Ведьмины круги (сборник) - Елена Матвеева

Она спустила с тахты ноги, протягивает наушники. Надел. Это была не «Агата Кристи». В наушниках звучала невыразимо печальная флейта.

– Знаешь, что это?

– Знаю, только фамилия из головы вылетела. Когда я слушаю это, мне всегда видится широкий зеленый луг и я вспоминаю отца и Люсю.

– Морриконе его фамилия.

Теперь мы сидим рядом, безынициативные, сложив ручки на коленях.

– А помнишь, ты обещал свозить меня за грибами в какой-то красивый лес, который любил твой отец?

Договорились идти завтра утром. Еще немного посидел, делать было нечего, говорить не о чем. Явились ее родители – поддатые и счастливые. Отец у Катьки очень красивый мужчина, всегда одет с иголочки, очень элегантный – шляпы носит. И мать обаятельная, кипучая, в ней много жизни. В ушах у нее длинные серьги покачиваются, а на руках кольца и перстень с большим фиолетовым камнем. Ввалились под ручку, смеются, и я о своей маме невольно вспомнил: сидит на кухне в отцовском старом свитере и телик смотрит – все подряд. Или кроссворды решает.

На следующий день опоздали на удобный автобус, до места добрались только к десяти. Я давно не ездил этой дорогой, но как же хорошо я ее помнил, как знал всякий участок и поворот! И придорожные домики с голубыми наличниками, и журавль возле дома на высоком фундаменте, выложенном из валунов, и старую цементную скульптуру близ обочины – олень с оленихой и олененком, и внезапно открывающиеся глазу красные обрывы, поросшие по гребню старым сосняком, – все я узнавал. Эти потрясающие обрывы выглядели совершенно естественными, но, возможно, были рукотворными. Наш Краснохолмск и возникновением своим, и названием обязан отложениям ярко-красной глины, которую в конце прошлого века обнаружил какой-то инженер и распознал в ней ценное сырье для алюминия, и не только для него. Не исключено, что эти обрывы – старые разработки глины, хоть и выглядят созданием природы.

В лес ведет дорога через обширный выпас с длинными и приземистыми зданиями ферм. В детстве я находил здесь горки крупной серой соли, выбирал кристаллы почище и попрозрачнее и лизал. Может, теперь соль не завозили, а может, складывали в другом месте. Лес начинается за ручьем, и вскоре слева, на взгорке, открывается уютная вересковая поляна. Перед началом «грибалки» мы с отцом присаживались на ней, отец закуривал, а я съедал яблоко. Мы с Катькой традицию не нарушили – выпили кофе из термоса. Мне очень хотелось, чтобы лес ей понравился. Оказалось, что она совсем не знает названий трав и цветов.

Грибов было мало: сказывалось сухое лето. Катька не отличала съедобных от поганок. Я собирал всё подряд: травки, цветки, грибы, мхи – и показывал ей. Для меня лес даже без грибов хорош, а чтобы увлечь новичка, грибов должно быть много, тогда и интерес появляется, и азарт, и лес кажется симпатичным и приветливым. За час я нашел всего один белый, два подберезовика и ни единого красного. Чаще всего встречались разноцветные сыроежки, особенно меня привлекали молодые, крепко сидящие в земле куполки, не раскрывшиеся еще, с белоснежными, туго спрессованными пластинками. Черника еще не отошла, так что Катя надолго устраивалась в черничниках. Я все время говорил: посмотри, посмотри – и спрашивал себя: не раздражает ли ее это, не устала ли она? Одним словом, я был так озабочен ее отношением к лесу, что сам не получал почти никакого удовольствия.

Но, кажется, ей нравилось. Когда она находила что-нибудь интересное, звала меня. И не жаловалась, не просилась на привал, а когда черпнула резиновым сапогом болотной жижи, вытряхнула ее, выжала шерстяной носок и пошла дальше. Все это были положительные знаки.

Мой любимый лес хорош разнообразием. Горушки сменяются низинками, вересковые или беломшаниковые пустоши – старым бором или молодым сосняком; встречаются овраги, поляны, озерца и бочажки. Вьется петлями через весь лес речка Красная. В городе она достаточно широкая, а здесь, ближе к истоку, узенькая и мелкая. Течение быстрое, берега то неприступные, высокие и обрывистые, то пологие, покрытые густой и сочной, словно расчесанной, травой. Можно найти песчаные уютные пляжики.

Вечерело. В поисках уютного места для привала мы пересекли сухое болото, поросшее невесомым пушистым хвощом, стлавшимся под ногами, словно зеленоватый туман. А потом попали в заколдованный ельник, покрытый ржаво-красным скользким ковром прошлогодней хвои. Гигантские черные еловые стволы окружены были понизу прозрачным кружевом сухих веток. Редко где выбивалась заячья капустка и веточки майника, и грибов тоже не было, даже погани. Только высились, как сторожевые посты, башни красных муравейников. Идем через этот мрачный ельник, а он не кончается, и вдруг дорогу пересекает сочно-зеленая моховая канава.

– Мы не заблудились? – спрашивает Катя.

Пока не скрылось солнце, я не беспокоюсь, ориентируюсь по нему лучше, чем по компасу. Но ельник меня тоже стал нервировать. Не помню, чтобы мы с отцом натыкались когда-нибудь на это странное место. В лесу часто так: новое кажется уже виденным, а знакомое – новым. Долго мы брели по нескончаемому ельнику, пока наконец не вышли в светлый лес. Здесь росли прямые и долговязые березы, высоко в небе прикрытые легкой ажурной накидкой листвы.

Солнце, уже пошедшее на закат, било из-за стволов. Мы вытащили из рюкзаков еду и термосы. Катя раскладывала припасы, а я сидел лицом к солнцу и смотрел. Мощное горнило оплавляло тонкие и стройные свечи стволов, заливало раскаленным жаром, смазывало их геометрическую правильность, параллельность, и я увидел порталы, арки, переходики, башенки. Словно волшебный огненный готический собор стоял там – впереди.

– Посмотри, – сказал я Кате, – видишь, это же готический собор! Колонны, высокие окна, галереи.

– Как тихо, – сказала она, будто и не слышала моего замечания. – Совсем нет ветра. Мне было бы страшно здесь одной. А тебе?

Мы ели яйца, сваренные вкрутую, хрумкали огурцами и запивали чаем. Кругом действительно такая тишина стояла, что слышно было падение листка, а дробь дятла прямо-таки била по барабанным перепонкам.

– Я тебе тогда хотела сказать одну вещь, в Петербурге, помнишь? Может, и не надо говорить? У меня были разные подруги, все время хотелось кому-то из них рассказать. Ну а потом мы ссорились, расходились, и каждый раз я думала: вот здорово, что не сболтнула!

– Если потом будешь раскаиваться, лучше помолчи.

Я почувствовал, что не тех слов она от меня ждала. Мы еще какое-то время жевали, пока она не сказала:

– Ты думаешь, у меня дома все замечательно? Думаешь, дочь обеспеченных родителей, пустая, избалованная, птичьего молока ей не хватает, а она бесится?

– Я ничего не думаю – я просто хорошо к тебе отношусь.

– Ты знаешь, что мой отец пьет?

– Но он же не алкоголик?

– А ты знаешь, что он изменяет матери?

– Откуда мне знать?

– Все очень плохо. Между ними все плохо. И я их ненавижу. И жить в своем постылом доме не могу.

От таких откровений я растерялся.

– В пятом классе я узнала про отца. Мне подарили театральный перламутровый бинокль. Дельный подарок для Краснохолмска, правда? Но мне он понравился, я его даже в школу таскала. Это был конец октября, деревья уже листву сбросили. Однажды на перемене я смотрела сквозь голые ветки прямо в окна нашей квартиры. Я и раньше смотрела, но в тот раз меня заинтересовало, почему у нас горит свет. Сумрачное такое утро было, но свет-то зажечь некому: родители на работе. Я подумала, что кто-то из них вернулся. И я увидела кто Такое там увидела! Отца увидела и женщину. Я ушла из школы, ходила по улицам, а где – не помню. Знаю, что в парке была. Вода в прудах серая, свинцовая. Я там бинокль утопила. Мокрый снег валил, слякоть под ногами, фонари зажгли… Когда домой вернулась, там переполох был. Я никому ничего не сказала. Потом жалела, что бинокль выбросила, и всю зиму смотрела в окна нашей квартиры. Свет по утрам больше не загорался, а потом и зима прошла. А еще я отца видела с какой-то на улице… Я ведь когда-то его очень любила, даже больше матери.

Голос у Кати дрожал, она то и дело вздыхала и на некоторое время замолкала. Но, кажется, не плакала. Я боялся смотреть на нее.

– Но это еще не всё. Позже я сделала второе открытие. Оказалось, мама все знала! Про измены отца! У нас дома происходили неприятные разговоры и даже скандалы. Они прямо ничего не называли, но теперь я стала понимать, из-за чего сыр-бор. Суть в том, что отец всегда изменял матери. И ты думаешь, когда отец шлепнулся с пьедестала, на который я его возвела, мордой в грязь шлепнулся, я стала жалеть мать? Ничего подобного! Не могу объяснить почему. Не уважала я ее, что ли? Хотя тогда я еще ничего такого про нее не знала. Она в то время только-только стала заведующей в детском садике, носила с работы продукты, а я даже не задумывалась об этом, считала в порядке вещей. Но потом я обнаружила, что мать не только кормит нас с отцом, но и одевает и всё-всё-всё покупает мать. Отец мало зарабатывал, но и мать вроде бы скромно. А дома появлялись хорошие вещи, у матери дорогие тряпки и косметика. Родители стали систематически ходить в рестораны, а дома она ждала его с работы с бутылкой какого-нибудь особенного коньяка и всякими деликатесами. Жизнь стала сплошным праздником. И я заметила, что отцу это нравится, он даже после работы перестал задерживаться. Нашла мать способ, как отвадить его от женщин. Но она его спаивает. Целенаправленно. Я это вижу, не слепая.