Свартхевди - северянин - Goblins

Но осмотрюсь, все же.

Хм, дерево как дерево, большое, разве что.

Трава как трава. Также ничего особенного.

Обошел дерево кругом, и обнаружил с другой его стороны чашу на постаменте.

Простая, без всяких украшений и резьбы, выполненная из снежно-белого камня с темными прожилками, она на три четверти была наполнена прозрачной водой. У меня же от ее вида пересохло в горле еще сильнее, чем было. Чистая, холодная даже на вид, абсолютно прозрачная — и это после болотной бурды, пускай и процеженной через ткань и кипяченой! Пить эту дрянь и думать при этом, какая нечисть до того мыла в ней ноги… Фу…

Определенно я хочу вот этой водички.

Искушение зачерпнуть воду ладонями, и пить ее, и пить, было невыносимо, но осторожность взяла верх. Я проверил жидкость всеми способами, которые мог вспомнить, пока не решился попробовать ее. И не прогадал. С первого же глотка по телу разлилось ощущение свежести: словно после долгой тяжелой работы окунулся с головой в прохладное море. Холодная, аж зубы ломит, с привкусом лесной земляники, и чего-то еще, вкуснее любого напитка, что я мог пробовать раньше (даже пива, сваренного Хильдой!), я хлебал ее, и не мог напиться.

Спустя немало времени, удалось оторваться. И то, в уже брюхе булькало. Наполнил из чаши все емкости, что у меня были — потяжелевший мешок заставил поморщиться. Потом огляделся и ничего не заметил.

А, какого, собственно, йотуна? Когда мне еще выпадет возможность вымыться, или постирать одежду? Хоть драугры на запах перестанут сбредаться со всей округи! Нехорошо, конечно, гадить в таком месте, но не думаю, что эта вода кому-либо кроме меня пригодится, а мне уж очень надо.

И я, разоблачившись, залез в чашу (секиру положил на бортик) — стало изрядно хорошо. Мне было чисто, прохладно, затянулись прямо на глазах все мелкие ранки и царапины, что я успел насобирать за время путешествия, перестали беспокоить синяки и потертости, рассосались шишки. Обратил, правда, внимание, что пока я полоскался — уровень воды в чаше здорово снизился, да и сама жидкость сильно помутнела (что, впрочем, неудивительно), а стоило бы заметить другое. Чем меньше оставалось в чаше этой чудесной воды, тем быстрее желтела и сохла трава на поляне, и, когда я, одетый в свежевыстиранную рубаху, поставил туда штаны (предварительно обколотив с них грязь о постамент), зеленым оставался крошечный пятачок под ногами.

Буквально взвыло вернувшееся чувство тревоги, и я, резко развернувшись, обнаружил летящий ко мне вот такой вот сюрприз. Эдакого «ребенка», с голубыми глазками и пастью, которой и драугр позавидует. Мне хватило ловкости смахнуть тварь подхваченной секирой, но удержать ее древко в руках уже нет: тварь, вцепившаяся в оружие, своей тяжестью вырвала ее у меня из рук, и улетела в туман, а я остался наедине с подкрадывающимися мертвяками.

Да, будь я нормально вооружен, я бы принял бой, и, наверное, имел бы шансы на победу… Но не с мясницким же ножом на драугра идти! А меч я, по тупости и невнимательности сломал, в чем теперь себя клял всеми гадкими словами, какие смог вспомнить. И я предпочел отступление: увернувшись от загребущих лап, норовивших заключить меня в крепкие дружеские объятия, я бросился на землю, пропуская над собой вернувшегося зубастого, и перекатившись к дереву, полез на него, со всей скоростью, которую мог из себя выжать. Лезть было удобно: сучья, трещины в коре были для меня не хуже лестницы в отчий дом, и я легко добрался до нижней ветви, располагавшейся в нескольких ярдах от земли. Преследовать твари меня почему-то не стали.

Сижу вот теперь, смущаю нежить голой задницей.

Сверху капает, снизу поддувает.

Ненавижу эту жизнь…

Холодно тут, неуютно.

Второе утро моей жизни на дереве встретило меня ставшей уже привычной моросью и полным онемением конечностей: чтобы не обеспечить бродивших внизу тварей сытным обедом, сверзившись к ним ночью, я привязывался к ветвям полосами ткани. Источником их, естественно, послужила рубаха, а ее остатков хватило, чтобы смастерить что-то вроде подгузника, вроде тех, какие мамаши для грудничков делают, чтоб те в колыбельку не гадили. Не то, чтобы я кого-то стеснялся, но вступать в последний бой, который мне скоро предстоит, сверкая срамом — не дело. А придется, в бой, в смысле, хотя бы и голому, с ржавым ножом: ибо нет места трусам в чертогах Асов, да и мучиться долго не потребуется.

Я печально высморкался на лысую башку драугра, стоящего как раз подо мной, и таращившего на меня свои мутные буркалы. Попал, но счастья мне это не доставило. Простыл уже, что ли? Нехорошо — я должен быть сильным, чтобы принять смерть, как подобает ясеню ратной вьюги — с честью, и в бою.

Вообще, как сейчас думаю, зря я сюда полез.

Надо было оставаться внизу, и биться. Попробовать побегать вокруг дерева, добраться до секиры — она ведь не могла далеко улететь. А схлопотал бы — значит, такова нить судьбы, что сплелась мне тонкими пальцами Норн, еще до моего рождения, и в этом мрачном месте суждено ей оборваться. И не надо было бы сейчас сидеть в этих ветвях, как вошь в бороде грязного трэля, и собирать остатки мужества, чтобы спрыгнуть вниз и схватиться со злыднями, как полагается, лицом к лицу!

Я снова опустил очи долу, и узрел сгнившее лико одного из моих будущих оппонентов.

Мда, лицом к морде, в честной схватке, так вернее.

Но страшно.

Все равно страшно, как бы я себя не накручивал.

Жутко, аж до колик, хотя последние, быть может, появились и не от страха — виной тому могут быть и эти странные яблочки, десятка полтора которых я успел сжевать вчера и сегодня. Зеленые, с твердой кожурой, которую пришлось пилить ножом — но все лучше, нежели давиться корой или листьями (или голодом сидеть). Деревянистая мякоть, добытая мной из первого из них, оказалась кисла настолько, что рожу мне сморщило а язык онемел и окостенел.

Рожу по первости пришлось расправлять руками, но потом, вроде, притерпелся. Зато, как выяснилось, сей дивный плод неплохо утолил жажду, да и с голодом справился. Правда, ненадолго, и я облазил все дерево, ну, докуда смог добраться, и оборвал все яблочки, до которых дотянулся. Чувствовал себя при этом крайне неважно: то живот, то грудь, то руки с ногами начинали периодически неметь или чесаться так, что хоть плачь — наверное, все ж таки я заболел.

Так и развлекался весь вчерашний день: ползал по дереву, силясь разглядеть, что творится вокруг (и обламываясь из-за тумана), обрывал плоды (от которых уже воротит), да кидался очистками в драугров, которые, проявляя завидное самообладание и стойкость, на провокации не реагировали.