Девушка, которой нет - Владислав Булахтин

Ио совсем скис. Казалось, он разом постиг все кошмарные тайны, упрятанные в гранит истории.

– Даже сейчас он кажется мне более реальным, чем уколы и запах лекарств. – Витек зачастил, оправдывая свою память. – У него всегда наготове тысяча историй. Одна интереснее другой. И физику он знает лучше, чем ты. Сначала он носил меня в каком-то нагрудном рюкзаке. Потом старался вышагивать со мною в ногу. Вокруг него всегда лето. Я не помню ни одного холодного дня. Мы играли с отцом. Я постоянно чувствую его где-то рядом. Он любит меня. – Это прозвучало как: «в отличие от вас». – Даже если я все придумал, это лучшая в моей жизни фантазия.

Ио кивнул:

– Я знаю, мы виноваты. Не смогли… Тебе сейчас плохо. Возможно, когда станет лучше, ты поймешь, как жесток.

«Не станет».

Вечерние посиделки стали своеобразной традицией – Илья Юрьевич горячо интересовался выздоровлением мальчика.

Он приковылял вечером. Принес на длинной сморщенной шее маленькую седую голову со слезящимися глазками. Недружелюбно окинул многоэтажную башню из книг на стуле, примостился на краешек кровати.

– Ты сердишься? – начал разведку словом.

– Доктор на больных не обижается, – парировал Витек, как бронежилет натянув одеяло до загипсованной ключицы. Неуклюжие руки выложил поверх.

– Мне кажется, ты запутался.

– И считаете, способны помочь?

– Хочу попытаться.

– Интересно, как вы исцелите того, кто знает свое будущее?

– Посоветую изменить настоящее.

– И тут же увидеть роковые последствия?

Илья Юрьевич покряхтел, прочистил горло, заботливо подоткнул одеяло под ноги Витьку. Мальчик поежился, стараясь унять зуд заживающих ран.

– Нам по силам разобраться в твоих видениях и фантазиях. Попробовать сделать их менее болезненными.

– Разберитесь лучше в своих. – Витек больше не хотел жалеть этот ходячий фантом.

– Я уже так стар, что не в состоянии спорить с реальностью. – Главврач трижды шумно выдохнул воздух, изображая заразительный смех. – Часто стараюсь представить собственные похороны. Не хватает воображения.

– Вот как… Вас, наверное, следует раза три закопать. На «бис». Чтобы вы дотумкали, что уже мертвы.

– Мой мальчик, не надо шутить над смертью, – расстроенно прошамкал Илья Юрьевич дрожащим голосом. – Ты сам чуть не попал ей в лапы…

Витек захохотал. Внезапно, истерично. Расслабленно раскинувшись в колыхающуюся горизонталь. Так же неожиданно он прервал смех, вытер выступившие слезы культей загипсованной руки.

– Я у нее в лапах с самого рождения. Только и делаю, что вожу с ней хороводы.

Илья Юрьевич с опаской взглянул в глаза Витьку (в поисках безумия?) и попытался привстать.

– Не паникуйте, мой наивный Парацельс. Вы второй месяц так же исправно вальсируете.

Главврач решительно приподнялся. Витек отвернулся к стенке. Оттуда пробубнил:

– Я и без укола успокоюсь. Извините, переходный возраст… Ступайте.

Илья Юрьевич вновь сел:

– Предположим, ты не хотел меня обидеть или шокировать. Предположим, у тебя какие-то юношеские тараканы, которые выбегают самым несуразным образом. Танцы, смерть, Кастанеда, Тимоти Лири… Наверное, не очень удобно держать беспокойное хозяйство в голове. Давай сыпь эту кашу сюда… Разберемся.

– Ах, Макаренко! Ах, Владимир Львович Леви! Маладца! – восхитился Витек. – Что ж вы сразу кидаетесь докладывать Ио, стоит мне поделиться с вами чем-нибудь личным?

– Хватит истерик! – срывающимся голосом прикрикнул Илья Юрьевич. – Ты можешь ненадолго перестать пузыриться из-за своих обид? Не изображать средоточие всех бед? Попробуй рассказать о своих пируэтах с родителями, со мной, с дворовыми друзьями. Со смертью, наконец. Отстраненно. Беззлобно. Как сказочку.

– О своих – не хочу. Давайте о ваших пируэтах зарядим повестушку.

На мгновение слезящийся взгляд старика накрыла топкая пелена испуга. Он принялся ходить по крошечной палате, уперев глаза вертикально вниз, отыскивая тропы среди разбросанных книг.

– Говори, о чем хочешь. Главное, чтобы тебя перестало мучить и пучить от всей этой околесицы…

Витек тяжело перевалился на другой бок:

– Договорились. Но только без обид. Представьте себе такой сюжет. Существуют две Вселенные…

– Почему не тринадцать?

– Не ерничайте, Илья Юрьевич! Просили? Получайте. Ровно две. (Старик пробурчал: «Валяй, я и четвертинку Вселенной не могу вообразить…») В одной человек сделал шаг – в другой этот шаг повторился. В одной вспорхнула бабочка с куста – в другой траектория сохранилась до зептометра[13]. Не смущает вас подобное?

Илья Юрьевич молча пожал плечами. Не удержался от ироничного:

– Где-то там, в других просторах, кто-то похожий на меня вздрогнул плечами?

– Более того: в голове у него пронесся тот же сумбур, что и у вас. Неужели вас ни разу не посещало ощущение – то, что вы делаете, делаете не совсем вы или не только вы?

– Все это хорошо знакомо мне из медицинской практики. Дежавю. Шизофрения.

– Смейтесь, смейтесь. Что необычного в том, что хаотичные метания мух по стеклу в точности повторяются в другом пространстве? Это же так логично – мысль, царапнувшая вас, тут же отражается на другом носителе. Синхронность полнейшая, вплоть до колебаний электронов в атомной решетке.

– Электроны – это, слава богу, не самое страшное, – облегченно выдохнул главврач.

– Слава богу, – согласился Витек. – Синхронность сохраняется вплоть до того времени, когда для живых существ наступает момент необратимой гибели головного мозга. В одной Вселенной судьба их прерывается, как вы знаете, самыми разнообразными способами. В другой – какое-то время они продолжают существовать, счастливо избегнув неизбежного…

Все эти слова были им найдены в углах больничного склепа. Из хлипкого убежища кровати он высматривал их душными майскими ночами, проговаривал, пробовал на вкус. Витек не просился в общую палату, потому что из сумрака своей одиночки нащупывал дорогу, которая должна не просто вывести из осточертевшей клиники, но и указать путь к отцу.

«Словно важные и прежде неотъемлемые частицы меня рассыпаны и блестят в темноте, а я собираю, вяжу спасительную нить, надеясь миновать грустного финала, который мне удалось прозреть».

Но, составляя цепочки из фраз, заточив их безжалостную, бритвенную остроту, он все больше запутывался, продолжая ждать таинственных сигналов и указаний.

Чем больше проходило времени, тем меньше оставалось надежд, что кто-то прояснит знание, то ли найденное извне, то ли самостоятельно вспухшее в сознании.

– Но позвольте, – от волнения Илья Юрьевич перешел на полемическое «вы», – какая синхронность? Она моментально нарушается! Выжившие тут же начинают перекраивать мир!..

Витек как болванчик качал головой, демонстрируя простоту вопроса и немедленную готовность ответа:

– Многое вы перекроили за месяц?

Илья Юрьевич остановился, уперся нахмуренным лбом в невидимую, но закрытую дверь. Растерянно огляделся в поисках стоп-крана, чтобы прервать движение эшелонов слов и прицепившихся к ним недомолвок. Они охлаждали радостные ощущения теплившейся внутри жизни.

Витек беспощадно продолжил:

– Вы преувеличиваете пассионарный азарт мертвых. Он лишь сейчас стал немного заметен…

По-прежнему не проронив ни слова, главврач присел на книжную башню. Покачнулся, но усидел.

– Когда рухнули американские башни-«близнецы», в одной Вселенной и головешки могли не сыскать, а в другой – везли чудом спасшихся в больницы. Либо они сами выбирались из-под завалов и через весь Нью-Йорк топали домой в пыльных одеждах. Думаете, надолго хватало этих душ, переполненных адреналином? День? Два? Некоторым и нескольких ужасных секунд под щебенкой стало достаточно, чтобы утопить себя в какой-нибудь спасительной фантазии…

Илья Юрьевич мотнул головой, словно стряхивая осыпавшуюся на нее побелку:

– Все равно! Те, кто выбрался… Они же что-то делали… – потускневшим голосом пролепетал он. – Покупали продукты?.. говорили с близкими?.. забивали гвозди?..

– Уходили, и память об этих нескольких днях благополучно стиралась. Все, кто соприкасался с ними после смерти, помнили только головешку и ритуалы захоронения. Чем активней ворочаются обреченные в своих гнездах, тем скоротечней время, отпущенное им на осознание и смирение. Чтобы окончательно исчезнуть, большинству достаточно дурмана снов, которые легко заменяют реальность. Так же прочны, так же вкусно пахнут. Если вам все удается, крепко задумайтесь, не иллюзия ли это. Впрочем, вы прагматичны, поэтому столь долговечны.