Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

спасла ее от вторжения победоносной болгарской армии и именно австрийский капитал уберег ее от финансового краха. Я думаю, что все сербские государственные доходы, базировавшиеся на косвенном налогообложении, поступали в виде залога в Венский банк федеральных земель. Во всяком случае, это касалось табачной монополии и почты. Когда я утром хотел отправить с главного почтамта телеграмму, служащий не смог дать мне сдачу с двадцатифранковой монеты, потому что вечером агент упомянутого банка забрал все деньги, как делал это каждый день, а утренней выручки не хватало, чтобы разменять двадцать франков! Tempora mutantur236…

В управлении сербской табачной монополии я сразу почувствовал германизирующее влияние австрийских органов государственного управления.

Директором был чех, его жена была галицийской полькой, общались они друг с другом на немецком за неимением другого общего языка.

Свое путешествие в Румынию я продолжил по Дунаю до Орсовы, чтобы оттуда отправиться по железной дороге до Бухареста.

Такая поездка по Дунаю на отрезке Базиас (в Банате237), Турну-Северин (Румыния), ущелье Казан и пороги так называемых Железных Ворот дает возможность полюбоваться необычайно красивыми видами. Кроме того, это путешествие может быть привлекательным для иностранца, интересующегося многонациональностью дунайских стран с этнографической точки зрения. Сербы и мадьяры, швабы из Баната и трансильванские румыны – кого здесь только не было! Больше всего меня привлекали мусульманские босняки и герцеговинцы, которые со своими гаремами, детьми и пожитками ушли в Турцию, чтобы не жить под христианским правительством: их отечество было в соответствии с решениями Берлинского конгресса238 оккупировано Австро-Венгрией. Какие роскошные типажи, какие красивые лица можно было встретить среди этих южных славян, исповедовавших ислам! Нечто подобное я видел позже лишь среди кавказских горцев. Будучи в Орсове, я не мог отказать себе в удовольствии посетить Ада-Кале, маленький дунайский остров, где почти сходятся границы Венгрии, Сербии и Румынии. Некогда укрепленный турецкими крепостями, с помощью которых турки могли перекрывать долину Дуная, он то ли был забыт Берлинским конгрессом, то ли определен последним как ничейная земля, не принадлежащая ни одному из соседних государств. Во всяком случае, Ада-Кале был в то время маленьким изолированным осколком Османской империи, вдали от ее главных территорий; он оставался турецким до заключения мира, которым завершилась Первая Балканская война 1912 года239.

Ада-Кале, населенный исключительно турками, был кусочком подлинного Востока в полу-Азии нижних дунайских стран. Со своими тенистыми улицами и турецкими домами, со своей мечетью, с минарета которой мулла призывал жителей на молитву, со своими уютными кафе он производил незабываемое впечатление. Немногочисленное, но зажиточное население безбедно жило за счет контрабанды табака: ввиду того, что турецкий табак можно было свободно ввозить на эту турецкую территорию, а остров к тому же был окружен табачными монополиями, он представлял собой идеальное гнездо контрабандистов.

Поездка по железной дороге через Валашскую равнину была смертельно скучной.

Румынская столица со своим лабиринтом узких, кривых, плохо мощенных улиц, с одноэтажными домами в русском стиле, Митрополичьим холмом (кремлем в миниатюре) и наконец с многочисленными православными храмами производила в то время впечатление русского провинциального города. С тех пор она, разумеется, сильно изменилась, пройдя длинный путь европеизации.

Приезжему сразу же бросалось в глаза, что Бухарест, как и Москва, возник из беспорядочного – здесь еще более хаотичного, чем в Москве – нагромождения боярских усадеб, окруженных садами. Ему не хватало татарского обаяния Москвы, широты русской натуры и особенно печати важных исторических событий.

Поскольку цель моего приезда – добиться согласия на поставки сигарет монополиям – оказалась недостижимой, пребывание мое здесь было коротким. Я тогда не мог себе и представить, что через восемнадцать лет, в зените моей жизни, судьба еще раз приведет меня туда и поставит перед необходимостью принятия одного важного решения.

Тогдашнего главу табачной монополии, Протопопеску, я встретил в 1904 году еще раз; он к тому времени стал влиятельным либеральным политиком и директором Национального банка240.

Следующей моей целью была Болгария, а именно ее столица София. Я уже был в Рущуке, когда пришло известие о начале болгарской революции и аресте князя Александра (фон Баттенберга)241. Поскольку в мои планы не входила попытка стать претендентом на княжеский трон, я предпочел кратчайшим путем вернуться в Дрезден.

41. Путешествие в Испанию, 1887 год

Желание найти еще одну страну с табачной монополией в качестве рынка сбыта для наших сигарет не давало мне покоя, поэтому я в феврале и марте 1887 года совершил путешествие в Испанию. В коммерческом отношении эта поездка тоже не принесла положительных результатов, потому что испанцы не находили ничего хорошего в восточном табаке. Для моего образования и понимания Европы эта поездка имела огромное значение, ведь Испания – совершенно особая страна.

Если не считать уникальной, хотя и относительно небольшой коллекции картин в Прадо, которая состоит почти исключительно из одних шедевров, Мадридом я был разочарован. Несмотря на свое стремление быть современным, похожим на Париж, он не мог сравниться даже с Брюсселем, который к тому же был гораздо богаче художественно-историческими памятниками, нежели испанская столица. Над Мадридом все еще висит зловещая тень трагических исторических событий, произошедших в XVI и XVII веках, в эту кровавую эпоху, отмеченную жестокостью и религиозным фанатизмом.

Испанию, какой мы ее себе представляем, я увидел в Андалусии. Я сбежал туда, спасаясь от мадридского холода, от которого не было решительно никакой защиты, поскольку в этом южном европейском городе даже в лучших отелях до сих пор не нашел применения такой полезный предмет, как печь. Человек там мерз зимой. Хорошо, что я взял с собой шубу.

Ночью я отправился в Севилью и с ликованием приветствовал царившую там весну. Мощные пальмы, осенявшие нарядные площади на пути к отелю, показались мне фантастическими декорациями. На каждом шагу видны были следы арабского влияния, оставленные мавританским владычеством, которое длилось более пяти веков.

Не была в этом смысле исключением и моя гостиница, архитектурой и внутренним убранством напоминавшая «Тысячу и одну ночь». В красивом внутреннем дворике, окаймленном пальмами и служившем гостям чем-то вроде салона, я за утренним кофе услышал за соседним столиком чистейший балтийский немецкий, от которого на меня повеяло родиной, ведь это был родной язык моего деда. Я представился и свел знакомство с двумя балтийцами: с молодым графом Арнольдом Медемом242 из Митавы243 и господином фон Биненштаммом. Медем, только что закончивший учебу в Дерпте, путешествовал по Европе в сопровождении своего наставника и друга Биненштамма. Оба оказались любезными, солидными джентльменами; Медем же