Священная кровь - Айбек

Нури кокетливо склонила голову:

— Возвращайтесь благополучно, больше мне ничего не надо.

— Я привезу тебе таких подарков, каких ты и во сне не видела. Самых дорогих, самых удивительных вещей привезу.

— Невестку, говорят, смотри, когда в дом прибудет, а приданое — когда развернут. Пока не привезете, не поверю.

Весь этот вечер Фазлиддин был весел и разговорчив, часто смеялся Нури, чтобы не упустить удобного случая, решила пойти на хитрость. Она сделала печальные глаза, чуть отвернулась и, вздохнув, негромко сказала:

— Вот вы все богатством своим хвалитесь. А я плохо верю в это богатство. Не знаю, за что только вас называют московскими баям[74]. Вы, наверное, и торгуете-то на чужие деньги…

— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся Фазлиддин. — Это мы работаем на чужие деньги?! Сыновья Наджмиддинбая?!

— Откуда мне знать, — равнодушно ответила Нури. — Мне так кажется…

Слова жены задели самолюбие Фазлиддина. Он пристально взглянул на Нури:

— Это почему же, а?

— Не похожи вы на баев. У вас даже работника в домег нет, женщины сами дрова рубят… Мы часто сидим без воды — некому принести. — Нури отвернулась снова.

— Так вот ты чем хочешь нас укорить? — покачал головой Фазлиддин.

— А что, не правда? Вот вчера я рубила дрова… даже руки заболели. — Нури издали показала свои изнеженные ладони. — Можно ли обойтись без работников в такой большой семье?

Фазлиддин сделал серьезное лицо.

— Верно, один работник нужен, — степенно, по-стариковски заговорил он. — Только трудно найти честного, совестливого человека. Работник должен быть таким, чтобы он иголки хозяйской не смел тронуть, чтобы ни души, ни тела не жалел для хозяина. Сказал ему: умри — он должен умереть, сказал: воскресни — должен воскреснуть. А где такого возьмешь? Трудно узнать, что внутри у человека. Смотришь — по наружности будто ангел, а на самом деле в нем сидит богопротивный шайтан. У нас много лет работал один старичок — бездомный бедняк. Золотой человек! И со всей работой справлялся, и предан был, точно купленный за деньги раб. Зато и отец отплатил ему добром за добро… Не видел бедняга ничего хорошего при жизни, так после смерти дождался.

— Что же сделал для него отец?

— Похоронил как следует, когда он умер. Не бросил просто в яму, как это делают с чужими. А зарезал барана, поминки устроил. Я сам около года каждый четверг читал Коран по покойнику. А можно ли сделать человеку большее добро?

— Вы сказали правду. Работник должен быть как раб, — согласилась с мужем Нури. — А такого не сразу найдешь. Один работать ленив, другой приврать любит, третий — вор. Конечно, надо выбрать проверенного человека.

— Вот-вот! — кивком головы вырпзил свое одобрение Фазлиддин. — Именно проверенный человек нужен. А где его найдешь?

На щеках Нури проступил румянец.

— Вы только разрешите, я сама найду, — вдруг сказала она. — У отца есть работник, что хотите — и смирный, и честный. Вот с места не сойти, если лгу! Работает за троих. К тому же он наш родственник. Будет сыт, одет, обут, — и довольно с него. Мы его и возьмем, хорошо? Только, если пообещали, не отказывайтесь от своих слов!

— Ладно, — ответил Фазлиддин. — Но отдадут ли они такого хорошего раба?

— Мне? — воскликнула Нури. — Обязательно отдадут!

Нури еще долго говорила с мужем, старалась быть приятной ему, хотя думала совсем о другом. Она радовалась, что задуманный ею план может осуществиться так скоро. Муж храпел, а она долго еще лежала с открытыми глазами и все мечтала…

Гульнар толкнула калитку, вошла во двор. Лицо ее было бледно, губы дрожали. Она сбросила паранджу на обрывок кошмы на терраске, прислонилась к столбу и некоторое время стояла растерянная, с блуждающим взором.

Мать ее, Гульсум-биби, — худощавая, тихая женщина лет сорока, занятая на терраске починкой одежды, подняла голову и нежно посмотрела на дочь:

— Напугалась чего-нибудь?

Гульнар едва пошевелила губами:

— Нет…

— Голова заболела?

— Нет…

Девушке хотелось остаться одной. Она с трудом оторвалась от столба и медленно побрела в дом.

Вот уже несколько месяцев Гульсум-биби замечает, что дочь ее часто грустит, ищет уединения. Не находя других причин, Гульсум сваливала все на бедность: у дочери нет нарядов, не говоря уже о коврах, сюзане, нет ни вершка ткани на приданое. «Стыдится подруг, бедняжка, — думала она. — Потом, в такие годы ей бы веселиться, а она только и знает что спину гнет на хозяйской работе: стирает, за коровой присматривает, детей нянчит. А может, у нее хворь какая? — беспокоилась мать. — Кроме бога, нет у меня защиты, пусть же он сохранит мое единственное сокровище!»

На этот раз Гульсум-биби всю вину свалила на мужа: «Подохнуть тебе, такому отцу! Только и знает твердит: «Выдам дочь за бая, за земельного, хотя бы она была у него и второй женой». Сгинуть твоим желаниям, дочь мою на огне хочешь сжечь! А дочка — она ведь разумница — догадывается об его поганых намерениях, вот и горюет, страдает. Сам, подохнуть ему, малаем служит, а тоже гордится, важничает. Сколько сватов выпроводил: один, видишь ли, низкого рода, другой — ремесленник, третий, говорит, арбакешит — горе тешит. Вот хотя бы мать молодого плотника — сколько раз уже наведывалась!.. Лежит у меня сердце к этому парню. У человека в руках цветок, а не ремесло! Сам холостой, дом есть, место готовое. Чего бы еще надо? Так он еще причину нашел: «Судьба дочки, говорит, не в моей воле, а в руках благодетеля моего и отца — бая. Он сам и жениха ей выберет и выдаст…» Сгинуть тебе, а не отцом быть! Чужой — всегда чужим останется. Счастлива будет моя дочь или высохнет от тоски и горя — для Мирзы-Каримбая все равно. Чужой он нам, чужой и есть!»

I Гульнар вошла в маленькую, темную — с одним окошком, — сырую комнату, все убранство которой состояло из старой кошмы, нескольких щербатых пиал на полке, старого сундука да пары ситцевых покрытых заплатами, одеял в нише, протянула ноги к сандалу и прилегла на кошму. Минуту назад, возвращаясь от подруги безлюдным переулком, она, чтобы лучше видеть дорогу, откинула чачван и вдруг лицом к лицу столкнулась с Юлчи. Девушка вздрогнула, торопливо закрылась. Но Юлчи все же успел увидеть ее. Живые, выразительные глаза и широкое мужественное лицо джигита осветились какой-то особенно теплой, ласковой улыбкой. Гульнар, скользя и разбрызгивая грязь, бросилась к дому. У калитки она остановилась, чтобы перевести дух, но, сколько ни старалась, все же не могла скрыть от матери свое волнение.

Гульнар крепко полюбила Юлчи. При одном имени его сердце девушки начинало биться чаще и сильнее. Чувство это зародилось с того памятного дня, когда им вместе пришлось обслуживать хозяйских — гостей. Первое время Гульнар не понимала, что творилось с ней. Но тревога в сердце с каждым днем нарастала, и девушка, до этого знавшая о любви только по сказкам, начала понимать истинную причину своих страданий. После свадьбы Нури она ни разу не посмела встретиться с Юлчи и обменяться с ним хоть двумя-тремя словами: боялась родителей, боялась посторонних глаз. Как она будет смотреть людям в лицо, если о ней начнут говорить, что она стала чьей-то любовницей? Ведь молодую девушку так легко оклеветать. В то же время ей не давала покоя еще одна мысль — а вдруг отец скажет: «Мирза-Каримбай нашел жениха, готовься к свадьбе, жена!» Ведь это может случиться, отец слушается бая во всем!..

Со двора послышался голос Ярмата, потом — овечье блеянье. Приподнявшись, девушка посмотрела в окно: отец привязывал к тутовому дереву большого, жирного барана. Халат на нем до самого пояса захлюстан, даже на бороде и лице брызги грязи.

— Где твоя дочь? — крикнул Ярмат Гульсум-биби.

Гульнар вскочила, на ходу сунула ноги в капиши и выбежала во двор.

— Подай воды!

Гульнар налила в глиняный кувшин воды, протянула отцу.

— Полей! — Ярмат присел на край террасы, подставил грязные сапоги и принялся жаловаться: — Ох, помираю, дочка! Гнать одного барана — это мученье. Даже самому великому грешнику в судный день бог не придумает такого наказания! Пройдет два шага и остановится среди улицы, в самой грязи. Будто ноги пригвоздили ему к земле. Сколько ни бейся — ни с места! За шею тащишь — упирается, сзади под курдюк подталкиваешь — тоже. А какой у него курдюк, видала? Пуда полтора сала выйдет! До костей салом оброс! Да, полакомятся завтра охотники до нарына!

— Всю жизнь так, — усмехнулась Гульсум-биби. — Вы мучаетесь, а лакомиться будет кто-то.

Ярмат обернулся, хмуро посмотрел на жену и сердито закричал:

— Что?! Больше ничего не нашла сказать, глупая женщина?! Ты лучше спросила бы, за сколько куплен баран, напомнила бы мне: попроси, мол, у хозяина голову, печенку, требуху… Да, пожалуй, и нарына завтра отведаем. Этого ты не подумала, а?