Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы - Андрей Марчуков

Вообще, значительная работа по украинизации всех сфер общественной жизни, если не большая часть ее, направлялась не указами и законами украинских правительств, а велась силами энтузиастов и активистов движения, по преимуществу представителей интеллигенции. УНР и гетманская Держава представляли своего рода «крышу», создавали благоприятные условия, в которых с новой силой развернулось национальное движение. Непрочность этих режимов не лучшим образом сказывалась на деятельности его адептов.

Нелишним будет остановиться на причинах этой непрочности и поражения украинского движения в Гражданской войне, а также выяснить, каких же результатов оно смогло достичь и что из намеченных целей продолжало стоять на повестке дня. Бытующее объяснение «неконкурентоспособности» украинских режимов перевесом большевиков в силе (вооружении, снаряжении, дисциплине), равно как и неблагоприятными внешнеполитическими обстоятельствами, верно лишь отчасти. Положение большевиков, зажатых в кольце врагов, было ничуть не лучшим. К тому же каждая власть действует в тех условиях, которые заслуживает и которые во многом создает себе сама. А перевес большевиков в силе свидетельствует об их организационных и мобилизационных способностях, то есть как раз о тех качествах, которые присущи настоящей элите, достойной встать у руля общественного движения или государственной машины.

Как раз такими качествами – политической волей, ясным пониманием стоящих задач, настойчивостью в достижении своих целей любой ценой, целеустремленностью, железной дисциплиной – пришедшие к власти представители украинского движения, за редким исключением, не обладали. Руководство движением брали на себя люди, как сказал о них (а фактически и о самом себе тоже) В. Винниченко, с «темпераментом» и «психологией газетных, кабинетных людей»[194]. В своей массе это были литераторы, кооператоры, общественные деятели – гуманитарная интеллигенция. Среди них не было серьезных, профессиональных, волевых политиков или революционеров. «Политическая психология украинских деятелей (была. – А. М.) лишена вообще основной силы в политике – реализма, трезвого и делового подхода к своим собственным идеям, выдержки и хладнокровия» – так охарактеризовал вождей украинского движения протопресвитер В. Зеньковский, известный русский церковный деятель, министр исповеданий при гетмане Скоропадском, знавший пришедших к власти людей не понаслышке. «Украина вышла на путь революции фактически без вождей, без сильных, опытных и способных властвовать лидеров»[195], – заключал он. Получив долгожданную возможность действовать, вожди украинства начали искать свой национальный путь, больше думая о национальном своеобразии, чем о прочности и серьезности «державы».

Но это был субъективный фактор. Дело даже не столько в отсутствии у националистов своих фигур, равных В. Ленину или, скажем, Л. Троцкому. Известно, что деятели «среднего» уровня, но дисциплинированные и обладающие волей к победе, способны одержать ее в гражданском противостоянии. Но это возможно лишь в том случае, если они выражают настроения более-менее широких слоев населения и пользуются их поддержкой. И вот тут решающую роль сыграл объективный фактор – состояние общества, его социально-политические ожидания, отношение к национальным проблемам, а также умение и желание «украинской партии» понять, принять и воплотить в жизнь то, что действительно волновало народ.

Несмотря на заметное увеличение числа сторонников украинского движения, социальная база «украинской революции» (так окрестили свою борьбу сами адепты движения и последующая украинская историография) была слишком узкой. Очевидец событий эсер П. Христюк констатировал, что «города с самого начала революции в большинстве заняли враждебную позицию по отношению к украинскому возрождению» или же позицию его полного игнорирования[196]. Лишь незначительная часть крестьянства сознательно поддерживала УНР. Как верно заметил украинский историк С. В. Кульчицкий, «сама динамика социальной борьбы шла вразрез с интересами национальной революции»[197]. Хотя правильнее будет сказать, что национальное движение, добиваясь стоящих перед ним целей, не учитывало реального положения вещей и поэтому шло вразрез с «динамикой социальной борьбы». Его деятели призывали классы к социальному миру во имя национального согласия, во имя «политических и национальных народных прав», откладывая все прочие вопросы на потом и увязывая их решение с успешностью формирования украинской нации[198]. А большевики в социальных вопросах были радикальны.

УНР обладала всей внешней стороной, всеми элементами и атрибутами государственности. Имелась армия, государственные органы, законодательство и т. д. Гораздо хуже было с ее «внутренним наполнением». Из-за резких политических потрясений форма обогнала в своем развитии содержание: украинское движение создало государственность, но не смогло или не успело преобразовать общество, которое в широкой массе было к ней не готово или относилось равнодушно. Чересчур оптимистичными представляются слова М. Грушевского (хотя во многом они являлись инструментом пропаганды), что «украинство уже не гурток, а весь народ, вся нация»[199]. Национальные проблемы, как и украинская идентичность, еще не перешли в разряд символических ценностей, определяющих мировоззрение и практическую деятельность миллионов жителей Украины – тех, кого националисты именовали украинцами, и даже многих из тех, кто сам себя называл украинцем. Национальный фантом под названием «Украина» был воплощен в жизнь лишь частично. Нации еще не было. Ее строительство еще предстояло завершить, еще предстояло внедрить «Украину» в сознание людей, превратить ее в символическую ценность. Поражение украинского движения в Гражданской войне в конечном счете было обусловлено тем, что к 1917–1920 гг. оно не успело воплотить в жизнь реализуемый им проект.

Поскольку «национализация» общества была не завершена, а национальное строительство до конца не доведено, то многое из того, что стояло на повестке дня перед 1917 г., осталось актуальным и после революции. Не были охвачены украинизацией, преобразованы и «подработаны» под украинский проект целые области общественной жизни. Движению так и не удалось взять под свой контроль церковь. Высшая школа тоже в значительной степени оставалась не «украинской». То же касается и системы среднего образования, поскольку огромные массы населения оставались им не охвачены и, с точки зрения строителей нации, оставались на уровне «этнографической массы». Не был до конца разработан и украинский литературный язык. Крушение государственности, созданной усилиями национального движения, также вносило неопределенность в перспективы дальнейшего развития «Украины». И что самое важное – националистам было ясно, что «народ украинский… темный и национально несознательный»[200].

И все же, несмотря на неудачу, эти условия существенно отличались от дореволюционных: «Украина» завоевала право на существование. Несмотря на сложные перипетии войны, в виде Украинской Советской Социалистической Республики сохранилась и украинская государственность. Она была создана советской властью и партийным руководством Российской коммунистической партии (большевиков) (РКП(б). Но объективно украинская советская государственность (а вместе с ней и украинская советская школа) своим существованием была обязана деятельности национального движения, в борьбе с которым и для борьбы с которым УССР была создана и продолжала сохраняться после окончания Гражданской войны. Вот это и стало главным результатом деятельности украинского национального движения в 1917–1920-х гг., результатом как его прямого, так и косвенного воздействия. Но пожалуй, все же большее значение для утверждения «Украины» имело стечение случайных обстоятельств, вызванных Первой мировой войной, крушением Российской империи и Гражданской войной.

Поражение не было провалом украинского национального проекта и не означало, что строительство украинской нации закончилось неудачей. Украинская идентичность вытесняла малорусскую. Получили путевку в жизнь и понятия «украинцы», «украинский народ» как для обозначения этнической и национально-политической принадлежности населения республики, так и отчасти на уровне самосознания этого населения. Результат был во многом предопределен, но не определен. Это было именно незавершенностью, недоведенностью процесса. Но именно это сохраняло его вариативность. Вопрос состоял даже не столько в том, «быть или не быть “Украине” и украинской нации», сколько в том, «какой быть этой нации»? Что это будет за общность? В какой степени она будет соответствовать тому идеальному образу, к воплощению которого стремились украинские националисты? Насколько полно и широко она будет охватывать малорусский этнический массив? Насколько глубоко сохранится или, наоборот, будет изжито сознание единства и чувство общности между носителями новой идентичности – украинцами и остальной частью Русского мира? Как и в какой степени новая коммунистическая реальность повлияет на украинское нациостроительство: будет ли она ему способствовать или сведет на нет?