Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение - Олег Вите

То же самое можно сказать и о самом Поршневе. Он и рисовал «утопию дальнейшего развития» СССР (и «социалистического лагеря» в целом), и «предъявлял ему свои требования и векселя», не избегая ни «восхвалений», ни «церемонных поклонов». Однако, даже учтя все это (воспроизведем поршневскую логику анализа «основной социологической проблемы»), придется констатировать: остается слишком многое, что он писал об окружающей социалистической действительности безусловно искренне, но являющееся по силе анализа несопоставимо более мелким, чем его же исследования других формаций.

Разумеется, вызванные такой «болезнью» не вполне адекватные оценки общественного строя СССР нисколько не умаляют его заслуг в исследовании всей остальной истории — эти оценки составляют неизмеримо малую часть его творческого наследия. Однако именно они мешали Поршневу выстраивать диалог с коллегами.

Он сплошь да рядом прибегал к аргументации, которая не достигала цели, не была и не могла быть услышана современниками: он видел в них вовсе не тех людей, каковыми они были на самом деле. Один пример, относящийся к диалогу с коллегами по проблемам истории феодализма.

Уже к началу 50-х годов (если не раньше) для большинства серьезных историков стали очевидными вопиющие противоречия между каноническими (и застывшими, с точки зрения конкретного содержания) формулами «марксизма-ленинизма» и гигантским массивом новых, надежно установленных эмпирических фактов, накопленных историками за годы советской власти.

Каждый ученый оказался перед роковой развилкой.

Большинство пошло по пути ритуальных клятв верности каноническим формулам в «предисловиях» и «введениях», решительно отказываясь от их действительного использования в качестве сколько-нибудь важных методологических инструментов. Поршнев, один из немногих, «пошел другим путем»: он взялся за всестороннюю и тщательную ревизию самого содержания «опустошившихся» формул. Понятно, что ученые, следующие двумя этими разными путям, не могли избежать стремительного разбегания вплоть до полного непонимания друг друга.

Однако тогда Поршнев не терял надежды, пытаясь разъяснить, что пресловутые «формулы» применимы не только в ритуальных целях:

«Авторы ряда учебников и работ по феодальной эпохе, […] если и признают на словах функцию подавления и обуздания крестьянства сущностью феодального государства, оставляют далее эту „сущность“ в стороне, не прибегая к ней для объяснения даже самых существенных сторон и изменений феодального государства (например, централизации), объясняя их какими-то другими, неглавными, функциями государства. Но что же это за „сущность“, раз ею нельзя объяснить ничего существенного в истории феодального государства?».[291]

Из приведенных слов видно, что Поршнев использовал аргументацию, которая могла вызвать лишь обратный эффект, а именно — крайне негативную эмоциональную реакцию, значение которой он, как специалист по социальной психологии, обязан был понимать. Ведь фактически Поршнев ловит их на попытке прорвать «с фланга» монополию идеологической надстройки. Он ставит им в упрек именно то, чему в собственном анализе аналогичных процессов в феодальном обществе придавал исключительно важное и безусловно прогрессивное значение! Могли ли такие аргументы достичь целей, к которым стремился Поршнев?

Вторым примером может служить описанный выше в разделе Зоология эпизод с реакцией научного сообщества на скрытое обвинение антропологов в идеализме. Фактически Поршнев не принимал в расчет, что логика эволюции монопольной идеологической надстройки и логика научного познания, обусловливающего эволюцию теоретической концепции, положенной в основу этой надстройки, могут прямо противоречить друг другу.

Однако подчеркну: ценность поршневского анализа средневековой идеологической надстройки, позволяющего понять и суть любой тоталитарной идеологической надстройки, безусловно перевешивает его собственное, не вполне адекватное, восприятие такой надстройки в советском обществе, да и всего этого общества в целом.

И последнее.

После всего сказанного остается один важный вопрос. А можно ли вообще, в соответствии с поршневской методологией и согласуясь с результатами его исследований, скорректировать формационную теорию именно в той части, которая осталась в силу указанной выше профессиональной болезни Поршнева наиболее уязвимой для критики? Чтобы она соответствовала всем фактам последних десятилетий развития человечества, включая события последних десяти лет?

Ведь дело здесь не только в том, чтобы объяснить, скажем, крушение целого ряда коммунистических режимов, но и в том, чтобы показать безусловную прогрессивность в рамках «формационного процесса» этих событий.

Ответ гласит: да, такая возможность существует. Однако изложение соответствующих гипотез, к разработке которых приложил руку и автор этих строк, уже совершенно расходится с задачами настоящего обзора.[292]

Примечания

1

См.: «Борьба за троглодитов.» Простор, 1968. №№ 4–7. — Алма-Ата, 1968. № 7, с. 125.

2

В.И. Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 13, с. 28.

3

См.: «Роль социальных революций в смене формаций. Проблемы социально-экономических формаций: историко-типологические исследования.» Ответственный редактор: академик М. Жуков. — Наука, 1975. См. также: «Периодизация всемирно-исторического прогресса у Гегеля и Маркса. Доклад к Международному гегелевскому конгрессу» (Париж, апрель 1969). «Философские науки», 1969, № 2. — М., 1969. 4

4

См.: «Мыслима ли история одной страны? Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения.» Ред. коллегия: М.Я.Гефтер (отв. ред.) и т. д. — М.: Наука, 1969.

5

Там же, с. 310.

6

Там же, с. 310.

7

Там же, с. 310–311.

8

См.: «Фронда. Большая советская энциклопедия.» Первое издание. Т. 59. — М., 1935. Это одна из первых публикаций Поршнева по истории данного периода.

9

«Франция, английская революция и европейская политика в середине XVII века.» — М.: Наука, 1970; «Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства.» — М.: Наука, 1976.

10

«Мыслима ли история одной страны? Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения.» Ред. коллегия: М.Я. Гефтер (отв. ред.) и т. д. — М.: Наука, 1969. С. 312.

11

Там же, с. 315.

12

«Франция, английская революция и европейская политика в середине XVII века.» — М.: Наука, 1970. С. 39–40.

13

Первой публикацией Поршнева на эту тему была статья: «Русские субсидии Швеции во время Тридцатилетней войны.» «Известия АН СССР». Серия история и философия. — М., 1945. — Т. II, № 5.

14

«Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства.» — М.: Наука, 1976. С. 202–229 (глава IV, раздел Русские субсидии Швеции).

15

Там же, с. 228.

16

Там же.

17

Там же, с. 422.

18

«Ледовое побоище и всемирная история.» Истфак МГУ. Доклады и сообщения. — М., 1947. — Вып. 5.

19

Там же, с. 33.

20

Там же, с. 33–37.

21

Там же, с. 35.

22

Там же, с. 30.

23

Там же, с. 37.

24

Там же, с. 37, 40.

25

Там же, с. 41. Уже через два года после опубликования этих слов возможность использования советскими авторами термина «космополитизм» в позитивном значении будет надолго закрыта.

26

Там же, с. 44.

27

Там же, с. 42.

28

Там же, с. 43.

29

Там же, с. 44.

30

Там же, с. 44.

31

«Феодализм и народные массы.» — М.: Наука, 1964. — Приложение. «Теория феодального синтеза.»

32

Там же, с. 511.

33

«Мыслима ли история одной страны? Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения.» Ред. коллегия: М.Я. Гефтер (отв. ред.) и т. д. — М.: Наука, 1969. С. 306.