Рассказы о вещах - Михаил Ильин

Аркрайт, Харгривс и другие изобретатели первых машин хорошо это понимали.

Но среди часовщиков были и такие, которым хотелось сделать искусственного человека. И действительно, некоторым из них удалось построить немало таких движущихся кукол, которые были, правда, бесполезными, но очень остроумно сделанными игрушками.

В № 59 газеты «Санкт-Петербургские ведомости» за 1777 год появилось такое объявление:

«С дозволения главной полиции показываема здесь будет между Казанскою Церковью и Съезжей в Марковом доме прекрасная, невиданная здесь никогда механически-музыкальная машина, представляющая изрядно одетую женщину, сидящую на возвышенном пьедестале и играющую на поставленном перед нею искусно сделанном флигеле (клавесине) 10 отборнейших, по новому вкусу сочиненных пьес, т. е. 3 менуэта, 4 арии, 2 полонеза и 1 марш. Она с превеликою скоро— стью выводит наитруднейшие рулады и при начатии каждой пиесы кланяется всем гостям головою. Искусившиеся в механике и вообще любители художества не мало будут иметь увеселения, смотря на непринужденные движения рук, натуральный взор ее глаз и искусные повороты ее головы: все сие зрителей по справедливости в удивление привесть может. Оную машину ежедневно видеть можно с утра 9 до 10 вечера. Каждая особа платит по 50 к., а знатные господа сколь угодно».

Были и еще более искусно сделанные автоматы.

Французский механик Вокансон сделал, например, три игрушки— флейтиста, барабанщика и утку, которые казались совсем живыми. Флейтист играл на флейте двенадцать песенок. При этом он сам дул в флейту и быстро перебирал пальцами. Барабанщик выбивал на барабане трели и марши. А утка проделывала все, что полагается утке: плавала, крякала, хлопала крыльями, клевала зерно и пила воду.

Флейтист, барабанщик и утка прожили долгую жизнь, полную приключений. Несколько десятков лет странствовали они от владельца к владельцу, с ярмарки на ярмарку, где их показывали за деньги.

Как-то раз, когда они прибыли в Нюрнберг и остановились в гостинице, их внезапно арестовали за долги их хозяина. Были объявлены торги, и наших путешественников продали с молотка. Купил их чудаковатый старик, который коллекционировал все, что попадалось под руку. В саду у него, в беседке, хранились сваленные в кучу всевозможные редкости. В эту-то беседку и попали флейтист, барабанщик и утка. Целых двадцать пять лет прожили они там в полной неподвижности, которая была им совсем несвойственна, рядом с китайскими болванчиками и чучелами попугаев.

В саду было сыро, крыша беседки протекала. Пружины и зубчатки во внутренностях наших странников покрылись ржавчиной.

Так бы и пришел им там конец. Но случилось иначе. Вещи пережили своего хозяина.

Старику коллекционеру пришлось-таки расстаться со своими вещами, а наследники его живо распродали все, что он собирал десятки лет. Флейтист, барабанщик и утка опять очутились на свободе. Но тут оказалось, что флейтист не может пошевелить и пальцем, барабанщик разбит параличом, а утка разучилась крякать и хлопать крыльями. Пришлось отдать их на излечение искусному мастеру.

Потом опять началась для них веселая жизнь в ярмарочных балаганах. Что стало в конце концов с флейтистом и барабанщиком, мне неизвестно. Может быть, они и сейчас еще живут где-нибудь на покое — в музейном шкафу. А утки уже нет на свете. Она погибла на сто сорок первом году своей жизни — сгорела во время пожара на Нижегородской ярмарке.

Особенно прославились своими автоматами Дрозы, отец и сын.

Одна из сделанных ими игрушек изображала маленького ребенка, который пишет, сидя на табурете за маленьким столиком.

Время от времени он погружает перо в чернильницу и потом стряхивает с него излишек чернил. Красивым почерком он пишет целые фразы, ставя, где нужно, прописные буквы, разделяя слова и переходя от конца одной строчки к началу другой. При этом он то и дело взглядывает на книгу, которая лежит перед ним и с которой он списывает свой урок.

Другая игрушка представляла собачку, охраняющую корзинку с яблоками. Стоило взять яблоко, как собачка начинала лаять так громко и естественно, что настоящие собаки, если они были поблизости, принимались лаять в ответ.

Между прочим, Дрозы также сделали механическую пианистку, которая играла на клавесине различные вещи. Не эту ли «музыкальную машину» показывали потом в Петербурге?

Но самым замечательным созданием Дрозов был театр марионеток, которые представляли целую пьесу.

Сцена изображала альпийский луг, окаймленный высокими горами. На лугу паслось большое стадо, охраняемое овчаркой. У самой горы виднелась крестьянская хижина, а напротив— на другом краю сцены — мельница на берегу ручья.

Действие начинается с того, что из ворот крестьянского двора выезжает крестьянин верхом на осле. Он едет на мельницу. Когда он приближается к стаду, собака начинает лаять, а из маленького грота, расположенного поблизости, выходит пастух, чтобы посмотреть, в чем дело. Прежде чем вернуться в грот, он вынимает свирель и наигрывает на ней красивую мелодию, которой отвечает эхо.

Между тем крестьянин, проехав мост, переброшенный через речку, въезжает во двор мельницы. Он возвращается оттуда пешком, ведя под уздцы своего осла, нагруженного двумя мешками с мукой. Скоро он достигает своей хижины, пастух возвращается в грот, и сцена приобретает тот вид, который она имела до представления.

Нужно еще прибавить, что над этой маленькой сценой было устроено небо, по которому медленно поднималось солнце. Когда часы показывали двенадцать, солнце достигало наиболее высокой точки своего пути и потом начинало опускаться.

Интересно, что один из Дрозов построил очень любопытную паровую машину с деревянным котлом.

Забавное это было время, когда наряду с «самоходными судами» и паровыми машинами инженеры изобретали механических собачек и пастушков, когда, по словам Пушкина, в гостиных торчали по всем углам разные дамские игрушки, изобретенные в конце XVIII века вместе с Монгольфьеровым шаром.

И все-таки эти игрушки, так же как и часы, сделали большое дело. Они толкали вперед воображение изобретателей. Многие детали, придуманные для игрушек, появились потом в настоящих машинах. Изучая историю машин, можно обнаружить нить, которая связывает вокансоновские игрушки с ткацким станком и паровозом. Эту нить давно уже видел острый глаз Маркса. В одном из своих писем к Энгельсу Маркс пишет:

«…в XVIII веке часы впервые подали мысль применить автоматы (и, в частности, пружинные) к производству. Можно исторически доказать, что попытки Вокансона в этом отношении оказали большое влияние на фантазию английских изобретателей».

Были и в России искусные мастера автоматов. В Музее крепостного быта (в Ленинграде) я видел, например, дрожки с музыкальным ящиком и счетчиком для измерения пройденного расстояния. Когда вы едете, музыкальный ящик увеселяет вас песнями и маршами, а счетчик отсчитывает версты, сажени и аршины. На задней стенке музыкального ящика изображен человек с большой бородой, одетый в крестьянский кафтан. Под портретом подпись:

Сих дрожек делатель Нижне-Тагильского завода житель ЕГОР ГРИГОРЬЕВ ЖЕЛИНСКОЙ, которые сделаны им по самоохотной выучке и любопытному знанию.

Начал в 1785 году, кончил в 1801 году.

Шестнадцать лет своей жизни человек потратил на то, чтобы сделать игрушку!

Другой русский самоучка, Кулибин, смастерил часы величиной с гусиное яйцо, которые били часы, половины и четверти. Каждый час в середине яйца растворялись двери. В глубине появлялись маленькие фигурки. После представления играли куранты, и двери закрывались.

О замечательном русском часовщике и изобретателе Иване Петровиче Кулибине стоит рассказать подробнее.

Если бы Кулибин родился где-нибудь в Америке или в Англии, он был бы сейчас так же знаменит во всем мире, как Фультон и Аркрайт.

Но Кулибин родился и вырос при крепостном строе. И поэтому судьба у него была совсем другая, чем у Аркрайта и Фультона.

Судьба изобретателя — это судьба его изобретений.

Самым большим днем в жизни Фультона был тот день, когда изобретенной им пароход развел пары, заворочал колесами и отчалил от пристани в Нью-Йорке, отправляясь в свой первый рейс.

Такие большие дни были и в жизни Кулибина.

Его «машинное судно», которое шло против течения под действием силы самого течения, блестяще выдержало испытание и на Неве и на Волге. Ялик с двумя гребцами едва поспевал за «машинным судном», которое везло груз в четыре тысячи пудов.

Толпы народа стекались в Таврический сад в Петербурге посмотреть на выставленную там большую модель кулибинского одноарочного моста, который должен был одной громадной дугой соединить оба берега Невы. А кулибинский семафорный телеграф был наряду с телеграфом француза Шаппа одной из самых удачных попыток построить, как тогда говорили, «дальноизвещающую машину».