Журнал «Вокруг Света» №05 за 1979 год - Вокруг Света

Сидя за своим столом в министерстве юстиции и зажав плечом и ухом трубку телефона, Коллинз торопливо записывал инструкции президента, которые отнюдь не приводили его в восторг, хотя он и издавал положенные в таких случаях звуки, выражающие согласие и одобрение. Против поездки в Калифорнию Коллинз ничего не имел — он с удовольствием встретится со своим сыном, повидается с друзьями, позагорает. Но необходимость публично защищать тридцать пятую поправку на глазах миллионов телезрителей, да еще в дискуссии с таким человеком, как Тони Пирс, его не радовала. Коллинз часто и всегда с удовольствием смотрел программу «Поиски правды» и хорошо знал, что ее участникам не дают отделываться невинным мычанием. Дебаты часто превращаются в бурные перепалки, и ему, безусловно, придется отстаивать тридцать пятую поправку с большим рвением, чем хотелось бы. К тому же Пирс заставит его попрыгать на стуле, как рыбу на сковородке.

Еще меньше радовала его необходимость выступать с той же трибуны, что и председатель Верховного суда Мейнард. Коллинз глубоко уважал его за демократизм взглядов и талант юриста. От одной мысли, что в^ присутствии Мейнарда придется отстаивать тридцать пятую поправку, ему становилось не по себе. До сих пор Коллинз старательно избегал открытой поддержки проводимой правительством политики. Сейчас же ему придется выступать в роли игрока команды президента, что может умалить его в глазах Мейнарда. Но выбора не было.

— Вот так, Крис, — закончил президент. — Все ясно?

— Да, мистер президент.

— Подготовьтесь как следует. Не дайте Пирсу растоптать тридцать пятую. Бейте его прямо по голове.

— Постараюсь, мистер президент.

— Для съезда приготовьте речь посолиднее. Там аудитория иная. Профессионалы. Оставьте силовые приемы на закуску. Подчеркните, что судьба нации зависит от мудрости, которую проявит Калифорния.

— Постараюсь.

Положив трубку, Коллинз хмуро посмотрел в окно. Рабочий день в министерстве уже кончился. Если он сейчас поедет домой, то впервые за несколько месяцев вовремя вернется к ужину. Он решил порадовать Карен и приехать домой пораньше. Снова зазвонил телефон. Не обращая на него внимания, Коллинз продолжал складывать в портфель свои бумаги. В переговорном устройстве раздался голос Марион:

— Мистер Коллинз, вас спрашивает натер Дубинский. Мне его имя ничего не говорит, но он уверен, что вы его помните. Он ничего не хочет передавать через меня и настаивает на том, чтобы я соединила его с вами.

Коллинз вспомнил имя сразу же и почувствовал жгучее любопытство.

— Соедините нас, — нажал он нужную кнопку. — Патер Дубинский? Кристофер Коллинз у телефона.

— Не знаю, станете ли вы говорить со мной, — зазвучал голос священника где-то в отдалении. — Не уверен, что вы меня помните. Мы познакомились в ночь смерти полковника Бакстера.

— Разумеется, я вас помню, патер. Сказать по правде, даже собирался вам позвонить и попросить встречи...

— Поэтому я и звоню, — сказал священник. — Я бы очень хотел встретиться с вами. И чем раньше, тем лучше. Если возможно, сегодня же. Я не могу объяснить по телефону, но то, что хочу рассказать, представляет для вас значительный интерес. Если вы заняты сегодня, то нельзя ли завтра утром?..

Коллинз весь напрягся.

— Я могу встретиться с вами сегодня. Конкретнее, прямо сейчас.

— Очень хорошо, — облегченно вздохнул священник. — Не будет ли с моей стороны нескромно просить вас приехать ко мне в церковь?

— Я приеду к вам. Церковь Святой Троицы, не так ли?

— Да, в Джорджтауне, на 36-й улице. Но там главный вход, а я просил бы вас зайти в мою квартиру при церкви, где мы могли бы спокойно поговорить наедине. Поверните налево с 37-й улицы и зайдите с бокового входа. — Священник замолчал, потом добавил неуверенно: — Думаю, что мне необходимо объяснить все толком. Главный вход в церковь взят под наблюдение. Для нас обоих будет лучше, если ваш визит ко мне останется незамеченным. Как только мы с вами встретимся, вы все поймете сами. Итак, через полчаса?

— Или даже раньше, — ответил Коллинз.

Продолжение следует Сокращенный перевод с английского Ю. Зараховича

На холсте белей пороши...

Утром в горенке неяркий свет двух окошек. Бьются о стекла мухи. Меж вышитых занавесок проглядывает улица, заросшая по обочинам травой. Большое мордовское село Сузгарье просыпается в лучах занимающегося солнца...

— Дела, дела, — вздыхает тетя Наташа, подергивая нитку.

Я вижу, как справа налево ложится косой стежок. За ним другой, третий. Медленно вырастает поле непроницаемой красной глади. Размеренно бьют ходики. Поднимается и опускается иголка. Неспешное движение притягивает внимание, хочется потянуться пальцем к лоснящемуся узору.

Мастерица Наталья Ершкова кладет работу на колени и, оборвав красную нитку, долго щурит глаза, пока не вдевает черную. Потом, чуть наклонясь полным телом, глубже подпихивает под себя край бечевки, на другом конце которой — острый крючок. Отцепив его от вышивки, втыкает в другое место и, натянув свободной рукой ткань, начинает прокладывать тона — обводит росписью края, прочерчивает иглой с черной ниткой косые веточки...

— Шибко легко по-фабричному рисунку вышивать, — говорит тетя Наташа, близоруко глядя поверх очков, — на каждом колке точечка. А то, если б нитки считать, когда бы я управилась.

— По-мордовски вышивать, по-нашему, больно копотно, долго... — продолжает мастерица. — Тут девчонка одна жила, так пристала: тетя Наташа, научи вышивать. Я говорю, приходи, Танечка. Показываю, как нитки считать; смотри, говорю, отсчитай три нитки на тряпке, сделай колочек, еще три нитки и еще колочек. А она нетерпеливая. Нитку пропустит, дальше идет, не распарывает. Так я сама распарывала. Не выходит, говорю, Танечка, плохая у тебя работа. Сейчас в гости зовет, да я не соберусь. Больно город не уважаю.

Мастерица поднимается с места и, выйдя в другую комнату, возвращается с узелком, бережно разворачивает его на столе.

Две длинные рубашки из белой ткани. Короткие рукава. На груди неглубокий треугольный вырез. Внизу, по подолу, красно-черная вышивка, которая в нескольких местах подымается многоступенчатыми треугольниками — три опереди, „два сзади. Узор сдержан, скуп, рассчитан по ниточкам, крепок, я бы сказал, домовит. Тут нет взлета настроения, радости, проглядывает безыскусно-языческая откровенность, сосредоточенная, подмывающая печаль. Это не весна, скорее поздняя осень.

— А вот поясок, — говорит тетя Наташа, протягивая пеструю сине-черно-зеленую полосу с бахромой на концах, — тоже сама тыкала. Давно, правда, а дощечки, должно, где-нибудь лежат...

Такие дощечки выставлены в краеведческом музее в Саранске. Восемь десять гладко оструганных квадратов с отверстиями по краям. Чем больше дощечек, тем шире выйдет пояс. Шерстяные нитки пропускают в отверстия, собирают их по одну сторону в горсть, а с другой укрепляют «на стену», как говорит тетя Наташа. Повернешь дощечки — нитки поднимутся, и ткешь.

— Я и холст тыкала. По всякому умею, — прихвастывает тетя Наташа. — Кругом специалист.

Интерес к мордовскому костюму появился давно. Упоминаний о нем встречаются в записках путешественников, проезжавших Поволжьем в конце XVIII века. Попадая в мордовские селения, эти путешественники — Паллас, Георги, Рынков, Лепехин—замечают и аккуратно заносят в дневник, что тамошние бабы в отличие от мужиков одеты весьма живописно. Платье их составляет длинная прямая рубаха беленого холста, называемая поместному «панар», «кои шьют одне из двух, иные из четырех полотнищ». Для шеи делают треугольный вырез, окаймляя его, как и разрез посреди подола, богатой вышивкой. Шитье на рубахах, сработанное шерстяной нитью, которую поселяне красят красной, черной, синей, зеленой растительной краской, отменно плотное, на манер ковра. Узор пролегает полоской вдоль плеча и по рукаву, край которого украшен вышитым обшлагом. Продольные полосы вышивки проходят от плеч до самого низа и, смыкаясь с вышивкой подола, образуют подобие геометрических фигур...

Работа по украшению одежды навязывалась мордовской женщине самим укладом жизни. Некогда о благосостоянии семьи судили по тому, какими запасами холста она располагает, и по количеству рубах у женщин. Ширина вышивки, ее добротность подсказывали, хорошие ли руки у девушки, и это во многом определяло ее шансы выйти замуж.

Чин мордовской свадьбы вынуждал женщину на долгий тяжелый труд. Самая скромная свадьба могла быть сыграна лишь в том случае, если у невесты было не менее 3—5 вышитых женских рубах, несколько мужских, а также если были полотенца, платки, часть из которых подносилась в дар семье жениха. Приданое готовили загодя, с самого отрочества, улучая для этого то короткое время, которое оставалось от ежедневной хозяйственной работы.