Черные плащи - Андрей Посняков

На следующий день Сульпиций поднял всех куда раньше обычного, хотя в его время люди и так в постелях не залеживались, поднимались с солнышком, с петухами. А тут и солнце-то еще не выглянуло, лишь небо на востоке алело, да палевые подбрюшья скопившихся на горизонте кучевых облаков щекотал золотистый лучик.

Все оделись получше — и сам хозяин, и гости, а Мария и вовсе смотрелась истинной красавицей, так шла ей небесно-голубая, с серебряной вязью накидка-далматика. Ксан аж рот открыл и глаз не сводил… не с накидки — с девушки. А той, видно, такое внимание очень даже нравилось — ишь, глазками туда-сюда водила, потом, на дядюшку взглянув, засмущалась, покраснела, заскромничала.

Старик Сульпиций тоже надел новую тунику да золотое ожерелье, правда, накинул поверх скромненький, крашенный корой дуба плащ. Осмотрел всех, улыбнулся да махнул рукой:

— Пойдем. Уж помолимся, слава Иисусу Христу и Святой Деве, аминь!

— Аминь, — эхом откликнулись все, кроме Весникова — тот только чихнул.

Выйдя из дому, сразу свернули на узкую улочку — впрочем, в этой части города они все были узкими — и пошли по ней, нагибаясь под аркадами акведуков. Затем свернули в какую-то подворотню, настолько тесную, что едва протиснулись, да и то боком. Шедший впереди Сульпиций вдруг остановился, предостерегающе подняв руку — молчите, мол. Александр потянулся на цыпочки и увидел на углу закутанную в темный плащ фигуру. Сульпиций тихонько свистнул. Фигура обернулась, скинула капюшон…

— Свои, — улыбнулся старик. — Все уже собираются.

И в самом деле, вскоре путники вышли на небольшую округлую площадь, к которой по прилегающим улочкам стекался народ и исчезал за деревьями, у высокого глухого забора. Но шли не в ворота, а ныряли в небольшую калиточку, от которой вилась тропинка по саду.

— Это дом судьи, — обернувшись, тихо пояснил Сульпиций. — На него никто не подумает, да и стражники сюда не суются. Во-он туда проходите, где лестница.

Низенькие замшелые ступеньки вели вниз, в небольшую подземную залу, где темноту слегка рассеивали таинственно мерцающие свечи. Народу собралось не так много: может, дюжины три, вряд ли больше. От скопления людей, от жарко горящих свечей и лампадок внутри храма было довольно тесно и душно. Собравшиеся негромко переговаривались, раскланивались — наверняка все здесь были довольно близко знакомы.

— Прошу простить…

Какой-то парень невзначай наступил Саше на ногу и, вежливо извинившись, встал чуть позади Марии. Кашлянул. Девушка обернулась. Парень улыбнулся, наклонил голову, что-то сказал — это был красавец лет двадцати с густыми темно-русыми кудрями и небольшими усиками, этакий добрый молодец.

Мария не успела ему ответить — отдаваясь под сводами, на всю залу вдруг прозвучал голос:

— Слава Иисусу Христу, мы вновь с вами вместе, братья мои и сестры!

Священник с бритым одухотворенным лицом и длинными темными локонами улыбнулся, начиная литургию, и продолжил уже торжественным и серьезным тоном. Поверх длинной, белого цвета староримской туники, которая называлась «альба», плечи его покрывала богато расшитая золотом риза — казула, надеваемая только для мессы, главного католического богослужения, во время которого совершалось великое таинство евхаристии, когда хлеб и вино превращались в Тело и Кровь Христову. Под самым сводом висело распятие, на алтаре тускло сияла золотом церковная утварь — чаша и патена, тарелочка для священного хлеба-гостии.

— Отец Иннокентий, — тихо шепнул на ухо Александру Ксан и неприязненно покосился на стоявшего позади Марии доброго молодца. А тот, однако, стоял уже не позади, а рядом!

Священник быстро читал молитву на хорошей латыни, которая многим здесь собравшимся наверняка была уже не очень понятна, поскольку сами прихожане говорили на так называемой вульгарной латыни, засоренной германизмами и деталями простонародного говора.

— Аминь!

— Аминь!

Кто-то клал поклоны, кто-то опустился на колени, кто-то крестился, вовсе не так, как представлял себе Саша, а касаясь сложенными пальцами сначала лба, потом губ и груди. Приноровившись, молодой человек стал креститься точно так же и, скосив глаза, увидел, что Нгоно и Весников последовали его примеру.

Отец Иннокентий вел себя как добрый родитель в окружении почтительных детей, сильно пахло благовониями, таинственно мерцали свечи, и Сашу вдруг охватило ощущение причастности к чему-то такому, великому, непознаваемому и прекрасному, что даже нельзя было высказать вслух — не хватило бы слов!

А потом еще запел хор! О, как нежны были детские голоса, не хуже, чем у знаменитого французского хора «Vox Angeli». Как благостно пели дети, как торжественно славили Иисуса Христа и Святую Деву!

Александр молился вместе со всеми, прося у Господа помощи в столь многотрудном деле, молился вполне искренне, несмотря на то что был православным, а не католиком. Впрочем, в эти времена церковь еще не разделилась.

Мерцание свечей, золотая утварь, слезы на глазах всех собравшихся, торжественное облачение священника и нежные, ангельские детские голоса — все это создавало такую атмосферу, насквозь пронизанную благоговением и сознанием причастности к Господу, что и Саша не выдержал, прослезился, вместе со всеми повторяя:

— Аминь!

Месса длилась недолго, минут сорок, но за это время все эти люди, тайные кафолики, явившиеся на литургию, стали для Александра родными. Впрочем, наверное, не только для него — подобные же чувства испытывал сейчас и Нгоно… и даже Весников… Нет, Весников, похоже, ничего такого не испытывал, лишь, любопытствуя, крутил головой.

Уходя, люди целовали Библию, а многие — и друг друга…

А тот добрый молодец — Марию. О, как он припал к губам девушки! Пусть не надолго, всего на чуть-чуть, можно даже сказать — едва прикоснулся. И все же, все же… Как Мария посмотрела на него, о, какими глазами! А парень не спешил уходить, вот наклонил голову, что-то шепнул…

— Мария! — выйдя на улицу, строго воскликнул Сульпиций. — Нам пора. Не забудь — тебе еще надо на рынок.

— Я помню, все хорошо помню, дядюшка.

— А можно и мне с тобой? — тут же подскочив к девушке, напросился Ксан.

— Тебе? — Мария обернулась с улыбкою. — Что ж, пойдем, коли ты ничем не занят.

— Нет-нет, ничем.

Александр лишь завистливо ухмыльнулся — везет же некоторым! Никаких забот, бездельничают себе, чем хотят, тем и занимаются.

А вот у Саши и его команды еще были дела, и к главному из них, к слову сказать, они еще и не приступали. Хотя, с другой стороны, так скоро и не могли. Удалось на какое-то время закрепиться, кое-что прояснить — и то уже хорошо.

Со стариком Сульпицием договорились о постое на неделю, а потому, само собой, требовались средства на жилье и питание. Да и поискать другое пристанище — и это было, пожалуй, самое трудное в условиях всеобщего доносительства и слежки, культивируемых правящими кругами.

— Понимаете, если вы будете жить здесь слишком долго — примелькаетесь соседям, — ничего не тая, пояснил Сульпиций. — Начнутся расспросы, кое-кто — если не каждый второй — донесет… Тапс — городишко маленький, все на виду! В Карфагене, конечно, такого еще нету — слишком уж много людей, пожалуй что, триста тысяч! Уж в таком городе можно затеряться.

Карфаген… Вообще-то туда и нужно было двигаться, чувствовал Александр, именно в Карфагене сходятся все ниточки. Там Гуннерих, его двор и те, кто всем этим управляет. Итак, оставалась неделя, и за эту неделю требовалось каким-то образом раздобыть денег на дорогу, на худой конец, договориться с каким-нибудь попутным судном, выдав себя за команду опытных моряков. Впрочем, так оно и есть: сам Саша на морском деле собаку съел, а Нгоно и Весникова можно научить. Здешняя парусная оснастка — не бог весть что, любому подвластна.

В самом же Карфагене будет шанс использовать и второй талант Александра, точнее сказать — хобби: искусство приготовления пищи, самых изысканных и дорогих блюд.

Вот такие пока были планы, когда Саша, Нгоно и увязавшийся за ними Весников — ну а куда же его девать? — отправились в торговую гавань Тапса. По местному времени на дворе еще стояло почти лето — сентябрь, однако следовало спешить: уже во второй половине октября редко кто из купцов отваживался пуститься в плавание. Сезон морских перевозок и пиратства заканчивался, дабы возродиться в марте. Правда, некоторые кораблики могли спокойно ходить и зимой, скажем, бригантина или какая-нибудь шхуна, марсельная, гафельная — любая. Кстати, про них сейчас и надо бы спросить — любому моряку необычное судно наверняка запомнилось.

Держа в уме сию благую цель, Саша, вместе со спутниками вольготно расположившись на террасе одной из портовых таверн, затеял спор. Общая атмосфера тщательно насаждаемой подозрительности чувствовалась и здесь, но все же большинство посетителей были моряками, то есть людьми, привыкшими рисковать, которым сам черт не брат.