Скалаки - Алоис Ирасек

— Дальше, дальше, кум! — торопил его Рыхетский.

— Короче, этот писака объявил мне от имени пана управляющего, что я… что я должен отбывать барщину. — Балтазар замолчал. Рыхетский вопросительно посмотрел на него. — Знаете, кум, — продолжал Балтазар, — когда мне давали эту усадьбу, то на десять лет освободили от барщины и прочих повинностей, кроме контрибуции. А теперь они крадут у меня два года, и я должен начать отрабатывать в самое тя-_ желое время, когда я и так кругом задолжал.

— А что вы им ответили?

— Я ответил, что так поступать не годится, пусть пан управляющий соизволит вспомнить, что он обещал мне льготы до тысяча семьсот семьдесят четвертого года, а сейчас еще только тысяча семьсот семьдесят второй год. Тут на меня напустился писарь. Покажи, мол, нам, где это записано черным по белому, и в конце концов заявил, что так угодно князю. Я ответил, что хотя это было и устное распоряжение, но я на него полагался, а он опять на меня накинулся: «Ах ты старая шельма, мошенник!» Черт побери! Меня взорвало, я возьми и скажи: «Вижу, вы и с письменным обязательством не посчитались бы». Посмотрели бы вы, что тут поднялось: канцелярист грозился позвать стражника, управляющий кричал: «Негодяй!»

Затем мне указали на дверь. И вот завтра я должен явиться на плговский двор. — Старый гвардеец тяжело вздохнул.

— Жаль мне вас, кум, право, но помочь тут ничем нельзя. Разве их уломаешь? Впрочем, послушайте, теперь и вас это коснулось, видите, всюду нужда, голод, дороговизна и болезни, людей умирает втрое больше, чем обычно, а тут еще эта барщина. С господами все равно не договориться. У меня есть кое-что на уме, хочу посоветоваться с разумными соседями. С некоторыми я уже говорил, и они обещали прийти — из Батневице, из Слатины, из Червеной Гуры, из Жернова, из Студийце, из Славикова. Приходите и вы со старостой, в воскресенье ко мне на рыхту, потолкуем. Господа не помогают и не помогут. Надо самим себе помочь.

— А что вы надумали?

— Подождите немного.

— Самое лучшее было бы двинуться на них. — Старый драгун повернулся к замку и угрожающе поднял кулак.

— Это мы всегда успеем. Не следует действовать опрометчиво. Стало быть, придете?

— Да, и старосту с собой приведу.

Они шли вместе до перекрестка и здесь, пожав друг другу руки, разошлись. Каждый пошел к своей деревне.

Необычные мысли бродили в седой голове старого драгуна. Еще будучи солдатом, Балтазар задумывался об отношениях между крепостными и господами, но в то время он находился во власти многих предрассудков; теперь, став крестьянином, он узнал нужду народа и несправедливость господ, которых возненавидел уже тогда, когда они стали преследовать Скалаков. Сегодня Балтазар утратил последние остатки уважения и почтения к господам. Вот как они держат свое слово! Почему они так поступили с ним? Теперь бы он не остановил Микулаша, как тогда в зимний вечер «На скале», когда он был Салаквардой.

Придя домой, Балтазар был необычайно мрачен.

— Этим дело не кончится, они еще с чем-нибудь ко мне привяжутся, — ворчал он. — Но пусть только попробуют, — добавил грозно старый драгун.

На другой день спозаранку, когда Ванек запрягал лошадей, чтобы ехать на барщину, Балтазар сидел у стола, подперев седую голову мозолистой ладонью. Ванек выехал неторопливо и был так печален, что даже кнутом не щелкнул.

Глава третья

РЫХТА

В деревне Ртыни неподалеку от церквушки находилась большая крестьянская усадьба, известная в окрестности под названием «рыхта». Это было свободное хозяйство; его владелец не отбывал барщины и пользовался льготами и привилегиями, подтвержденными еще при короле Иржи Подебрадском. Старосты, жившие здесь из рода в род, могли торговать хмельным, имея право три раза в год варить его дома. В день святого Яна и в престольные праздники они могли покупать пиво, где хотели, а во всякое другое время — только в упицкой пивоварне.

В те времена это был большой деревянный дом, обращенный фасадом к дороге, спускавшейся лентой с вершины в деревню. На доме была крутая соломенная крыша с двумя щитами в виде буквы «М», между щипцов для стока воды был проложен желоб. На дощечке, прикрепленной поперек острого угла крыши, большими буквами было написано имя строителя дома, а ниже — стишок религиозного содержания. Вокруг большого двора с хозяйственными постройками шумели раскидистые липы, над ними поднимались крыши старого здания. Напротив, на пригорке, виднелась маленькая церковь, а рядом высилась старая деревянная колокольня на круглом каменном фундаменте.

Рыхта была памятью о прежних вольностях. Здесь с давних времен жили Нывлты — Рыхетские. Теперь здесь хозяйничал Антонин Нывлт, который старался помочь крестьянам в их грозной беде. Сам он не знал нужды и рабства. Притеснения не касались его, и все же он постоянно думал о том, как бы избавить народ от зла.

В воскресенье, в назначенный час, в рыхту сошлись наиболее почтенные крестьяне, приглашенные сюда из ближайших деревень. Возле большой горницы со старинной утварью была маленькая комнатка; здесь и собрались гости, чтобы потолковать. Исхудавшие, морщинистые лица крестьян были мрачны. Около Рыхетского сидел Балтазар Уждян. С ним пришла и Лидушка. Драгуну хотелось хоть немного развлечь грустившую девушку. Еще до того, как началась беседа, он познакомил ее с дочерью Рыхетского, которая была немного моложе Лидушки. Прислуга и девушки пошли в церковь к обедне. Закрыв двери, крестьяне разместились в каморке, а хозяйка присела у окна в большой горнице и, читая молитву, перебирала четки. Был ясный весенний день. Шелестели липы, и порой сюда долетали глухие звуки органа. Из каморки доносились голоса. Сначала говорили Рыхетский и Уждян, затем другие. Беседа стала оживляться.

А в это время в церкви, что на пригорке, Лидушка, преклонив колени, набожно повторяла за священником слова молитвы. Играл орган, звучало пение, а Лидушка продолжала молиться за того, кто когда-то бывал здесь со своим отцом. Служба кончилась, народ стал расходиться. Лидушка все стояла на коленях, пока ее не позвала Барушка Рыхетская. У дверей их задержали, народ столпился вокруг какого-то человека; его, правда, не было видно. Сквозь шум слышался смех и отдельные замечания прихожан. Видимо, здесь происходило что-то необычное. Наконец, девушкам удалось протиснуться вперед, и они увидели человека, который привлек всеобщее внимание. На нем была старая, во многих местах заплатанная одежда, на левом боку висела странного вида сумка. Черные кудри покрывала шапка, увешанная разноцветными лоскутами, ленточками, перьями и всякой мишурой. Услышав голос странного человека, Лидушка задрожала.

— Юродивый! Бедняга! Он не в своем уме! — говорили со всех сторон, но девушка могла разглядеть только спину незнакомца.

— Вы только послушайте, послушайте! — повторяли в толпе. — Какие странные речи!

— Но господа бога дома нет, забыл он вас, ха-ха, забыл, а вы его ищете. Он спрятался в березняке, а вы его все ищете. Подождите, эй ты, молодая! Будет у нас праздник, придет и пан управляющий, а с ним пан писарь. Мы их уважим, поймаем в лесу зайчика, у вас найдется пахта, приходите к нам, у нас всего вдоволь. Я прогоню голод, я живу, как в замке.

Лидушка, трепеща, пробиралась через толпу, стараясь увидеть лицо юродивого.

— Эй, что же вы печалитесь, гей, паны-музыканты, сыграйте нам веселую!

Подскочив к статуе у кладбища, он схватил лежавшие там цимбалы и уселся на ступеньку.

— Иржик! — Лидушка побледнела и, не отрывая глаз, пристально смотрела на несчастного безумца. А Иржик, положив цимбалы на колени, ударил по струнам и запел:

Я надеяться хочу,Может, что и получу.

— А ну-ка пркинко[2]. Пляши, народ, пляши! — воскликнул Иржик и продолжал свою песню:

В замке котКолбаску жрет, А мы — ихо-хо-хо!

В толпе кто-то зарыдал и с надрывом выкрикнул:

— Иржик!

Все с удивлением посмотрели на Лидушку. Она похолодела, сердце ее замерло, все ее горе вырвалось в громких рыданиях.

Иржик, вскочив, бросился было вперед, но сразу остановился и в упор посмотрел на девушку. Его исхудавшее лицо мгновенно побледнело. Он оглядел толпу, и всех испугал его неподвижный взгляд. Медленным шагом он приблизился к плачущей девушке и протянул ей руку.

— Утешь тебя господь бог в твоей печали! Голубка, и мне недавно пришлось хоронить. — Он пристально посмотрел на Лидушку, которая не коснулась его протянутой руки.

— Бедняга, он думает, что у нее кто-то умер. Он ведь видел, как казнили его отца. Нечему тут и удивляться, что парень рехнулся, — говорили вокруг.

— Иржик, ты меня не узнаешь? — спросила Лидушка, стараясь не выказать своего отчаяния, и посмотрела на молодого Скалака полными слез глазами.