Армагеддон - Генрих Сапгир

Дядя Володя увидел Музей Метрополитен. «Здесь, — он решил, — меня не придет им в голову искать. Тем более это в Нью-Йорке».

Он купил у миловидной негритянки билет (она наградила его улыбкой — белозубая сдача с пятерки) и прошел мимо всех Рембрандтов в египетский зал. Но у всех посетителей, которые слишком усердно читали иероглифы, вырезанные на плитах, подозрительно оттопыривались задние карманы, невзначай распахивались твидовые пиджаки и из-под мышек вылезали рукоятки кольтов. Дядя Володя, прикрывая лицо каталогом, поспешно выскочил из музея.

Он не сомневался, за ним уже идет охота. И, как бы невзначай, завернул в ГУМ, чтобы затеряться в провинциальной толпе. Но, обычно равнодушные, продавщицы так внимательно разглядывали каждого мужчину в отделе верхнего платья, что ему пришлось надеть на себя в примерочной совершенно ненужный ему серый плащ и так выйти на улицу, утопив скулы в поднятом воротнике. Дядя Володя даже не решился ущипнуть за бедро никого из хорошеньких в синем.

Надо было куда-то спрятаться, побыстрей и понадежней.

Он спустился в парижское метро. Но там шла проверка документов у черных и арабов. У дяди Володи документов не было. Зачем ему — документы? Он тут же выскочил наружу.

За Севастопольском бульваром, на бывшем чреве, теперь ле Аль, далее за фонтаном — Манежная площадь, он попытался затеряться в праздничной толпе. Но вся молодежь была в коже, один дядя Володя в сером плаще резко бросался в глаза. Причем все жевали жвачку и выпускали розовые и зеленые пузыри изо рта. Лишь у дяди Володи, как он ни старался работать зубами, жвачка не пузырилась — не того сорта. Можно было легко застрелить его в толкучке. Подумают, щелкнул пузырем. Широкоплечий негр уже пробивался к нему, украдкой накручивая на пистолет глушитель.

Заметив характерные зеленые купола, дядя Володя направился в турецкие бани, там пистолет на себе не спрячешь. Но за ним бежали! — он побежал по ступенькам вверх, вниз, каблуки стучали все ближе — дядя Володя, задыхаясь, скатился в мраморный предбанник. Мимо, обгоняя его, размахивая березовыми вениками, пробежала толпа студентов. «Террористы!» Точно. Замаскированные ветками, из веников торчали узи.

Спрятаться было буквально негде. На улице — неважно какого города: Чикаго, Москвы, Парижа, Стамбула, Иерусалима — убивали легко и свободно. Разницы не было. Уже с визгом тормозили рядом черные лимузины, с обеих сторон торчали стволы.

Из-под колеса метнулась белая шавка. В отчаяньи дядя Володя решил воспользоваться одной из своих побочных жизней. Может быть, получится.

И вот он уже бежал по пересеченной дачно-городской местности параллельно железной дороге — белая, довольно крупная дворняга. Это была передышка.

Дядя Володя бежал, резво помахивая хвостом, и удивлялся. Он никак не мог взять в толк своим собачьим разумом, ведь он же все врал и даже не очень хотел, чтобы ему верили. Оказывается, может быть такое состояние его тела, данное его бессмертной душе, господа.

Никто, кроме псов и кошек, теперь не обращал на него никакого внимания. Но их дядя Володя не боялся; сморщив нос и оскалив желтые клыки, он издавал такое свирепое рычание, что дачные псы и кошки прыскали в стороны, будто на них напал дракон.

Своим собачьим чутьем, которым, надо признаться, дядя Володя обладал и прежде, он чуял: где-то близко Малаховка и дача Марины.

Однако, когда он от Томилинского парка вниз перебежал по толстой трубе живописную Пехорку, в быстром течении которой обнаружена вся таблица Менделеева, вдалеке, на той стороне, возле купы деревьев остановился белый Мерседес. Оттуда вышло несколько мужчин и один из них стал тщательно целиться — блеснуло стекло оптики. В листьях щелкнула пуля — хлобыстнул выстрел. С визгом дядя Володя бросился в кусты — опрометью, он не стал задумываться — совпадение или выследили, просто прибавил прыти.

Знакомая березовая роща. Кривая и длинная Змеевка или Змиевка, по укромным углам которой в крапиве и лопухах почивают блаженные пропойцы. Поворот на следующую улицу, и вот он — длинный решетчатый штакетник и калитка, куда входит принаряженная, он узнал ее сразу, в цветастом, низко повязанном платке Тея. И этому он не удивился. При таком положении вещей, так и должно было быть.

Из сада была слышна музыка, разговор. Солнце уже село.

На яблонях вверху между веток и яблок зажигались цветные фонарики. У Марины был праздник.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В сад он вошел, оправляя на себе несколько помятый при бегстве пиджак. За соснами мелькали цветные платья. Слышались женские голоса, будто кто-то струнно перебирал их, приятно задевая душу. Посмотрел на себя в зеркало — на стволе сосны, над фарфоровым умывальником. Вымыл руки, пригладил бородку. Протер и надел очки. Положил в рот душистую пастилку. Пожалуй, теперь он может появиться.

По дорожке навстречу бежала приятно возбужденная Майя, в каком-то безвкусном цветном шарфике и тяжелом, с золотом платье.

— Почему ты ничего не говорил о своих замечательных женах? О своей невесте? Чудо Востока!

— Какие жены? — только и мог сказать дядя Володя.

— Обманывал, малыш? — с нежностью произнесла Майя, протянув к нему ручки, — А мы, как познакомились, мигом подружились. Какой сад у твоей последней жены!

— И сама — смуглое яблочко — Марина, — басом сказала Тея, появляясь из-за спины Майи.

Солнце сквозь хвою посылало последний зеленый луч. Сзади, на террасе, под абажуром — еще робким оранжевым светом виднелись знакомые женские лица, прически, флоксы на столе — лиловые и белые. К террасе клонились золотые шары. И все веяло давно позабытым: детством, родителями, их сложными отношениями, катанием в лодке, и падали, падали яблоки — теперь уже румяные, зимние сорта. Одно, красное в полоску до невозможности, покатилось по дорожке к его ногам.

— Что вы празднуете? — наконец догадался спросить дядя Володя.

— Здравствуй, милый! Наконец-то! Мы все тебя ждем! — навстречу от террасы спешила принаряженная красивая Марина. И веселые, столько раз целованные, лица разом повернулись к нему.

— Мы празднуем праздник дяди Володи! — торжественно возгласила длинноногая Лида, она тоже была здесь.

— Подайте ему вина! — скомандовала Марина.

— Да здравствует единственный неповторимый дядя Володя! — прогремел дружный хор.

Зазвенели бокалы. Объятья, поцелуи, повисание на шее, общее веселье. Потом женщины затеяли игру. Каждая объяснялась ему в любви, по очереди.

— Всегда появляется внезапно, сам как праздник, — первой начала Майя. — Ему нет дела, может быть у тебя болит голова, женское расстройство, житейские проблемы. Мы ведь, признайтесь, подруги, не всегда хорошо пахнем и часто не любим себя, есть в нас нечистота, есть, и в мыслях тоже. Поэтому мы часто моемся и умащаем себя, как можем. Ты же любишь нас, какие есть, я видела: с удовольствием выносил ночной горшок и подтирал на полу. Потому что ты целиком наш. Слава тебе, дядя Володя!

— Надоели мужики! Одни и те же в моей глуши, — с досадой сказала Валентина. — Дядечка Володечка! Каждый волосик золотой! Он ведь для меня и женщина и мужчина — идеал! Подружка любимая! Лежим, бывало, отдыхаем на моей вдовьей постели, все ему расскажу, пока петухи в округе не запоют. И ведь всегда хорошо посоветует. А потом снова он — мужик. Ну и что же, что француз! Духами пахнет — пусть. Ни на кого не променяю.

— Деликатный, — басом продолжала Тея. — Один раз в гостях побывает и не дотронется, целую неделю о нем мечтаю. Даже мацони однажды скисло.

— Мы с ним не понимаем друг друга, — высокомерно вмешалась Николь. — Зачем женщине и мужчине понимать? Пусть мне кто-нибудь объяснит! Я и не хочу его понимать. Зато он понимает, что и не надо понимать — и ведет себя соответственно. Единственный мужчина, который понимает, что ничего понимать не надо, иначе все испортишь. Люблю мудака!

— Нет, он меня сразу понял, — возразила длинноногая Лида. — Мужчины грубы, особенно молодые. Ужом вьется, а уступишь, смотришь, уже спиной к тебе повернулся. Я не знаю, я новенькая, но ни к кому не ревную. Ну и хорошо. Пусть вы все. А у нас совсем все иначе. Я, правда, как племянница, к нему отношусь. Он такой одинокий и никого у него, на самом деле, и нет. Не грусти, дядя Володя!

— Всю жизнь его ждала и всю жизнь ждать буду. И только ему буду принадлежать, — сказала резко Гульнара.

— А я ведь даже его никогда не видела, — сказала пухлая соблазнительная Верочка. — В ночной смене работаю. Утром вернусь, простыни французскими духами пахнут. Мечта — не мужчина!

— Слава Богу, он не мужчина, — жестко улыбнулась Нина. — А то бы я стала по настоящему гетерой, лесбиянкой, всех вас, сама себя бы изнасиловала. Тетя Володя, вот как я зову его в самые прекрасные минуты. Вот так, подомнешь под себя его изнеженное брюшко, сожмешь и вопьешься губами… простите за откровенность. Вечная девушка для меня дядя Володя!