Госпожа зельевар - Лариса Петровичева

вам, – он сделал паузу, словно что-то обдумывал, потом посмотрел на Робина и спросил: – Так что ты там говорил про те живые картины?

9.1

Делла

Галерея академии была озарена мягким светом хрустальных фиалов, которые парили в воздухе над каждым полотном. Когда мы вошли, то сияние стало ярче, и зал наполнился едва слышным перезвоном колокольчиков. С самой первой картины смотрел суровый джентльмен в старинном камзоле с золотой вышивкой – когда я подошла, то его губы дрогнули в едва заметной улыбке, и в воздухе отчетливо повеяло холодным запахом весенних цветов.

– Первый ректор академии, Джонатан Шу, – объяснил Робин. – Автопортрет.

Улыбка нарисованного ректора сделалась мягче, словно он был рад тому, что его вспомнили. Я невольно улыбнулась в ответ. Шеймус прошел дальше, остановился возле натюрморта с лимонами, апельсинами и мятой и поинтересовался:

– А это откуда?

– Это написала госпожа Махоуни на первом курсе, - ответил Робин. – Видишь, там на краю рамы медаль? Получила на конкурсе одаренных студентов.

Шеймус понимающе кивнул. Я невольно почувствовала гордость за госпожу Берту – студентка, которая написала такую живую картину, была безусловно талантлива. Она по праву занимала свое место.

От картины веяло солнцем и запахом цитрусовых – и мне вдруг сделалось спокойно и легко.

– Какой любопытный пейзаж, – заметил принц, остановившись у следующей картины. Там белые овцы, похожие на облачка, гуляли на зеленом холме. Пастушок сидел в тени, держал дудочку – подойдя, я услышала простую мелодию и ощутила летнее тепло. Шеймус был похож на знатока живописи, который приехал в провинциальный музей, но я чувствовала, что он не просто смотрит на картины – он анализирует каждую из них.

– Это привезли из Горского Дуна в благодарность за то, что проректор Шуман исцелил дочь тамошнего князя, – сказал Робин. – Сам знаешь, столичные маги не испытывают охоты ехать в глушь.

Принц усмехнулся и понимающе кивнул.

– Да, господа маги не любят глухомань, там никогда не заработать. О, взгляни-ка на это!

Он остановился перед огромным полотном, изображавших Пречистую деву с Младенцем на коленях – мать протягивала ребенку цветок, малыш тянулся к нему пухлой ручкой, и от картины веяло таким покоем и нежностью, что у меня дрогнуло сердце. Я вдруг ощутила себя очень маленькой – маленькой, беспомощной и любимой. Где-то там, высоко-высоко, был Тот, который считал меня не пылинкой под ногами, а своим цветком.

– Делла, это, кстати, работа твоего коллеги, – сообщил Робин. – Профессор зельеварения, доктор Арчибальд Морави. Ушел в монастырь, когда я был на втором курсе.

– Потрясающе, – сдержанно признался принц. – Рядом с таким чудом и неверующий поверит. Так где то полотно, которое прислал замминистра Сноу?

Мы прошли мимо картины с античным героем, который разрывал пасть льву, и я услышала рык хищника, и остановились возле небольшого пейзажа – горный хребет, солнце, которое заливало снег всеми оттенками сиреневого, небо такой глубокой синевы, что глаза начинали болеть. Некоторое время Шеймус стоял, глядя на картину, а затем произнес:

– Сноу метит в министры магии. Дочь у него дура, он это прекрасно понимает, поэтому и отправил ее в глушь. Вроде при деле, но не мешает и глаз не мозолит. Любой скандал, даже намек на скандал ему сейчас невыгоден. Он не стал бы подставляться с картиной, да она и чиста. Но полковник прав, тут действительно есть какая-то чужая магия. Давайте искать.

Мысленно усмехнувшись по поводу называния Линды дурой, я пошла за принцем вдоль стены с картинами. В основном, здесь были натюрморты, написанные так живо и энергично, словно художников никогда не кормили. Потом мы вышли к полотну, на котором горели корабли, палили из пушек, и люди барахтались в воде – лицо Шеймуса сразу же потемнело и заострилось, словно он увидел какую-то часть своей жизни и захотел оказаться в ней, возглавляя тех, кто бежал с одного корабля на другой с саблями наголо. Я услышала грохот орудий и человеческие вопли, почувствовала запах гари, и меня объяло таким страхом, что сделалось больно дышать.

Картина подавляла и сминала, однако Шеймус почти сразу же как-то смягчился и улыбнулся, словно понял, где именно была проблема. Принц прошел к маленькому портрету генерала с броней орденов и медалей на груди – для такого важного господина картина была слишком маленькой. Шеймус указал на нее пальцем и спросил:

– Чувствуешь? Это батальное полотно такой силы, что забивает все, что рядом.

Робин кивнул, и я невольно отметила, что сейчас он сделался таким же резким и порывистым, как принц. Некоторое время они стояли напротив портрета, и генерал хмурился, словно ему не нравилось настолько пристальное внимание. Наконец, Робин кивнул и сказал:

– Давай снимать.

Вдвоем они сняли картину со стены, и я даже удивилась: портрет генерала выглядел легким, но мужчины, казалось, были на пределе своих сил. Картину перевернули – ее задняя часть была покрыта чем-то вроде синеватого кружева. Чем дольше я на него смотрела, тем сильнее из завитков проступали буквы – слова, которые складывались из них, были невнятными и жестокими.

– Заклинание вечной тишины, – угрюмо заметил Робин. – Никто не почуял бы неладное, если бы не полковник. Мертвецы ловят такие вещи, они вызывают у них дискомфорт.

– Что это? – спросила я. Принц улыбнулся и объяснил:

– Никто не приносил промертвие в картинах, дорогая Делла! Но кто-то сделал в картине прокол в пространстве. Некую дверь, через которую и вылезла та дрянь.

9.2

Робин

Направленного заклинания хватило, чтобы картина вспыхнула. Галерею наполнило таким смрадом, что глаза заслезились, а носу стало больно. Делла отшатнулась в сторону, Шеймус негромко, но очень выразительно выругался и пробормотал:

– Отлично! Теперь остались сущие пустяки: разобраться, кто заменил картину.

Портрет генерала Кроули догорал на полу. Я смотрел, как огонь пожирает нарисованного человека, одновременно запечатывая прокол в пространстве – отлично, больше не вылезет никакая дрянь. А Шеймус, пожалуй, прав: отец и дочь Сноу здесь не при чем. Не совсем они дураки, чтобы строить такие козни. Министерство во все времена работало намного тоньше.

– Она же маленькая,