Сердце пяти миров (СИ) - Андреевич София

— Разве ее любовь заставляла тебя страдать?

— Не говори со мной больше. — Он отпустил ее и закрыл лицо руками, а она стояла рядом с ним и просто говорила то, что подсказывало ей сердце. — Ты не знаешь, ты ничего не знаешь…

— Разве она не говорила тебе о любви, разве она не любила тебя?

— Хватит, Шербера, я умоляю тебя. Мне следовало позволить отцу убить меня, и тогда…

— Она была бы несчастна.

— Она больше никогда не улыбалась с тех пор.

— Улыбался ли ты тому воину, Велавиру, когда думал о том, как уйдешь и оставишь его?

Он снова опустился на колени, уселся в теплый песок, повернул свое тонкое девичье лицо к восходу, позволяя ветру высушить новые слезы.

— Почему ты причиняешь мне боль, Шербера? Почему ты говоришь мне эти жестокие слова? Ты сама отдала сердце тому, кто тебя никогда не полюбит, разве тебе не больно сейчас, разве ты не страдаешь?

— Значит, ты сможешь понять, что тебя ждет, — сказала она, хоть губы ее при этих словах задрожали.

Он плакал, стоя перед ней на коленях — целитель, решивший, что если притвориться, что у него нет сердца, то это спасет его от страданий. Он прижимал к груди тонкие руки, и рыдания его были похожи на крик птицы, пытающейся взлететь со стрелой в сердце и еще не понимающей, что она почти мертва.

Шербера опустилась перед Олдином на колени посреди ночи и войны, и протянула свои тонкие руки ему навстречу в жесте принятия и искренности.

— Быть может, мое сердце не чувствует к тебе любви, — сказала она тихо, коснувшись его плеча, и он принял это прикосновение и позволил ей остаться рядом, — но оно живо и может сострадать и благодарно тебе за спасение моей жизни. Я не прошу тебя принять от меня мудрость — ее у меня нет — но я предлагаю тебе свою преданность, господин. Ведь это ты можешь принять от глупой, говорящей то, что она думает, акрай, которую с тобой связала великая Инифри? Ведь для этого тебе не нужно будет открывать перед ней свое сердце?

Его тело было сильным, но дух был сломлен и слаб.

Ее тело было слабым, но ее дух оказался сильнее.

Инифри соединила их не случайно, Шербера была уверена в этом. Она подняла глаза к безлунному небу и попросила мать мертвых о милости, хоть знала, что и не имеет права просить, ведь милостей ей было дано уже так много.

Она попросила Инифри не позволить Олдину ее полюбить.

Глава 14

Олдин мог бы занять один из домов — положение целителя позволило бы ему сделать это, — но предпочел остаться на земле, в палатке, словно не позволяя себе забывать о том, что война еще не кончилась, и их трудный поход продолжается. Палатка была пуста, если не считать факельной чаши у стены и шухира, на котором была разложена еда: простые лепешки, мясо, жаренное на костре, мех с вином. Но Шербера и не ждала другого. Никто в здравом уме не стал бы доставать из повозок вещи. Уже завтра они должны были тронуться в путь. Огонь, еда, место для сна — этого было достаточно.

— Ты голодна? — спросил Олдин ее, задергивая полог и на несколько мгновений оставляя их почти в кромешной тьме.

Шербера покачала головой, но тут же сказала, зная, что он не увидит:

— Нет. Я поела с другими акрай. И попила молока.

Она остановилась посреди палатки, понимая, что ночь уже вступила в свои права, а значит, им нужно связаться и еще попробовать отдохнуть… и ее ждал Фир, она не знала, зачем, но ждал, и как его акрай, даже смертельно уставшая, она обязана была прийти.

— Фир связан с тобой узами более крепкими, чем любой из нас, — сказал Олдин, разжигая в чаше факел. Она не удивилась тому, что он понял ее мысли. Он ведь был магом. Маги могли многое. — Я знаю его народ, их любовь так же горяча, как их ярость… И как их ненависть, если любовь оборачивается ею. Все из-за пустынных зверей, живущих в их телах: они привязываются только раз, и только раз в жизни заводят непримиримого врага.

Она обдумывала его слова, пока он говорил.

— Зверь Фира теперь привязан к тебе, Шербера. Он не причинит тебе вреда, что бы ни случилось, но ты должна быть с ним очень осторожна. Любое твое слово и любой твой поступок — все, что ты делаешь и говоришь, он будет чувствовать собственной шкурой.

Шербера повернулась на пятках, наблюдая за Олдином, спокойно и уверенно поправляющим пламя в чаше и говорящим с ней, словно не плакал он у ее ног сотню шагов назад. Это снова был тот тонкий маг-целитель, который спас ее жизнь и говорил с ней не так, как другие, с самого первого мига их знакомства. И то, что он рассказывал, было странно и одновременно правдиво — и удивительно, потому что она никогда не слышала о таком.

— Мы все — такие разные, — проговорила она наконец, не зная, что еще сказать ему в ответ. — Каждый пришел из другого мира, о котором я слышала разве что в сказках, рассказанных когда-то Афалией… Почему нас так много в этой войне? Почему Инифри собрала нас против врага, которого нам все равно было не победить?

— Ты задаешь вопросы, на которых у меня нет ответа, — сказал он, остановившись рядом и глядя на нее.

— Мне раздеться? — задала она вопрос, ответ на который он должен был знать.

— Да, — сказал Олдин, но Шербера заметила, как он отвел взгляд, когда она начала развязывать шнуровку своей походной рубицы. — Но сначала ты должна знать еще одно обо мне.

Ее пальцы замерли.

— Говори, господин.

— Олдин, — тут же поправил он. — Ты уже называла меня по имени, когда… говорила. — Он не произнес слова «предрекала», но они оба его услышали. — Я никогда не был с женщиной, Шербера. Только с одним мужчиной, прикосновения которого позволила мне вынести война.

Казалось, он ждал, что она что-то скажет, но Шербера только кивнула и сняла рубицу через голову. Его взгляд скользнул по ее телу, освещенному пламенем из чаши, и на мгновение ей показалось, что она видит в нем разочарование.

— Шрамов не стало меньше?

Она подавила желание закрыться руками, когда он приблизился. Глаза Олдина разглядывали ее тело, внимательно, почти бесстрастно, как разглядывает тело больного человека целитель. Он обошел вокруг нее, не касаясь пальцами, но не отрывая глаз — она чувствовала этот взгляд телом.

— После того, как ты связалась с Фиром и Номариамом, их не стало меньше? — повторил он вопрос.

— Нет, Олдин, — ответила она уверенно. — Но разве такое могло бы быть? Разве чья-то магия могла бы излечить то, что не излечила Инифри?

— В Фире нет силы, а в Номариаме есть, но не та, которая нужна, — сказал он словно бы про себя.

Она старалась не верить тому, что он говорит.

— Ты можешь… ты можешь?.. — Шербера обернулась и оказалась с Олдином лицом к лицу, забыв о наготе. Они были почти равны ростом, и ей пришлось совсем чуть-чуть приподнять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Я прошу тебя не давать мне надежды.

— Ты не просила за того мальчишку, Шербера, — сказал он, не отвечая на ее просьбу. — За отверженного, смерть которого была бы забыта уже к утру.

— Ты помог ему, потому что был таким же когда-то? — спросила она.

Он помолчал, глядя ей в глаза.

— Я не знаю. Я просто ему помог.

— Это была воля Инифри, — сказала она уверенно.

Но Олдин покачал головой, снова вспыхнув неожиданной досадой как в тот миг в пустыне, когда она сказала ему о заветах.

— Это была моя воля, Шербера, и только моя. Ваша богиня тут ни при чем.

— Наша богиня? Но разве она не… — начала она говорить удивленно, но он словно опомнился, словно понял, что сказал что-то, что никогда не должен был говорить, и не дал ей закончить.

Шагнул к ней, обхватил ее лицо своими тонкими руками и приник к ее губам.

На мгновение ее словно ослепило фиолетовое сияние. По коже будто прокатился огонь, и Шербера отстранилась, упираясь руками в грудь Олдина и тяжело дыша.

— Олдин…

— Прости, — тут же сказал он, — прости, Шербера, но я должен был попробовать это сделать.

Его губы легко задели ее губы, когда он снова наклонился чуть ближе, касаясь лбом ее лба, и она затаила дыхание, но теперь ничего не произошло. Был только мужчина. Была только она. Был только свет факела на их лицах.