Пoрог - Леонид Гартунг

Еще бы зайца для нее живого изловить — пусть бы позабавилась…

56

На крыльце морозный скрип. Ребячьи приглушенные голоса. Тоня отпирает наружную дверь. Это Генка и Митя.

— А мы думали, вы спите.

— Что случилось?

— Ничего.

— Проходите и рассказывайте.

— Генка, давай ты.

— Где тетрадка?

Митя вытаскивает из валенка смятую ученическую тетрадь.

— Антонина Петровна, мы сегодня решали, что вы задали повторять. Решали и ничего не думали и вдруг…

— Что же вдруг?

— Да что-то вроде открытия сделали.

— Ты уж сразу — открытие, — краснеет Митя.

Он, видимо, стыдится приступа честолюбия, поразившего его друга.

— А может, и открытие? Ты-то откуда знаешь? Вот пусть Антонина Петровна скажет.

— Вы садитесь.

— Так лучше.

Генка раскрывает тетрадь.

— Это что у нас? Система двух уравнений. Можно ее способом подстановки, можно сложением. Мы ее начали подстановкой. Из первого выразили икс… Вот он. Потом мне что-то в голову вошло. Нужно было подставить в первое уравнение, а я и из другого икс выразил. Смотрю и понять не могу — что мне с ними делать? А Митька говорит: «Ты приравняй их». Бац — приравнял. Вот так. Получилось одно уравнение. С одним неизвестным. А нам что и нужно! Раз, раз — находим ответ. Вы поняли что-нибудь?

— Все поняла, — улыбается Тоня.

— Туфта?

— Нисколько.

Генка в избытке чувств хлопает Митю по плечу:

— А ты не верил!

Удар получается слишком сильный. Митя поеживается.

— Ты руки не распускай.

Тоне смешно и радостно смотреть на них. Было время, и она думала, что открытия валяются на дороге, как оброненные рукавички. Нагнись и возьми.

— А в науке это известно? — спрашивает Генка.

— Да, это способ сравнения.

— Наплевать, — говорит Генка. — Мы этого не знали. Значит, наше открытие, и точка.

— Правильно, — кивает Тоня. — И давайте покажем этот способ в классе. И назовем этот способ «З — К» — Зарепкина и Копылова.

— А я при чем? — стесняется Митя.

— Не тушуйся, — подмигивает Генка. — Со мной не пропадешь. В академики скоро выйдешь!

Они хлопают дверью. Со смехом пробегают мимо окон.

57

Только что ушли ребята. Пришли, нашумели, посмешили, оставили на полу влажные следы валенок и исчезли, а я сижу и вспоминаю их. Люблю я ребят. Может быть, только теперь, впервые за три года, поняла это. И с ними мне лучше, чем со взрослыми. Пусть они сердят меня, иногда мучают, но без них какая это жизнь? Да, только теперь я почувствовала, что никогда не оставлю школу. Трудно и часто ощущаешь свою неумелость, а потом вдруг неожиданная радость. Так было недавно с Сеней. Мне показалось, что он болен, и я даже принесла ему из учительской градусник, но никакой температуры у него не оказалось. Я стала разговаривать с ним, стараясь понять, что же случилось, и, наконец, он дал мне письмо из «Молодой гвардии». «Пока что ваши стихи настолько слабы, что об их опубликовании не может быть и речи.»

— Где твои стихи? — спросила я.

— В печке.

— И про лошадь?

Сеня утвердительно кивнул головой.

— Правильно. Раз не погладили по головке, значит, и не надо писать. Так?..

Я пошла к Райке, нашла у нее четырехтомник «Русские писатели о литературном труде» и вручила Сене.

— Читай.

А сегодня стала проверять его работу по алгебре и нашла в тетради листок. Раскрыла — на нем написано: «Антонина Петровна, я хотел никогда больше не писать, а сейчас сам не знаю, как написалось. Посылаю вам».

              Быть или не быть?

Быть! Чтобы сразиться с морем бед!Быть! Чтоб дерзать и бороться!Быть! Чтобы крикнуть: «Я вижу солнце»!Быть! Чтоб искать и творить!Быть! Чтоб любить и растить!Быть, чтобы жить!

«Быть, чтобы жить!..» Разве это плохо сказано? Это была радость. И сегодня же мне здорово попало на пятиминутке. Учителя говорили, что я запустила воспитательную работу в своем классе. А как я могла оправдаться? На днях в сельпо привезли дешевые серьги с красными стеклышками, и мои девчата из восьмого решили стать красивыми. Собрались на квартире у Копейки, прокололи себе мочки. Через день — все как одна с серьгами.

А Копейка сверх того подвела брови. В классе мальчишки начали смеяться. Она разревелась и убежала домой. А на другой день в учительскую, поскрипывая протезом, вошел низенький мужчина. Улыбаясь, он спросил:

— Мне Тоню Петровну.

Лицо его показалось мне знакомым. Я догадалась:

— Вы Тухватуллин?

— Тухватуллин, Тухватуллин, — закивал он радостно. — Я пришел помощь просить.

— В чем же?

— Он в школу не идет. Плачет. Боится — смеяться будут.

Я не сразу поняла, кто это «он». Оказывается, Надия.

— Вы идите к нам. Он меня не слушает. Плачет.

Пришлось идти. Дома у них полно ребятишек. Копейка — самая старшая. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку. И вот что выяснилось, Краска, которой она накрасила брови, оказалась очень хорошего качества. Копейка попробовала ее смыть водой, затем одеколоном — ничего не получилось. Принялась тереть снегом и натерла себе над бровями две ссадины, до крови. К утру подсохли корки. Вид у Копейки действительно дикий. И это, правда, дикарство, когда все девчонки в классе начинают прокалывать себе уши.

И когда меня ругают вот так, за дело, мне даже не особенно обидно…

Ушли ребята, и в комнате тихо. Слишком тихо. Весь вечер я буду одна и всю ночь. И Райка не придет. Вчера мы отпраздновали ее свадьбу. Не было свадебного стола. Не было криков «горько». Мы вышли на лыжах к берегу Оби. Снег здесь почти весь был снесен ветром, шелестела сухая трава и лежало поваленное ветром дерево. Мы сняли лыжи и уселись на него. Перед нами под снегом Обь, как длинная белая равнина.

Хмелев снял рюкзак, вынул оттуда бутылку вина, достал стаканы и налил себе и нам по полному. Мы подняли стаканы, посмотрели сквозь них на солнце и выпили. Я поцеловала сперва Райку, потом Хмелева и пожелала им любви и детей. Затем нам захотелось петь. Мы спели несколько песен, не очень тихо и не очень громко, допили вино, а тем временем солнце окончательно зашло, и я спросила Хмелева:

— А какой будет любовь через тысячу лет?

Хмелев засмеялся и ничего мне не ответил.

И стало смеркаться. Мы бросили бутылку и стаканы вниз и встали на лыжи. Они опять поцеловали друг друга. Им было хорошо, а мне печально и захотелось плакать, но я сдержала слезы, чтобы не портить им радость.

58

Сырые березовые поленья не хотят гореть. Тоня дует в печь, и в лицо ей летят хлопья пепла. Она сама виновата — вчера забыла положить сушиться лучины, а вот теперь мучайся.

Внезапный стук в стену. Ее зовут. Так рано? Что-то случилось!

Тоня бежит к Хмелевым. У них в кухне сидит Николай Семенович Мамылин. Черное его пальто с каракулевым воротником расстегнуто, видно, что он без пиджака, в одной нижней рубашке. Правая щека нервно подергивается, руки бессмысленно мнут шапку.

Хмелев объясняет Тоне, что случилось:

— Петя Мамылин ушел из дома. Сегодня ночью. Взял рюкзак, лыжи…

— И деньги, — поспешно добавляет Николай Семенович. — Сто двадцать рублей.

Хмелев спрашивает Мамылина:

— Что у вас произошло с сыном?

— Ничего не произошло.

— Вы его били? — спрашивает Тоня.

— Об этом будем говорить потом, — вмешивается Хмелев. — Прежде всего надо предупредить соседние сельсоветы.

59

Под печкой кричит петух. Раз. Другой. Значит, уже утро?.. Одна половина избы освещена розовым пламенем из русской печи. Другая в полутьме. Кровать, на которой лежит Петя Мамылин, в этой полутемной половине.

Старуха возится около печи. Когда она поворачивается к пламени, ясно видно ее лицо. Морщины, седые волосы из-под белого платка. Впалый рот. Темные, запавшие глаза.

Старуха, свет пламени на стене, крик петуха — все это жизнь. Как хорошо жить! Петя отдыхает и не хочет шевелиться. Все в нем отдыхает. И никто от него ничего не требует. Не надо вставать и готовить уроки. Не надо избегать злых внимательных глаз отца. Можно лежать и думать.

А недавно вокруг была одна смерть. Звезды, березы, снег, дорога и слабый северный ветер. И скрип лыж. Он чувствовал, как капля за каплей уходит из рук тепло, как деревенеет лицо, как все тело становится холодным. Тогда, под стогом, пришла ленивая мысль: «Уснуть». Если б он уснул, его нашли бы только весной. Он ясно представил себе, как возчики приезжают за сеном, берут вилами последние пласты и находят его. Лицо объедено лисами… И все в нем восстало против этой мысли. И он заставил себя вылезти из-под стога и опять идти. Звезды, березы, снег, дорога и слабый северный ветер. И вдруг запах дыма.