Человек воды - Джон Ирвинг

Когда Коуту и Фреду исполнилось по пятнадцать, Элсбет Малкас уехала в Европу и вернулась обратно с целым миром в своей промежности. Их старшие, бывшие товарищи по играм, переросли их; и тогда они впервые заметили, как лето в Огромной Кабаньей Голове стало другим. Они с нетерпением ждали осени, начала занятий в подготовительной школе, в то время как Элсбет готовилась к колледжу.

Коут и Фред оказались не готовыми к тому, как реагировали на растрепанные темные волосы Элсбет их пальцы на ногах: они почему-то скрючивались. Временами они также замечали, что подушечки их пальцев на руках врезаются в ладони. Этого было достаточно, чтобы уверовать в эволюцию: так, видимо, проявлялся древний инстинкт приматов, восходивший, как они догадывались, к тому времени, когда обезьяны скрючивали свои конечности, чтобы хвататься ими за ветви деревьев. Это был инстинкт удержания равновесия, и стоило им завидеть Элсбет Малкас, как они чувствовали, что готовы свалиться с дерева.

Элсбет привезла с собой из Европы странную привычку. Никаких загораний днем на пляже и никаких свиданий в казино вечером. Весь день она проводила в душной мансарде коттеджа своих родителей, сочиняя. Стихи о Европе — говорила она. А также рисуя. Коут и Фред могли видеть ее окно с береговой полосы; они обычно швыряли мяч в набегающие буруны. Элсбет стояла в окне, застыв неподвижно с длинной кистью в руке.

— Спорим, она просто красит стены в этой дурацкой комнатушке, — сказал Фред.

Коут достал мяч из воды и, бросаясь в волны, выкрикнул:

— Спорим, что нет! — Фред видел, как Элсбет стояла у окна и смотрела на них. Интересно, она смотрит на меня или на Коута?

По вечерам они следили за ней. Они лежали на песке, на полпути от ее дома к морю, ожидая, когда она выйдет из дому, вся белая и распаренная на своем чердаке, в заляпанной краской синей джинсовой рубашке, доходящей до середины колен; и пока она не наклонялась, чтобы поднять и бросить в воду камешек, нипочем нельзя было догадаться, что снизу у нее ничего нет. У самой воды она сбрасывала рубашку и кидалась в волны; великолепные темные волосы Элсбет плыли за ней, словно были живыми сами по себе, походя на качающиеся на волнах спутанные бурые водоросли. Когда она снова натягивала рубашку на свое мокрое тело, влажная ткань облепляла ее всю; она никогда не давала себе труда застегнуть пуговицы, возвращаясь обратно к коттеджу.

— Ее отсюда как следует не разглядеть, — пожаловался Коут.

— Нужен электрический фонарь! — сказал Фред. — Мы могли бы осветить ее с близкого расстояния.

— А она возьмет и прикроется рубашкой, — возразил Коут.

— Да, чертова рубашка, — хмыкнул Фред. — Вот черт!

И тогда одним поздним вечером они стащили ее рубашку. Они подкрались по мокрому песку и забрали рубашку, пока она барахталась в волнах, но падавший из задних окон коттеджа свет выдал их, и она увидела, как они бегут за оградой к калитке, поэтому направилась прямо к ним. Вместо того чтобы смотреть на нее, они попытались спрятаться под ее рубашкой.

— Фредди Трампер и Кутберт Беннетт, — произнесла она спокойно. — Вы просто мелкие рогатые скоты.

Она прошла прямо мимо них к калитке, и они стышали, как хлопнула за ней ширма. Затем она крикнула им:

— Вам здорово попадет, если вы сейчас же не принесете мою рубашку!

Представив себе голую Элсбет в гостиной, где сидят ее родители, Коут и Фред перелезли через калитку и заглянули за ширму. Она была голая, но одна, а когда они вернули ей рубашку, Элсбет даже не потрудилась надеть ее. Они стояли, не смея поднять на нее глаза.

— Мы просто пошутили, Элсбет, — выдавил из себя Фред.

— Смотрите! — воскликнула она, проделывая перед ними пируэт. — Вы ведь хотели посмотреть, так смотрите!

И они посмотрели, но затем отвели взгляд в сторону.

— На самом деле мы хотели увидеть, — промямлил Фред, — что ты там рисуешь.

Когда Элсбет засмеялась, они оба засмеялись вместе с ней и вошли в гостиную. Фред сразу же налетел на торшер, сбил абажур и, пытаясь поднять, наступил на него ногой. От чего Коут зашелся в истерическом смехе. Но Элсбет небрежно накинула на плечи рубашку и, взяв Коута за руку, повела его наверх.

— Пойдем, ты должен взглянуть на мои картины, Кутберт, — сказала она, а когда Фред попытался последовать за ними, добавила: — А ты подожди здесь, пожалуйста, Фред.

Коут обернулся через плечо и, испуганно кривляясь и спотыкаясь, поплелся за чей вверх по лестнице.

К моменту, когда Коут вернулся, Фред окончательно изувечил абажур своими попытками придать ему новую форму и теперь старался втиснуть его в мусорную корзину под столом.

— Дай я попробую приладить, — сказал Коут, извлекая смятый абажур обратно из корзины. Фред стоял и смотрел на него, но Коут нервным движением махнул в сторону лестницы. — Господи, иди туда, — произнес он. — Я тебя подожду.

Фреду не оставалось ничего другого, как подняться в мансарду, развязывая по пути шнурок на плавках и критически обнюхивая свои подмышки и пытаясь понять, не пахнет ли у него изо рта. Но казалось, для Элсбет Малкас все это не имело значения. Лежа на раскладушке, она стянула с него плавки и сообщила, что нянчилась с ним, когда он был маленьким и подглядывал за ней в ванной. Разве он не помнит? Нет.

— Ладно, но запомни, ты не должен болтать об этом, — сказала она, затем с такой стремительностью опрокинула его на себя, что он едва успел заметить, что все полотна в ее мансарде белые, совершенно белые: каждый положенный на них цветной мазок был сверху закрашен белым. Стены тоже были белыми. Когда он спустился вниз к Ко-уту, то увидел, что абажур был прилажен обратно к торшеру, смятый и изломанный, поэтому в том месте, где он касался лампочки, он был подпален; весь этот диковинный торшер походил на человека, который втянул голову в плечи, и от стараний высунуть ее обратно его раскаленные добела мозги брызнули наружу.

После того как они покинули коттедж и очутились на продуваемом ветром пляже, Коут спросил:

— Она говорила тебе, что ты подсматривал за ней в ванной, когда она нянчилась со мной?

— Она нянчилась со мной, — возразил Фред, — но она врет, я никогда этого не делал.

— А я делал, — заявил Коут. — Послушай, я никогда…

— А где были ее родители? — перебил его Фред.

— Дома их точно не было, — сказал Коут, и они спустились к морю, где искупались нагишом, затем прогулялись по мокрому песку вдоль пляжа, пока не дошли до коттеджа Коута.

Пройдя на цыпочках в холл, они с удивлением услыхали из кухни многочисленные людские голоса и плач матери Коута. Заглянув в дверь, они увидели, как родители Элсбет вместе с матерью Фреда пытаются успокоить рыдающую мать Коута, а доктор Трампер, отец Фреда, стоит и, кажется, поджидает их у двери. «Их грех уже открылся! Она рассказала им, что ее изнасиловали и она беременна! Теперь им обоим придется жениться на ней!»

Однако отец Фреда тихонько отстранил Фреда в сторону и произнес:

— Отец Коута умер… удар… — Затем он шагнул к Коуту, успев перехватить его прежде, чем тот бросился к матери.

Фред не мог глянуть Коуту в глаза, опасаясь, что Коут увидит на его лице выражение облегчения.

Однако никакого облегчения он не увидел в своем отражении в зеркале ванной, когда не смог помочиться перед сном. Сначала он почувствовал легкое жжение. Затем ему стало казаться, будто он больше не может управлять своим краником. Он принял аспирин и ограничил свой водный рацион.

Но утром, стыдливо деля ванную вместе с отцом (отвернувшись от скрытого под мыльной пеной отца, который брился перед зеркалом), Фред широко расставил ноги, откинул крышку унитаза и хотел пописать, но почувствовал такую острую боль, как если бы его полоснули лезвием бритвы по самому кончику пениса или как если бы он писал скрюченными заколками для волос и битым стеклом. Его крик проделал отверстие на мыльном подбородке отца, и, прежде чем он успел спрятать улику, его отец рявкнул:

— Дай посмотреть, что там у тебя!

— Что? — воскликнул Фред, хватаясь за то, что, по его представлению, было теперь лишь остатком его прежнего мужского достоинства.

— То, за что ты схватился, — пояснил отец, вот что.

Но Фред не мог двинуться с места, опасаясь, как бы оставшаяся часть не отвалилась и не упала на пол прямо к его ногам; он был уверен, что если сделает шаг, то это никогда не сумеют приделать обратно. Он неистово сжал это, пока отец бушевал над ним.

— У тебя там все закупорилось, да? — гремел добродетельный доктор. — Небольшие выделения время от времени? Как если бы ты писал гвоздями?

Гвоздями! Так вот что он чувствовал! Господи боже!

— С кем ты был? — рявкнул отец. — Боже мой! Тебе только четырнадцать, и ты уже с кем-то был!

— Мне пятнадцать, — пробурчал Фред; он почувствовал, как гвозди снова начали рваться наружу.

— Лжец! — завопил отец.