Ложная память - Дин Кунц

— И вынуждена менять нижнее белье.

— А ты уверена, что это именно оно? Пятна?

— Это отвратительно. Я чувствую себя грязной, словно меня использовали. Иногда мне приходится лишний раз принимать душ.

Клик-клик. Сердце Марти колотилось, как сумасшедшее, и она твердо знала, что зрелище сверкающих лезвий заставит ее окунуться с головой в самую настоящую панику, которая будет гораздо хуже, чем все, что она успела испытать прежде. Клик-клик-клик.

— Но, Суз, помилуй бог, ты хочешь сказать, что он занимается с тобой любовью?

— Никакой любви не бывает.

— Он тебя…

— Насилует меня. Я знаю, что он все еще мой муж, мы просто разъехались, но это — насилие.

— Но ты не просыпаешься при этом?

— Ты должна верить мне.

— Конечно, родная, я верю тебе. Но…

— Может быть, меня как-то одурманивают?

— Но когда же Эрик мог бы накачать тебя наркотиками?

— Я не знаю. Нет, конечно, это сумасшествие. Натуральный психоз, паранойя. Но это же случается.

Клик-клик.

Не открывая глаз, Марти задвинула ящик.

— Когда ты просыпаешься, — нервно спросила она, — твое нижнее белье надето на тебе?

— Да.

Открыв глаза и глядя на правую руку, с силой стиснувшую ручку ящика, Марти сказала:

— Получается, что он входит, раздевает тебя и насилует. А потом, перед тем как уйти, он снова надевает на тебя футболку и трусики. Но зачем?

— Может быть, для того, чтобы я не догадалась, что он был здесь?

— Но ведь он оставляет следы.

— Больше я никак не могу это объяснить.

— Суз…

— Я знаю, знаю, но я всего-навсего страдаю агорафобией, а не сошла с ума. Помнишь? Ведь ты сама недавно сказала мне это. И, послушай, есть еще кое-что.

Из глубины закрытого ящика донеслось приглушенное клик-клик.

— Иногда, — продолжала Сьюзен, — у меня бывают раздражения.

— Что?

— Там, — осторожно сказала Сьюзен, понизив голос. И эта застенчивость куда яснее показывала всю глубину ее тревоги и оскорбления, чем все предыдущие слова. — Он не… ласков.

В ящике ножницы щелкали лезвием о лезвие: клик-клик, клик-клик.

Сьюзен перешла на шепот, и казалось, что она говорит откуда-то издалека, словно гигантская волна сорвала ее дом с побережья и унесла в море, и теперь он плыл к далекому и темному горизонту.

— Иногда и мои соски оказываются воспаленными, а один раз на груди обнаружились синяки… пятна, величиной с кончики пальцев, там, где он слишком сильно сжал.

— А Эрик отрицает все это?

— Он отрицает, что бывает здесь. Я не… не обсуждала с ним подробности.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не высказывала ему обвинений.

Правая рука Марти все так же упиралась в ящик, толкая его от себя, будто что-то находившееся в ящике стремилось выдвинуть его наружу. Она нажимала на ручку с такой силой, что почувствовала боль в мышцах.

Клик-клик.

— Суз, побойся бога. Ты считаешь возможным, что он вводит тебе наркотик и трахает тебя во сне, и не сказала ему об этом прямо?

— Я не могу. Я не должна. Это запрещено.

— Как — запрещено?

— Ну, понимаешь ли, не прямо, не в том смысле, что я не могу чего-то делать.

— Нет, не понимаю. Что это за странное слово — запрещено. Кем?

— Я не имела в виду, что это запрещено. Сама не знаю, почему я так сказала. Я просто имела в виду… ну, не знаю, что я имела в виду. Я так смущена.

Несмотря на то что собственное волнение все так же мешало Марти сосредоточиться, она все же уловила в словах, которые с таким очевидным трудом подбирала Сьюзен, какую-то чрезмерную запутанность и не пожелала закрыть глаза на эту проблему.

— Кем запрещено? — повторила она.

— Я три раза меняла замки, — сказала Сьюзен вместо ответа на вопрос. Ее голос вновь окреп, но в нем появились резкие нотки возможной истерики, которую она старательно пыталась сдержать. — И всегда это делали сотрудники различных компаний. Ведь Эрик не может быть знаком с каждым слесарем, ведь правда? И я не говорила тебе об этом до сих пор, потому что боялась показаться ненормальной, но я посыпала подоконники тальком, так что, если бы он каким-то образом проникал через запертые окна, то остались бы следы, отпечатки рук в порошке, какие-нибудь другие следы, но по утрам тальк всегда оставался нетронутым. И еще я подсовывала кухонный стул под дверную ручку, так что даже если у этого ублюдка есть ключ, то он не мог бы открыть дверь, и на следующее утро стул всегда находился там, куда я его ставила, и все равно его пятна оказываются на мне, в моих трусиках, и у меня появляются раздражения, и я знаю, что меня имели, грубо, жестоко, я знаю это и снова и снова моюсь самой горячей водой, такой, что она иногда обжигает мне кожу, но так и не могу отмыться дочиста… Я больше не смогу почувствовать себя по-настоящему чистой. О боже, порой я думаю, что мне нужно изгнать дьявола — понимаешь? — нужно, чтобы сюда пришли священники и помолились обо мне, священники, которые на самом деле верят в существование дьявола, если, конечно, сегодня еще есть такие, со святой водой и распятиями, кадилами, потому что происходит нечто, противоречащее любой логике, нечто по-настоящему сверхъестественное, да, вот именно, сверхъестественное. И конечно, сейчас ты думаешь, что я настоящая сумасшедшая, но на самом деле я вовсе не такова, Марти, нет. Я совершенно запачкана, да, это так и есть, но это не имеет отношения к агорафобии, со мной это действительно происходит, и я не могу так дальше жить, просыпаться и обнаруживать… Это ужасно, отвратительно. Это губит меня, но я не знаю, что, черт возьми, делать. Я чувствую полную беспомощность, Марти, я настолько беззащитна!

Клик-клик.

Правая рука Марти болела теперь от запястья до плеча, поскольку она всем своим весом, всей силой нажимала на ящик. Ее зубы были крепко стиснуты.

Яркие иглы протягивали горячие нити боли сквозь ее шею, и, благодаря этой боли, в ее растрепанные от растерянности мысли вернулось некоторое подобие упорядоченности. По правде говоря, ее беспокоило вовсе не то, что нечто вырвется из ящика. Ножницы не могли чудесным образом ожить наподобие тех метелок, которые досаждали ученику чародея в фантазии Диснея. Отчетливый сухой звук — клик-клик — раздавался только в ее сознании. На самом деле она не боялась ни ножниц, ни скалки, не боялась ни ножей, ни вилок, ни штопора, ни приспособления для шелушения початков, ни термометра для мяса. Уже в течение нескольких часов она знала истинный объект своего ужаса, и на протяжении сегодняшнего странного дня это знание уже не раз мелькало в ее сознании, но до сих пор она еще не глядела этому знанию прямо в лицо, не отводя глаз. Единственной угрозой, заставлявшей ее съеживаться от страха, была она сама, Мартина Юджиния Родс. Она боялась самое себя, не ножей, не молотков, не ножниц, а именно себя. Она с неколебимым упорством держала ящик закрытым, потому что была уверена, что в противном случае выдвинет его, выхватит из него ножницы, и — за отсутствием другой жертвы — нанесет себе жестокие раны сверкающими остриями.

— Ты здесь, Марти?

Клик-клик.

— Марти, что мне делать?

Голос Марти дрожал от сострадания, от мучительных переживаний за свою подругу, но также и от страха за себя и страха перед собою.

— Суз, это дерьмовая страшилка, это сверхъестественнее, чем колдовство. — Она вся промокла от холодного пота, словно только что вышла из моря. Клик-клик. Ее рука, плечо и шея болели настолько сильно, что глаза наполнились слезами. — Послушай, мне необходимо немного пошевелить мозгами по поводу всех этих вещей, прежде чем я сама пойму, как тебе помочь, и смогу посоветовать тебе, что делать.

— Все, что я рассказала тебе, правда.

— Я не сомневаюсь в этом, Суз.

Ей невыносимо хотелось бросить трубку телефона. Ей нужно было уйти от ящика, уйти от ножниц, которые ждали в нем, потому что она не могла убежать от порыва к насилию, пробудившегося в ней самой.

— Это действительно происходит, — настаивала Сьюзен.

— Я знаю это. Ты полностью убедила меня. Именно поэтому я должна как следует разобраться в этом. Ведь это же так странно. Нам необходимо быть осторожными, убедиться в том, что мы поступаем правильно.

— Я боюсь. Я здесь совершенно одинока.

— Ты не одинока, — заверила Марти; ее голос начал срываться, он теперь не просто дрожал, она уже начала заикаться и взвизгивать. — Я не позволю тебе быть одинокой. Я перезвоню тебе.

— Марти…

— Я подумаю об этом, хорошо обдумаю…

— …если что-то происходит…

— …вычислю, что лучше всего сделать…

— …если со мною что-то происходит…

— …я перезвоню тебе…

— …Марти…