Записки «черного полковника» - Сергей Трахимёнок

Я отдаю деньги за заказ «Ганса» моему собеседнику, расспрашиваю его о Рамерсдорфе, потому что по легенде я все тот же фирмач, который любит Баварию и баварцев, но, к сожалению, живет в Западном Берлине.

Мой партнер принял деньги, выпил кружку пива и откланялся.

Я же продолжал сидеть в зале, пить пиво и курить. Потом встал, поблагодарил хозяина, сказал, что мне очень понравилось его заведение и что завтра, если у меня будет время, я зайду к нему еще раз.

— Приходите до шести вечера, — говорит мне хозяин. — Иначе не будет мест: рабочие радиозавода после смены приходят посидеть за кружкой пива.

На следующий день в семнадцать часов я в гаштете, и хотя я снова за столиком для гостей, но этот столик гораздо ближе к столикам завсегдатаев.

С хозяином я уже на дружеской ноге. Говорю ему, что у меня есть брат, который помешан на радиоприемниках, но образования и подготовки не имеет, а очень хотел бы работать на радиозаводе.

— Я сведу тебя с Фридрихом, — говорит хозяин, — угостишь его пивом, он даст совет.

Фридрих появляется через час. Хозяин знакомит его со мной, я угощаю его пивом, рассказываю ему про своего брата, который хотел бы работать на радиозаводе.

Но Фридрих говорит, что без соответствующей подготовки и опыта работы к ним на завод не принимают.

Переходим на другие темы, рассказываю ему свою легенду, говорю, что брат младший, единственный, я в нем души не чаю и готов сделать для него многое. А он оболтус занялся конструированием радиоприемников и переговаривается с такими же, как он, чуть ли не из Австралии. И тут же перехожу к темам иным, дабы не давить на собеседника и дать ему созреть — завожу старую пластинку о том, как мне тяжело вести дела на Севере.

Север для баварцев — это все, что севернее по реке Майн, на севере там живут «пройсен», которые когда-то расправились с их красавцем Кини.

Теперь можно вернуться к брату.

— Я ничего не смыслю в технике, — говорю я Фридриху, — тем более в радиотехнике. А брат прямо помешался на всем этом. Он правду разговаривает с парнями из Австралии или шутит?

— Да, да, сейчас это возможно, — говорит Фридрих.

— Значит, он мне не врет, когда говорит, что хотел бы скрестить ужа и ежа, то есть соединить в одном аппарате полупроводники и лампы?

— Твой брат — голова, — говорит Фридрих.

— Прозит, — отвечаю я на это, и мы стукаемся кружками.

— Ты меня порадовал, — говорю я Фридриху. — А то я считал, что он оболтус, и все это детские игрушки.

— Нет, нет, — отвечает Фридрих, — все это вполне по-взрослому. Твой брат не оболтус.

— Я ему хочу сделать подарок, но обошел все технические магазины и не нашел лампы, которую он заказал.

— Как называется лампа? — спрашивает Фридрих.

— Да разве я помню, сейчас посмотрю на запись, — говорю я и вынимаю бумажку, на которой написаны четыре знака.

Фридрих смотрит на бумажку, а потом на меня.

— Не бойся, — говорю я ему, — я заплачу хорошие деньги.

Он снова смотрит на меня, а потом называет сумму.

«Вроде должно хватить, — думаю я, мысленно подсчитывая оставшиеся марки, — а на обратную дорогу займу у “Ганса”».

— Мне принести деньги? — спрашиваю я.

— Завтра приходи сюда, — говорит Фридрих. — Про эту лампу я что-то слышал, она, по-моему, используется в соседнем цехе.

На том и расстаемся.

На следующий день выписываюсь из отеля, беру билет на вечерний самолет до Западного Берлина и еду на такси в Рамерсдорф, гадая, что принесет мне этот вечер.

Вариант первый: Фридрих достал лампу, но требует за нее сумму, которую я не могу оплатить.

Вариант второй: он не достал лампу, потому что это не рядовая лампа и к ней трудно подобраться.

Вариант третий: он понял, кто я, связался с контрразведкой, и меня ждет арест сразу или после передачи мне лампы или ее муляжа.

Вхожу в гаштет, усаживаюсь на свое место, жду, неторопливо рассматривая каждого посетителя, пытаясь определить в них сотрудников контрразведки визави.

После шести приходит Фридрих. Он присаживается ко мне за столик.

— Достал? — спрашиваю его я.

Он кивает головой и произносит сумму, которая больше той, о которой мы вчера договаривались. Разумеется, я, как русский человек, могу дать ему эти деньги сразу, но как немец, я должен поинтересоваться: почему он назвал другую сумму?

— Пришлось кое-кому дать, — поясняет Фридрих. — Будешь смотреть?

— Буду, — говорю я.

Он протягивает мне маленький сверток. Я поднимаюсь из-за столика и иду в туалет. Там рассматриваю лампу, сверяю буквы и цифры. Все как нужно. Возвращаюсь на место. Сейчас самый ответственный момент, если меня будут задерживать, то именно в момент передачи денег. Достаю портмоне, начинаю считать деньги, потом откладываю нужную сумму и подзываю официантку.

— Еще два пива и сразу расчет, — говорю я, отдаю деньги за пиво, а другую пачку передаю Фридриху.

«Твою мать!» — ругаюсь я мысленно, потому что тот начинает считать их прилюдно.

— Все нормально, — говорит он. — Если тебе еще что-нибудь понадобится, где тебя найти?

Такого варианта развития событий я, признаться честно, не ожидал. И даже не знаю, что ему ответить. Поскольку пауза затягивается, он сам приходит мне на помощь.

— Брату твоему, если еще что-нибудь понадобится, так ты обращайся. Оставь телефон.

Быстро начинаю соображать, что же мне делать.

— Я по своим делам по всей Германии езжу, но у меня есть офис в Западном Берлине. Я оставлю телефон, спросишь Карла.

— Хорошо, — отвечает он, стукает свой кружкой о мою и произносит: — Прозит!

О пересечении границы я уже писал. Но забыл упомянуть еще одну особенность: если возвращаешься «груженый», то кажется, что пограничники и таможенники видят тебя насквозь…

В Западном Берлине захожу в магазин и покупаю еще несколько радиоламп. Даже если на границе мне устроят досмотр, это всего лишь результат моего, как модно говорить сегодня, шоптура.

Но все обошлось, и я прибываю в Карлхорст благополучно…

Был вечер, я зашел на службу, снял себя с контроля у дежурного, положил лампу в сейф и направился домой.

Расим

Они встретились в кафе «Сытый папа», что на Комаровке[20], сделали заказ и стали слушать известный в Минске дуэт музыкантов Арнольда и Александра, первый из которых играл на скрипке, а второй — на аккордеоне и пел.

Потом выпили вина, съели салат, стали ждать горячее и вспоминать школьные годы. Теперь они, как люди, получившие педагогическое образование в университете, с профессиональных позиций оценивали своих преподавателей в школе. Оба, не сговариваясь, остановились на учителе физкультуры, который было строг и даже жесток по отношению к мальчишкам, но которого любили именно за эту мужскую строгость и умение достигать воспитательных целей кратчайшим путем.

Затем стали вспоминать своих одноклассников и, наконец, Ильяс спросил Расима:

— Ты не чувствуешь себя ущемленным?

— В чем? — удивился Расим.

— В том, что мы с тобой родились в Беларуси.

— Человек не заказывает себе ни места рождения, ни семьи, в которой появляется. А у тебя что, возникли проблемы?

— Нет, но в мусульманской стране мы с тобой были бы более к месту.

— Сомнительно… Я недавно был в мусульманской стране, где мне сказали, что я человек ущербный, ничего не знающий о своих корнях и вдобавок утративший некие мировоззренческие ориентиры, которые свойственны татарам, во-первых, и мусульманам, во-вторых.

— Они правы. Что касается веры, это, конечно, твое личное дело, — сказал Ильяс, — но это только на первый взгляд. Поскольку ты родился татарином, то не можешь не понимать этого. А раз ты понимаешь это, то должен понять, что вера твоя такая же, как и у всех татар, хотя в твоей семье в мечеть никто никого не тащил.

— Как и в твоей, — сказал Расим.

— Это не так, — возразил Ильяс. — Дело в том, что у меня в отличие от тебя были бабушки и дедушки, они жили там же в Ивье, и их влияние на меня было велико, это я уже потом понял. Я не ходил с дедушкой в мечеть, но знал, что он мусульманин и ходит в мечеть молиться.

— А я знал, что я атеист.

— Чего же ты вдруг заинтересовался татарами?

— Хочу расширить познания о своих корнях.

— А раньше тебя эти корни не интересовали?

— Интересовали, но в меньшей степени.

— Что тебя подтолкнуло к этому.

— Какая тебе разница?

— И то правда. Один из татар хочет знать свои этнические корни, а я его пытаю: зачем да почему… Вот что я тебе расскажу, — сказал Ильяс и как на лекции начал излагать свои мысли: — Разумеется, наши корни в Аравии. Арабские философы были уверены в структурном подобии тела человека и Космоса. Человека они считали «малым Космосом», а Космос — был для них Великим человеком. В видении мира татарами это чувствуется особенно контрастно.