь доложить. Сипатый хочет Корнея убрать, однако не сам, а чтобы сходка решила. Сходка одного уберет - другого поставит, другим будет Сипатый. Для того он и Ленечку с Одесситом привез: в большом авторитете ребята, в Москве им совсем не нужно появляться. Напачкали они в стольном городе. Однако прибыли, не побоялись, значит, им обещано солидно.

Сипатый отдавал должное уму Корнея, но, как большинство людей, полагал, что сам-то он, Сипатый, посмекалистей.

Так Савелий Кириллович оказался за столом у Корнея.

...За обедом присутствовал еще один гость - выпускник Московского университета, бывший священнослужитель, некогда известный медвежатник, а ныне хозяин городских беспризорников - Митрий. Единственный человек, которого не покидали хорошее настроение и аппетит, чувство юмора и вера, что не хлебом единым жив человек. При всех безобразиях своей пестрой и шумной, как новогодняя ярмарка, жизни Дмитрий Степанович Косталевский оставался человеком, хотя зачастую его представления о добре и зле не совпадали с общепринятыми.

Ничего от присутствующих Митрий не хотел, никого не боялся, потому был всех сильнее и жизнерадостнее. Его присутствие здесь объяснялось просто: лучше его подопечных обеспечить охрану предстоящей сходки не мог бы даже уголовный розыск.

Корней терпеливо ждал, пока Савелий Кириллович дочиста обслюнил последнюю косточку, вытер рот ладошкой и перекрестился.

- Ну вот, милые люди, - тихо, будто разговаривая сам с собой, сказал Корней, - время сеять - время убирать злаки.

Савелий, услышав что-то знакомое, на всякий случай перекрестился, Митрий гулко гмыкнул, однако смех сумел проглотить.

- Людишки, как слышали, собраться решили, некоторые, рискуя, прибыли в стольный город, - Корней оторвался от созерцания своих тщательно отполированных ногтей, оглядел присутствующих. - Я вам своего нового друга не представил, - он улыбнулся Хану. - Хороший человек, наш, одного товарища любопытного на моих глазах жизни лишил. Хотел я помешать - не успел: ловок больно. Зовут его простым русским именем - Хан.

- Я только и расслышал, что Хан, - громко сказал Митрий. - Подходяще окрестили.

- Хан, говоришь? - переспросил Савелий. - Старый, совсем глухой стал.

Корней нарушил главную воровскую заповедь: о делах друг друга не говорить, о мокрых даже не помнить. Корней выдал Хана с потрохами. Митрий открыто выразил свое неодобрение, Савелий поддержал его. Кабан же ничего не понял, да и разговаривать ему в таком обществе было не положено.

- Не расслышали потому, что сказано ничего не было, - Корней свое сделал, теперь можно в благородство поиграть.

Хан пустыми глазами обвел собравшихся, слова не сказал, бровью не повел. Даше не было жалко черномазого, как она про себя называла Хана, она встала, кивнула и ушла в малую горницу. Стоя у окна и выводя узоры на пыльном стекле, она думала, что теперь черномазый обречен. Корней с ним сейф вспорет, деньги заберет и наведет уголовку на содельника. Вон сколько человек знало, что Хан сотрудника угро убил: кто шепнул, поди разберись. Даша вспомнила Толика Щеголя - ее первый дружок на воле. Веселый, бесшабашный и щедрый Толик мог у одного украсть, другому отдать, дружбу воровскую ценил больше жизни. Даша поверила, что есть такие люди на земле, от всего свободные: у кого лишнее взял - кому захотел, подарил. Толик не отдал местному па-хану долю, и мальчишку зарезали. Лишили жизни без суда присяжных, революционной тройки или народных заседателей. Позже выяснилось, что деньги он передал через дружка, который с ними из Ростова мотанул на юг.

Воровской закон не любит бюрократии: сказал, как отрезал, сильный - у слабого, подлый - у наивного. Долог был путь Даши Паненки к Корнею - корню воровского сообщества, много она повидала, пока шла по нему. И пришла. Тут карты не крапят, нож в рукаве не прячут, все в открытую.

Глупый Костя, говорит о загнанных жизнью людях... Всех, всех к ногтю и ее. Паненку. Не люди они...

Даша открыла сумочку, вынула платок и наткнулась на какую-то бумажку, развернула машинально и прочла:

"Даша, здравствуй. Спасибо за звонок. Не делай никаких глупостей, не озлобляйся. Каждый человек - человек, мы помним об этом. Рядом с тобой все время будет мой друг, он тебя обережет. Не гадай, не ищи его, можешь помешать. Я люблю тебя.

Сотрудник уголовного розыска, большевик Константин Воронцов".

Даша перечитала трижды, прежде чем поняла окончательно. Внутрь запало только: "люблю" и "рядом с тобой мой друг". Она было рванулась к двери, взглянуть на этих, за столом, но вовремя остановилась. "Не гадай, не ищи, можешь помешать".

Кто же положил записку?.. Даша сложила ее вчетверо, хотела спрятать на груди, затем стала рвать. Она отрывала от бумажки по капелюшечке, пока на ладони не выросла маленькая пушистая горка.

Кто же, кто? Даша научилась держать себя в руках, контролировать поступки и слова. Слова, но не мысли. Кто же здесь свой?

Глава двенадцатая

ПЕРЕСТУПИТЬ ПОРОГ

Костя Воронцов занимался политграмотой с постовыми милиционерами и сейчас вместо того, чтобы думать о вечерней операции, составлял коротенький конспект. Занятия должны начаться через час, на двенадцать Воронцова вызвал сам Волохов, и, просматривая газеты за неделю, Костя решал, как отстоять свою позицию перед начальством. Воровская сходка назначена на восемь. "Восстание арабов против англичан, - записывал в блокнот Воронцов. - На границе Ирака столкновение между английскими военными силами и отрядами арабских повстанцев". Если даже Волохов согласится, то сразу спросит: а как на сходку пройти?