Диагноз смерти (сборник) - Амброз Бирс

Сейлор быстро достал свой пистолет, и по лестнице поднялся в верхнюю комнату, куда тоже падало немного света с улицы. Там никого не было. Он услышал шаги в смежной комнате и пошел туда. В ней тоже было темно, тихо и пусто. Тут он обо что-то споткнулся, опустился на колени и ощупью нашел этот предмет. Это была человеческая голова, женская голова. Сейлор, человек с железными нервами, взял голову за волосы и отнес в комнату на первом этаже, ту самую, где было достаточно света от уличного фонаря. Там он поднес голову к окну и принялся внимательно рассматривать. Поглощенный этим занятием, он едва расслышал, что входная дверь быстро открылась и закрылась, и по всему дому зашаркали шаги. Он поднял взгляд от своей ужасной находки и обнаружил, что находится посреди настоящей толпы: комната была переполнена какими-то блеклыми мужчинами и женщинами. Он даже сначала подумал, что толпе зевак как-то удалось ворваться с улицы.

– Леди и джентльмены, – холодно сказал он, – вы видите меня при весьма подозрительных обстоятельствах, но я…

Его голос утонул во всеобщем хохоте – такого рода смех часто слышится в сумасшедшем доме. Все показывали пальцами на голову у него в руках, а когда он выпустил ее и она покатилась по полу, им под ноги, они развеселились еще больше. Сперва они заплясали вокруг головы с гротескными жестами и неописуемо непристойными движениями. Потом начали пинать голову, гоняли ее по всей комнате, от стены к стене, пихали и колотили друг друга, чтобы дорваться до головы и ударить по ней ногой, ругались, кричали и пели гнусные куплеты, а вконец расколошмаченная голова сама каталась по всей комнате, как будто была одержима ужасом и пыталась куда-нибудь убежать. Потом она выкатилась-таки в холл, и все наперегонки кинулись за нею. Через пару секунд хлопнула входная дверь, да так, что стены вздрогнули, и репортер остался один, в мертвой тишине.

Осторожно спрятав пистолет, который он все это время не выпускал из руки, Сейлор подошел к окну и выглянул. Улица была тиха и пустынна; фонари не горели; коньки крыш и дымоходы четко рисовались на фоне неба, розовеющего на востоке. Сейлор вышел из дома – дверь легко уступила нажиму его руки – и отправился в редакцию «Коммерческого вестника». Редактор отдела городских новостей на этот раз был в своем кабинете. Он спал. Сейлор разбудил его и сообщил:

– Ну, был я в этом проклятом доме.

Редактор посмотрел на него тупо, словно еще не совсем проснулся.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Неужто Сейлор?

– Самый он… А почему бы и нет?

Редактор ничего не ответил, только смотрел на него во все глаза.

– Я просидел там всю ночь… или около того, – сказал Сейлор.

– Говорят, что нынче там было на редкость спокойно, – сказал редактор. Он взял со стола пресс-папье и принялся внимательно его рассматривать. – А ты… видел что-нибудь?

– Ровным счетом ничего.

Дом,  увитый  лозой

Милях в трех от небольшого города Нортон, что в штате Миссури, близ дороги, ведущей к Мейсвиллу, до сих пор стоит старый дом, чьими последними жителями были Гардинги. В 1886 году он опустел, и нет, пожалуй, никакой надежды, что кто-то когда-нибудь в нем поселится. Беспощадное время и небрежение людей, живших вокруг, способствовали его преображению в весьма живописную руину. Человек нездешний, незнакомый с историей дома, едва ли счел бы дом «проклятым», но по всей округе за ним укрепилась именно такая злая репутация. Окна в нем были без стекол, дверные проемы – без дверей; в крыше зияли большие дыры, краска на досках, которыми он был обшит, облезла, и они посерели от непогод. Но эти верные признаки дурного места были частью скрыты от стороннего наблюдателя, а частью смягчены обильной листвой виноградной лозы, которая обвивала почти все строение. Вот об этой лозе, принадлежащей к той разновидности, которую ни один ботаник не возьмется определить точно, и будет наш рассказ.

Семейство, о котором мы уже упомянули, состояло из Роберта Гардинга, его жены Матильды, мисс Джулии Вент, ее сестры, и двух маленьких детей. Роберт Гардинг был мужчиной молчаливым и довольно неприветливым; друзей среди соседей он так и не обрел, да надо сказать, не больно и стремился. Лет ему было около сорока, он отличался скромностью и трудолюбием, а средства для жизни ему доставляла небольшая ферма – ныне она сплошь заросла кустарником и куманикой. Тут надо еще сказать, что на Гардинга и его невестку соседи посматривали неодобрительно: им, похоже, казалось, что те слишком уж много времени проводят вместе – но они, скорее всего, ошибались, поскольку в те годы никто бы не посмел открыто пренебрегать общественным мнением. Впрочем, в сельском Миссури моральный кодекс особенно строг и неукоснителен.

Что до миссис Гардинг, то это была кроткая женщина с грустными глазами. И еще: у нее не было левой ступни.

В 1884 году миссис Гардинг отправилась навестить свою мать, которая жила в Айове. Именно так ее муж отвечал на все вопросы, причем в такой манере, что спрашивать далее никому не хотелось. Она так и не вернулась, а двумя годами позже уехал за границу и Гардинг со всем остальным семейством. Просто уехал; он никому не продал ни свою ферму, ни иное свое имущество, не назначил никого приглядывать за домом, мебелью и прочим. Никто из соседей даже не знал, куда он отправился; да и дела до этого, правду сказать, никому не было. Естественно, вскоре из комнат исчезло все, что можно было сдвинуть с места, и дом своей заброшенностью стал наводить на мысль, что в нем нечисто.

Минуло года четыре, а может быть, и пять. Одним летним вечером преподобный Дж. Грюбер из Нортона и мейсвиллский адвокат по фамилии Хайатт, прогуливаясь верхом, встретились как раз перед домом Гардинга. У них было о чем поговорить, поэтому они спешились и уселись на крыльце. Обменявшись несколькими шуточками по поводу мрачной репутации дома, они тут же о них позабыли и заговорили о делах практических. Беседа их затянулась до заката. Здесь еще следует сказать, что вечер был жаркий и безветренный.

Вдруг оба вскочили с крыльца, изумленные: длинная виноградная лоза, которая закрывала большую часть фасада и свисала по обе стороны крыльца, задрожала, шумно трепеща всеми своими стеблями и листьями.

– Будет буря, – объявил Хайятт.

Грюбер ничего не ответил, просто молча указал собеседнику на деревья, что стояли поблизости – на них ни один листочек не шелохнулся, и даже самые тонкие веточки, ясно видимые на фоне светлого еще неба, были совершенно неподвижны. Оба неторопливо сошли с крыльца, остановились на лужайке перед домом и уже оттуда посмотрели на лозу, которая теперь была видна целиком. Она продолжала трепетать, но ни священник, ни юрист так и не смогли понять причину.