Сошествие во Ад - Чарльз Уильямс

— Позволь мне что-нибудь сделать, позволь мне понести это. Родная, позволь мне помочь!

Маргарет тихонько сжала ее руку, но глаза ее все еще смотрели в окно.

Тишина плотным покровом накрыла это странное место на Холме. Три призрака были заперты в живом камне из видения Маргарет. В комнате резко похолодало. Паулина решила, что погода вдруг изменилась, и включила электрический камин. Она боялась, что бабушке может повредить этот неожиданный холод. Так она пыталась передать свои новые ощущения, и главное среди них — благодарность. Но Маргарет узнала дыхание ледяной горы, узнала разреженный воздух горних высот и поняла, что ее надежды сбываются. Она должна и может войти в этот преображающий холод. Мертвец тоже его ощутил и вновь сделал попытку заговорить, выразить благодарность, обожание, сказать, что он будет ждать и искать Свет. И снова у него получился только тихий стон, но это был стон благого намерения и первых слабых признаков смирения и любви. В нем прозвучали все его прошлые попытки стать лучше, добрее. Он думал, что от них давно и следа не осталось, но оказалось, что их опыт по-прежнему с ним.

Его тихий стон привел к неожиданным последствиям. Ему ответил другой, намного более мощный звук. Застонала сама тишина, окутавшая Холм. Призрачная гора, на которой стояли все трое, содрогнулась, содрогнулся весь Баттл-Хилл. Зазвенел фарфор в комнате, сдвинулись бумаги на столе, упала со стены маленькая репродукция. Паулина выпрямилась и застыла. Маргарет закрыла глаза и откинулась на подушку. Мертвец подался от окна, вернулся с границы миров в свой слой бытия, где тоже что-то страдало и вот-вот готово было обрести свободу. Стон, порожденный остатками сил, вызвал к жизни новые силы.

Где-то в глубинах миров какое-то древнее божество, казавшееся вечным, недолго посопротивлялось и умерло.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Среди самых разных существ, населявших Холм, живых или мертвых, имелось одно — ни живое ни мертвое. У него не было ни ума, ни воображения, оно не могло ни оценивать, ни созидать, ибо жизнь этого существа была лишь волшебным видением его творца. Старые сказки говорят, что дьявол постоянно жаждет воплотиться, дабы оспаривать Слово Божие в избранном им плотском обличий. И вот однажды он возжелал девушку. Но Божия благодать осенила ребенка, и дьявол был изгнан из своего отпрыска в самый момент зачатия. От этой подправленной связи с ангелом-отступником родился Мерлин, мудрейший из волшебников, который предсказал поход за Граалем и построил часовню, чтобы служить Круглому столу до тех пор, пока Логрису[26] не придет конец и благословенный Галахад[27] не займет свое место в сонме ангелов.

После такого разочаровывающего воплощения дьявол никогда больше не сближался со смертной женщиной. Его инкубы и суккубы, искушающие и испытывающие набожность отшельников, — только призраки, соткавшиеся из земного праха, телесного пота, пролитого человеческого семени или морской воды, чтобы смущать и обманывать ненасытные глаза и похотливые руки.

Лоуренс Уэнтворт и сам не заметил, как его желания породили странное существо. Вступив в Сад удовлетворенных мечтаний, он согласился и на общество призрака, созданного его волей. Теперь призрак потихоньку завладевал этой самой волей. Образ, родившийся в сознании Уэнтворта, нравился ему, ведь в нем не было ничего, что так раздражало в его реальном, живом прототипе. На нем он мог упражняться во всех искусствах, кроме одного: истинной любви. Человек не может любить себя, а вот превозносить — это пожалуйста. Правда, в таком превозношении нет смысла. Во взаимной любви всегда присутствует хотя бы частично совпадение интересов, а в самопревозношении есть только один интерес — свой собственный.

Они сошли по холму вместе, мужчина и плод его воображения, выросший внезапно, как цветок в восточной сказке. Женское порождение его мужского начала прижималось к нему плечом, поднимало на него обожающие глаза, гладило его руки. Призрак точно исполнял желания своего родителя, но мог и сам подогревать их словом или жестом. Уэнтворт не думал, кто или что управляет этой совершенной женщиной. Таким образом, их обручение состоялось еще до того, как они начали спускаться с холма. С этого момента часть разума Уэнтворта уснула, чтобы никогда больше не проснуться. Во время неспешной прогулки его дитя играло его чувствами и получило полное представление о его нуждах. Адела шла рядом с ним и смиренно упрашивала любить ее. Уэнтворт ощущал покой и умиротворение. От этого создания к нему струилось ощущение абсолютной власти над женщиной. Именно этого он тайно и страстно желал всегда — поступать только по своей воле, делая вид, что уступает желаниям другого. То было семя, которое взросло в его духе и из которого в свою очередь вырос его дух — суть плода и плод сути. Существо нашептывало ему нежные слова, оно окружило его преданностью и обожанием. От самого Уэнтворта теперь не требовалось ни уговаривать, ни прикладывать усилия к сближению. Суккуб взял на себя все, и ласковые упреки в непонимании, пренебрежении и обидах были бальзамом для ума Уэнтворта. Он обидел ее — значит, сам не был обижен. Его хотели — значит, ему не надо беспокоиться о том, чтобы хотеть или знать, чего он хочет. Его ласкали — в томной радости он согласился удовлетворить жуткую двусмысленность своих желаний.

У ворот его дома они остановились. Тут Уэнтворт ненадолго почти пришел в себя, обрел свою обычную осторожность. Он подумал: «А вдруг нас кто-нибудь видел?» — и нервно посмотрел на окна. Они были темны, слуги спали по своим комнатам в задней части дома. Он глянул на дорогу: никого. Но его осторожность уже обратилась к другому предмету: он посмотрел на существо напротив. Это была Адела в каждой частичке, в каждой черточке: ее волосы, ее округлые уши, ее полное лицо, ее пухлые руки, ее квадратные ногти, ее розовые ладони, жесты, взгляды. Только эта зазывная мягкость была новой, именно по ней он и понял: та, что стояла с ним рядом, Аделой не была.

Он пристально вгляделся, и его передернуло, он отступил на полшага и таким образом получил первый шанс к побегу. Мысли его отчаянно заметались. Мелькнула страстная надежда: вот сейчас она пожелает спокойной ночи и уйдет. Его рука лежала на щеколде калитки, однако он не решался уйти. Он осмотрел улицу — вдруг кто-то пройдет? Раньше он никогда не хотел видеть Хью Прескотта, а теперь вот хотел. Если бы только Хью Прескотт пришел, взял Аделу под руку и увел ее! Но даже Хью не помог бы ему, разве что Уэнтворт захотел бы ту, что принадлежала Хью, а не эту, другую. Мысль о Хью доконала его, напомнив о разнице между настоящей и ненастоящей Аделой. Если ему суждено спастись, он должен столкнуться с ревностью, лишениями, потерями. Мысль ему не понравилась и он сердито вцепился в руку своей спутницы. Она только теснее прижалась к нему, и все осталось по-прежнему. Она тянулась к нему, как будто боялась разочароваться так же, как в глубине души разочаровался он. Она положила ему руку на грудь около сердца и сказала беззвучным шепотом: