Зверь-из-Ущелья. Книга 2 (СИ) - Марей Соня

– Вы не любите меня, слышите?! Тех, кого любят по-настоящему, не пытаются сломать! Как бы вы не старались, вы не сможете заменить мою мать…

– Заприте её. И следите, чтобы не сбежала, – донёсся командный голос Верховной.

Глава 25.

Утро суда было таким же безликим, как и вечер, и ночь. Меня продержали в келье под храмом, куда не проникало солнце. Если мою вину признают, то я могу больше никогда не увидеть свет. Буду сидеть в бывшей темнице Ольда и глядеть в бездну, пока не сойду с ума и не брошусь вниз, чтобы забыться в объятиях черноты.

Понимание того, что Матушке Этере известно, какую роль я сыграла в исчезновении Ольда и его дочери, вызывало лишь нервный смех. Я и правда надеялась, что мои чары смогут обмануть величайшую служительницу богини? Да Верховная просто подыграла мне, не желая до поры до времени раскрывать мой секрет.

Я знала её много лет, почти с самого рождения, но в то же время понимала, что эта женщина всегда была для меня закрытой книгой. Если кто и знал её настоящую, то только отец.

Неужели она так привязана ко мне из-за него? Неужели что-то к нему испытывает до сих пор, через столько лет? Эта мысль казалась совершенно дикой – Матушка Этера не может любить, её сердце забрали на алтаре из кровавого камня.

И что–то всё равно не вязалось. Не похожа она на ту, кто не испытывает никаких эмоций. Сравнить хотя бы с бедняжкой Инирой.

Я закусила костяшку и чуть не взвизгнула от боли. Подула на палец, потрясла и снова окунулась в раздумья.

Мысль о том, чтобы подчиниться планам Матушки Этеры, отдалась внутри острым чувством протеста. Как далеко Верховная готова зайти ради своей цели? Неужели она считает, что так сможет спасти Антрим? Или просто тешит своё самолюбие?

Дверь распахнулась бесшумно, и в темницу вошли уже знакомые старшие жрицы. Одна бросила на ложе строгое платье без лишней мишуры и украшений, вторая – красноречиво показала костяной гребень. Я должна явиться на суд в пристойном виде.

Когда с переодеванием и расчесыванием было покончено, в комнатёнку грациозно вошла Матушка Этера – она выглядела строгой и собранной. Оглядела меня пристально и поджала губы.

Я ответила ей угрюмым взглядом.

– Браслет готов, – женщина извлекла из мешочка на поясе амулет – скрученную полоску черненого серебра, концы которой украшали змеиные головы со злыми рубиновыми глазками. – Я лично зачаровала его, нашептала всё, что ты должна будешь сказать на суде.

Конечно, сопротивление безжалостно подавили. Украшение было тяжелым и холодным – этот холод заполз под кожу, оплел щупальцами вены. Врос в меня на тонком духовном уровне, и сама я не смогла бы от него избавиться. И чувствовала себя так, будто во мне что-то надломилось – не было силы на борьбу. Я сгорела, как лес в пожаре, а проклятый браслет тянул и тянул из меня соки.

Верховная довольно улыбнулась и положила ладонь мне на макушку.

– Теперь всё будет хорошо, дитя.

В ответ на это заявление, сделанное самым благостным голосом, захотелось истерически расхохотаться, но получилось только зубами скрипнуть и процедить:

– Как только вам не противно?

И добавила, когда так и не дождалась ответа:

– А ведь когда-то я вас уважала.

Суд состоялся в главном святилище. Внутрь принесли тяжёлые каменные скамьи и расставили рядами так, чтобы они образовали полукруг. В первых рядах сидели наиболее знатные и богатые жители Антрима и старейшины, за ними – жрицы. Я не всматривалась в лица и не хотела, чтобы они все на меня глазели, но каждое мгновение чувствовала, как по мне скользят презрительные, осуждающие или просто сочувствующие взгляды. Они впивались в кожу иглами, хотелось отряхнуться, но я стояла у алтарного камня подобно статуе – руки опущены, как и взгляд. Из-за артефакта Верховной я чувствовала себя куклой на ниточках, роль которой уже давно определил опытный кукловод.

Интересно, не мучает ли Матушку Этеру совесть?

Сквозь завесу ресниц я увидела и отца – посеревшего и ещё больше состарившегося. Внезапно меня окатила волна острой жалости. Ему ведь тоже нелегко, все надежды рухнули, смысл жизни утерян. Отец был жесток ко мне, но я его понимала.

А сейчас как же хотелось убежать прочь... Подальше от людей, которые решили, что я не могу любить, что они знают лучше, как мне жить и что делать. Убежать туда, где солнце купается в алом маковом море, а ветер играет колосьями пшеницы.

Наконец, один из старейшин поднялся и возвестил о начале суда.

– Мы собрались здесь для того, чтобы определить, виновна ли эта жрица – Рамона из дома Алого камня, в нарушении традиций и греховной связи с чужаком, – каждое слово хлестало как плеть, а устремленный на меня взгляд клеймил, как преступницу. – Вам слово, мастер Роран.

Я хотела заткнуть уши, чтобы не слышать того, что говорит отец. Он пытался выгородить меня и представить жертвой, только я знала, что это не так. Я виновата, ещё как виновата!

Перед Ренном. За то, что не смогла от него отказаться.

– Мою дочь опоили, она не могла позвать на помощь... – говорил отец, тяжело дыша. – Внутреннее чувство велело мне проверить её комнату...

Я не могла это выносить. Все слова – ложь! Кровавый камень Матушки Этеры велел отцу вмешаться.

Краем уха я слышала, как он с кем-то пререкается, как кто-то бросает в мой адрес обидные и грязные слова, но мне было не больно. Я привыкла к боли, срослась с ней, она стала моим щитом.

После отца опросили свидетелей – тех, кто сбежался на шум из моей спальни в гостинице. Среди них были и Орвин с дядей Льерром. Я не хотела слушать, что они там говорят, даже не смотрела в их сторону, но до слуха всё равно доносился ворчливый и злой голос дядюшки и неуверенный – Орва.

Двоюродный брат единственный, кто знал обо мне почти всё. Но он не стал выдавать, рассказывать о побеге на равнину – жалел.

От благодарности захотелось расплакался. Разве эти старики способны меня понять? Нет, конечно же нет. А молодое незагрубевшее сердце – вполне.

И всё равно я стыдилась смотреть на брата.

Тут со своего места поднялась Матушка Этера – преисполненная холодного достоинства, затянутая в тяжёлую ткань и самоцветы. Крупные серьги качнулись, поймав немного света.

– Я считаю, что мы должны дать слово самой Рамоне. Что ты ответишь на всё это, дитя? Но ты не должна лгать, помни, ты стоишь перед алтарным камнем, в храме нашей светлой богини.

И я заговорила. Вернее, вместо меня говорила чужая воля, а я выплёвывала эти слова вместе с ошмётками сердца.

– Меня опоили... Подсыпали что-то в еду, когда мы ужинали в общем зале. Это сделал Зверь-из-Ущелья или его сообщники... Наверное, они хотели поиздеваться над нашей верой, оскорбить в моем лице весь народ искателей... Вскоре мне стало плохо, и я уснула...

Пальцы дрожали мелкой дрожью, эта жуткая ложь выворачивала меня наизнанку, сдирала кожу, но я ничего не могла с собой поделать. Скованная магией, я роняла нашёптанные Верховной слова, как камни. Душа кричала и обливалась кровью, а губы продолжали говорить:

– Я проснулась от какого-то шума, открыла глаза… И увидела его – Зверя-из-Ущелья. Я была так напугана, что не могла даже кричать. Он зажал мне рот ладонью и начал… – я с трудом сглотнула, жалея, что не могу разодрать себе горло. – ...срывать с меня рубашку.

По рядам жриц пронёсся ропот, кто-то отвёл глаза, кто-то закрыл лицо ладонями. Старейшины молча хмурились, на отца я смотреть не хотела. Две слезинки скатились с ресниц и устремились вниз, к подбородку. Меня трясло от отчаянья и невыносимого стыда. А они – все эти искатели, собравшиеся судить меня, думали – я плачу от пережитого страха.

– Он сказал, что убьёт меня, если я издам хоть звук.

С дальних рядов донёсся разгневанный возглас.

– Роран, зачем ты взял дочь на равнину? – вскричал седовласый старейшина. – Знал ведь, что это опасно!