Это ужасное поместье - Шон Уильямс

что дало мальчику время поразмыслить обо всём, что пошло сегодня не так, а ещё о том, как пуст и тих стал особняк без Этты. Уго с Олив пытались вовлечь его в разговор, но слова их звучали как-то невыразительно, точно они тоже на что-то отвлекались. Очень мило, конечно, что они попытались, но до Альманаха сейчас было не достучаться. Этта его бросила. От такого не отвлечёшься!

Наконец он нагрел достаточно воды для ванны и дважды тщательно отдраил себя с мылом, чтобы вернуть коже нормальный цвет. А потом постирал в помутневшей воде форму. Грязь и запах утекли в слив, а вместе с ними и часть его зелёной тоски.

С Эттой всё будет хорошо! Она умна, упряма и не нуждается в его попечении. Ему лучше вот о себе позаботиться и приготовить хоть какое-никакое подобие ужина. На тостах, яйцах вкрутую и подгорелом беконе долго не продержишься – особенно если он собирается поутру вернуться в подвалы. Хотя сейчас был отнюдь не уверен, собирается ли…

В конце концов Альманах ограничился тостом с дополнительным слоем масла. Надо надеяться, завтра в кладовке окажется новая краюха хлеба, потому что остатки он подъел все, до крошечки. Потягивая перед камином горячий шоколад, он скоро поймал себя на том, что начинает клевать носом, но отправляться наверх в крохотную комнатку было так одиноко, что он решил и эту ночь провести на кухне, где потрескивание дров в камине давало хотя бы иллюзию, что он не один. Завтра он разберётся, что там дальше…

Спал он беспокойно, а посреди ночи вскинулся и резко сел. В ушах эхом звучал жалобный крик. Опять голос Этты! Он был твёрдо уверен.

Альманах замер, едва осмеливаясь дышать, выжидая повторения крика. Но крик не повторился. Шло время, и Альманах почти поверил было, что ему это просто пригрезилось.

Ничего удивительного. Он чувствовал себя виноватым – по причинам, которые сам затруднялся определить. Наверное, стоило смотреть на вещи шире. Или просто-напросто меньше спорить. Будь Этта сейчас здесь, он спросил бы её напрямик – и радостно принял бы любой ответ. Вспышки раздражения всегда сменялись у неё полосой мира и доброжелательства, ну а если на этот раз вышло иначе, Альманах склонен был списать это на безлюдье и мрачную атмосферу особняка. Поразительно, как одиноко ему стало тут без неё!

Он поднялся подбросить дров в огонь и снова лёг, не веря, что сумеет заснуть во второй раз. Все мышцы болели и ныли. Как ни пытался мальчик устроиться поудобнее, а ничего не выходило.

Но сон всё же пришёл, а вместе с ним и настоящий отдых, так что, проснувшись утром, Альманах и в самом деле испытывал чуть меньшую безнадёжность и беспомощность – ну так, на капельку-другую. Этта где-то там, в большом мире за пределами поместья. А вовсе не тут, в доме. Она не кричала ночью. И ещё он почему-то знал: она его не бросит. Вот-вот, в любую минуту она примчится обратно в сопровождении своей матери, отряда полицейских констеблей, а может, даже пары волшебников, способных разбить чары.

Он поднялся, оделся и отправился ждать у ворот. Так было легче надеяться, а не впадать в отчаяние, как в подвале, где он один раз уже потерпел полное поражение.

К середине дня Альманах не мог дольше игнорировать голодное урчание в животе. Обнаружив, как и надеялся, в кладовке свежую краюшку хлеба, он соорудил себе примитивный сэндвич с маслом и сыром и пошёл обратно караулить. Он провёл под воротами весь день, но Этты так и не дождался.

На закате он вернулся в дом. Надежд в нём изрядно поубавилось. Собирайся Этта вернуться, верно, сейчас бы уже была тут. До ближайшей деревушки, Нижнего Рудмера, было меньше трёх часов ходьбы, а девочка отсутствовала уже почти сутки. Либо она не собиралась возвращаться, либо вовсе туда не добралась.

Надо было слушать её, работать с ней вместе, идти за ней. Альманах рыскал по дому, не притрагиваясь к еде и не слушая всех, кто пытался заговорить с ним из каминов, из труб или из каких других потайных уголков.

Солнце уже давным-давно село, когда, проходя по лестнице для слуг, он в третий раз услышал крик Этты. И сперва решил, что это плод его воспалённого воображения, не стал обращать внимания, а пошёл дальше, но тут крик раздался в четвёртый раз. Со всей определённостью теперь мальчик мог сказать, что кричала Этта. Похоже, крик доносился из кухни.

Мальчик нерешительно спустился по лестнице. Уго и Олив молчали, точно тоже прислушиваясь. Весь дом словно бы замер, затаил дыхание и ждал. Крик раздался ещё раз. И ещё. Альманах наконец проследил, откуда он доносился.

Дверь судомойни была заперта – Альманах даже и не подозревал раньше, что к этой двери имеется ключ. Он потряс ручку, но дверь не поддалась. Тогда он замолотил по ней кулаками, выкликая Этту по имени:

– Этта, Этта, ты там?

Ответ раздался в ту же секунду:

– Альманах! О, Альманах, это правда ты? Вытащи меня отсюда!

Глава 26

Последнее, что помнила Этта, – то, как она со всех ног бежит по траве прочь от ворот и поместья, всё дальше и дальше. Освещать дорогу ей было нечем, а луна на небе только зародилась, так что тьма облегала девочку со всех сторон, как плащ. Она с трудом различала даже собственные ноги. Однако тревожиться начала, лишь когда стали гаснуть звёзды… А потом тьма пробралась ей в разум, и она с тихим вскриком начала падать… падать… падать…

Придя в себя, девочка обнаружила, что лежит в комнатке – такой крохотной, что даже руки толком не вытянешь. Маленькое окошко всё в паутине и закрашено выцветшей белой краской, оно пропускало в комнату немного света, но совсем слабо. В углу виднелась каменная раковина для посуды и несколько примитивных полок с принадлежностями для мытья. Этта узнала эту комнату. Судомойня особняка.

Но как она оказалась тут? У девочки не сохранилось воспоминаний о том, как она поворачивалась и проходила через ворота, да она ни за что бы не вернулась добровольно, ей ведь таких трудов стоило покинуть поместье.

Может, Сайлас попросил лорда Найджела открыть ворота и догнать беглянку? Этту захлестнули гнев и тревога. Вскочив на ноги, она попыталась открыть дверь, но та оказалась заперта. Этта знала, что она открывается вовнутрь, поэтому ухватила ручку обеими руками и потянула изо всех сил, но дверь не сдвинулась ни на волос. Оглянувшись в поисках