Будь моей - Лора Касишке

— Ты можешь мне все рассказать. Ты трахалась с другим, не так ли? Ты можешь мне рассказать.

Он шутит, подумала я. Он дразнит меня, но в то же время говорит полусерьезно. Это его идея-фикс, успевшая обрести самостоятельную жизнь. Затем, приглядевшись к нему внимательнее, я изменила мнение. Нет, он знает. Но ему все равно. Тем не менее сказала:

— Ничего подобного.

Брем встретил меня в кафетерии. Он стоял перед кофейным автоматом с пластиковым стаканчиком в руках, когда я подошла.

— Привет, — сказал он, поднимая глаза.

На нем была рубашка пастельно-лилового цвета, и, увидев его в этой рубашке нежной весенней расцветки, угадав под ней его мужественное тело, взглянув на его руки, в одной из которых он держал стаканчик, а другой выуживал из карманов джинсов монетки, я едва не грохнулась в обморок. Не соберись я с духом, с нечеловеческой силой вцепившись в ремень сумки, наверняка в тот же миг покинула бы этот мир, словно нечто жаркое неудержимо затягивало меня в темный омут, лишая сознания и разума.

— Привет, — ответила я.

Он посмотрел на меня — сначала на ноги, потом на лицо.

Эти глаза.

Он ничего не сказал, да ничего и не нужно было говорить. Прошла секунда или две, и я предложила, кивнув на стаканчик:

— Хочешь угощу?

Брем перевел взгляд на стакан, как будто до него только сейчас дошло, что именно он держит в руках, и пожал плечами:

— Хорошо.

Я протянула руку, чтобы взять у него стаканчик. Он наклонился ко мне, и я почувствовала на шее его дыхание.

— Сегодня? — спросил он.

— Да, — прошептала я, еще не успев сообразить, что раскрыла рот, чтобы произнести это слово.

Он отступил на шаг. Я наполнила стакан наполовину, так тряслись руки.

Брем поджидал меня, отойдя в конец очереди. Когда я приблизилась, он сказал:

— Боюсь, не смогу с тобой посидеть. Ко мне сейчас студент придет. До встречи?

— Хорошо, — ответила я.

На сей раз мне удалось заставить свой голос звучать по-деловому, хотя меня охватило разочарование. В мозгу мелькнуло — «бросил», но тут он мне улыбнулся. Эта ямочка на щеке… Он опять перевел взгляд на мои ноги, и кровь забурлила у меня в жилах, пульсируя в запястьях, в висках, за ушами. Когда он поднял глаза, мне пришлось отвернуться. У него за плечами маячил силуэт Гарретта. Он стоял в толпе студентов и разговаривал с пареньком, похожим на Чада. Конечно, это не мог быть Чад — просто овалом лица и прической он напомнил мне о Чаде, который никогда не надел бы на себя нейлоновую куртку с лейблом «Ред сокс».

Брем развернулся и пошел к выходу, а я все так же неподвижно стояла, так и не отдав ему кофе, и черная поверхность жидкости чуть подрагивала в пластиковом стаканчике, отсвечивая бликами, словно над глубоким, но узким озером встало солнце.

«Прогулочным шагом…» — подумала я, переводя взгляд с кофейной поверхности на спину Брема.

Мужчина, который ходит прогулочным шагом.

У него даже походка была сексуальной (он шагал так широко, что ему не надо было торопиться) — походка человека, который никогда никуда не спешит. Проходя мимо Гарретта, он, должно быть, окликнул его, потому что Гарретт повернулся и помахал ему рукой, а парень, похожий на Чада, поднял в знак одобрения большой палец. На один страшный миг я представила себе, что этот поднятый большой палец имеет какое-то отношение ко мне, но тут кофе из полупустого стаканчика выплеснулся через край, и обжигающая капля упала мне на лодыжку.

Неужели?

Неужели Брем кому-нибудь проболтался?

Неужели все это — только розыгрыш? Шутка? Забава?

Нет.

Я глотнула кофе и обожгла губы.

Нет.

Это просто остатки страха, унаследованного из школьных лет, когда все вокруг без конца изобретали всякие розыгрыши в подобном духе, о которых впоследствии легко забыли. Это холодное и неприятное воспоминание об одном январском дне в классной комнате. Накануне, в выходные, я позволила Тони Хаузмэну потрогать мою грудь под рубашкой и бюстгальтером. Мы сидели на заднем сиденье машины его брата.

Машину вел брат.

Он подбросил нас в кино на фильм, который мы хотели посмотреть («Такими мы были»), а потом забрал нас.

Я тогда была влюблена именно в старшего брата, Бобби. На несколько лет старше меня, он учился в выпускном классе. Тихий задумчивый парень — в отличие от младшего, Тони, который у нас в классе сходил за клоуна — не разговаривал, а орал и вечно отпускал шуточки. Над некоторыми из них мы смеялись до колик, но большей частью его юмор был тупым и грубым.

Насколько я знала, у Бобби никогда не было девушки. Он водил компанию с парнями — такими же, как он сам, — ослепительно красивыми, атлетически сложенными, абсолютно равнодушными к девчонкам. Встречаясь в коридоре, они жали друг другу руки, так по-взрослому, по-мужски, что все остальные на их фоне выглядели сопливыми идиотами, героями мультяшек, случайно попавшими в реальный мир.

На протяжении почти всего фильма мы с Тони, сидя в последнем ряду почти пустого кинозала, занимались неким подобием секса. Он пригласил меня в кино, купил мне попкорн и огромную бутылку «Севен-ап». Я подозревала, что обязана чем-то отплатить, а он в общем-то был ничего себе. Я позволила ему водить руками вверх-вниз по моим бокам и засунуть язык ко мне в рот — так глубоко, что меня чуть не вырвало. Потом он протянул руку к моей груди, но замер в дюйме от нее и спросил: «Можно потрогать?»

«Нет, — ответила я, выставив руку у живота. — Не сейчас».

«А когда?»

Наверное, мне хотелось показаться занудой. Я сказала: «Только не в кино. Потом, в машине».

Секунды через две после того, как мы сели на заднее сиденье машины Бобби Хаузмэна, Тони возобновил свои исследования с помощью языка. В одиннадцать часов вечера на улице совершенно стемнело, свет в машине не горел, а ехали мы по скоростной автостраде. Он навалился на меня и прошептал: «А сейчас?»

«Ну ладно», — шепнула я в ответ.

Бобби Хаузмэн, сидевший за рулем, кивал головой в такт музыке, несшейся из радиоприемника, и следил за дорогой. Но как только Тони задрал мне рубашку и бюстгальтер, обнажая грудь, Бобби вдруг бросил взгляд в зеркало заднего вида. Он посмотрел мне прямо в глаза, а потом уставился на мою голую грудь.

— Держи ее крепче, Тони, — сказал он. — Кусни ее, дружище.

Я вся вспыхнула от унижения, но было уже поздно. Это уже произошло. Я сама это позволила, сама согласилась. Теперь я поняла, что сопротивляться, пытаться быстро натянуть рубашку на грудь — бессмысленно. Я не оттолкнула Тони и дала ему сжать мою грудь, опустить к ней лицо и шарить языком в поисках соска. Он его нашел и сильно сжал. Брат внимательно наблюдал за тем, что он делает. Когда Тони поднял лицо и взглянул на Бобби в ожидании одобрения, тот кивнул: «Отличная работа, Тон. Молодец, братишка. В следующий раз залезь к ней в трусики. Натяни ее на палец».