В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев

– В крайнем случае, у вас еще остается ваша цепь! – воскликнул шут, сгребая со стола меньший по размеру мешочек, весело звякнувший при этом. – Цепь, на которую я не вправе посягать. Продадите пару звеньев, в случае чего… Если только вас опять не посетит блажь возвратить ее королю, – добавил он осуждающим тоном, до сих пор не в силах простить другу давешнее безрассудство.

– Стоп! – Жора уселся на постели и осторожно спустил босые ноги на ледяной пол.

Леплайсан тут же вернул кошелек на стол и нахохлился.

«Обиделся… Думает, что я сейчас дележку устрою!»

– Я думаю… – начал наш путешественник, шаря в изголовье в поисках одежды, но Леплайсан тут же перебил его:

– Ладно, давайте разделим золото пополам, если уж вы считаете, что я вас обделил!

Губы его подрагивали от едва сдерживаемой какой‑то мальчишеской обиды.

– … думаю, – продолжил, не слушая его, Георгий, натягивая тесный колет, – что никакой дележки не будет. Все золото, серебро и даже презренную медь, а также мою цепь мы возьмем с собой в дорогу…

– Но!..

– Если, конечно же, вы, Людовик, не желаете до возвращения оставить что‑нибудь на сохранение честнейшему нашему хозяину, папаше Ланкло…

– Не дождетесь! – захохотал во все горло шут, сгребая оба кошелька и опуская их в свою емкую дорожную сумку…

* * *

– Если мне сейчас кто‑нибудь объяснит, – заявил во всеуслышанье Леплайсан, обращаясь куда‑то в пространство, когда Жора в неизвестно какой раз едва не вывалился из седла, задремав на ходу, – почему этот человек, что сейчас клюет носом в седле рядом со мной, едет куда‑то к черту на рога, вместо того чтобы спать в своей теплой удобной постели, – я обязуюсь не брать вина в рот вплоть до самой Троицы!..

– Конечно!.. – пробурчал себе под нос Арталетов, продирая глаза кулаком: монотонное путешествие в седле укачивало еще успешнее, чем в кресле более привычного транспорта. – Особенно если имеется масса других, не менее приятных напитков, а Троица – через пару‑тройку дней…

Волей‑неволей, дабы не выглядеть профаном в глазах знакомых и лакомым кусочком для Святой инквизиции, недоделанному православному пришлось обзавестись нательным крестиком из кипарисового дерева (в душе надеясь, что Боженька не сочтет это предательством, ибо все христианские конфессии чтут его одинаково), а также помаленьку постигать все сложности католического счисления времени.

– Ба‑а! – оживился шут, повернувшись в седле чуть ли не на сто восемьдесят градусов. – Наш безбожник вызубрил христианские праздники! Ну‑ка, месье еретик: когда у нас день Святого Варфоломея?..

За прошедшие шесть‑семь часов путники успели отъехать от ворот Святого Михаила, через которые покинули столицу, километров на сто пятьдесят, если не больше.

Пейзаж вокруг не баловал разнообразием: все те же «широколиственные» леса, изредка прерываемые небольшими лоскутками крестьянских полей, немногочисленные селения из десятка‑другого домиков с крытыми соломой крышами, монастыри, напоминающие небольшие крепости, ветряные мельницы, на одной из которых, если верить сказке Перро, впервые увидел свет проклятый кот в сапогах, да еще более редкие замки на окрестных холмах. Судя по всему, до густой населенности современной Франции этому королевству еще предстояло расти и расти…

Когда солнце уже давно перевалило верхнюю точку своей траектории и, ускоряясь, пошло на снижение, вероятно, чтобы «накрыть» чем‑то ему не приглянувшийся городок у подножия отдаленного холма, увенчанного неизменной «короной» черных от времени зубчатых стен, шут прекратил свои мелочные подколки и эскапады и, деловито поплевав на палец, повертел им в воздухе, как будто определял, откуда дует ветер. Никакого ветра в уснувшем знойном воздухе не наблюдалось, но Леплайсан удовлетворенно кивнул и заявил безапелляционно, точно сверившись с показаниями хронометра:

– Половина третьего, сударь! Пора бы подкрепиться и размять ноги, а то мы скоро срастемся с нашими седлами… Вы не слыхали, друг мой д'Арталетт, про неких конелюдей, описанных греком Геродотом?

– Да, их еще кентаврами называют…

– Так вот, кентавром я становиться не собираюсь – зарубите себе на носу! Вон, кстати, и харчевня подходящая нарисовалась по курсу…

* * *

Пирог у хозяина облюбованной шутом придорожной корчмы, вернее, у его хлопотуньи‑жены удался на славу, да и вино из погребка ничем не напоминало приснопамятный «Шато тальмон», из чего можно было заключить наличие у Леплайсана выдающихся способностей определять не только время по движению воздуха, но и меню – на глаз.

– Уф‑ф! – Георгий откинулся на спинку кресла с объемистым кубком вина в руке и принялся ковырять в зубах отщепленной от края стола (времена и нравы здесь царили простые) «зубочисткой». – Может быть, хоть сейчас вы, Людовик, сподобитесь сообщить мне, куда именно мы поспешаем?

– Сомневаюсь, что ту скорость, с которой мы плелись до сих пор, – фыркнул Леплайсан, вгрызаясь в огромный кусок пирога, начиненного, как он пояснил только что своему товарищу, ставшему осторожным после королевского угощения дроздами и зайчатиной, – можно назвать спешкой… Я бы сказал, что мы только растрясаем небольшой жирок, накопившийся за время спокойного сидения в Париже.

Жора давно приметил за своим новым другом способность, неведомую людям двадцать первого столетия, наедаться и напиваться впрок, как удав или верблюд, оставаясь при этом стройным и подтянутым. Вот и сейчас, сожрав чуть ли не половину огромного пирога, тогда как Арталетов наелся до бровей одной пятой его порции, Леплайсан продолжал отрезать своим устрашающих размеров кинжалом толстые ломти этого французского аналога «кулебяки», не забывая запивать каждый проглоченный кусок добрым стаканом темно‑красной терпкой влаги. Куда девалось все съеденное и выпитое, оставалось непонятным, но, глядя на трапезу в общем‑то скромного, по местным меркам, едока, д'Арталетт понял, что обжорство Гаргантюа было всего лишь небольшим, вполне позволительным, преувеличением писателя.

Бывший инженер с грустью понимал, что стоит «нагрузившемуся» обжоре вскочить в седло и проскакать десяток‑другой лье или помахать минут тридцать тяжеленной железякой перед носом какого‑нибудь забияки – и все благоприобретенные калории тут же испарятся без следа, тогда как любому из изнеженных современников нашего героя приходится долгими часами изнурять себя в тренажерном зале… Не в коня корм. Так гласит народная мудрость, придуманная, похоже, в эти же времена и про таких вот индивидуумов…

– Не обижайтесь… – Леплайсан сыто рыгнул и, наконец, тоже отвалился от стола, не переставая при этом бросать на оставшиеся там яства плотоядные взоры. – Я не хотел вас ничем обидеть. Теперь, когда мы с вами удалились от Парижа, где из каждой стены растет столько длинных ушей, что любой вознамерившийся посрубать их, словно древесные грибы, утомился бы и упал замертво, не доведя дела и до половины, вы можете узнать истинную цель нашего путешествия… Большинство придворных убеждено, – продолжил шут, нацедив себе кубок вина из запотевшего кувшина, который приволокли двое дюжих сыновей корчмаря, и громогласно потребовав «чего‑нибудь на закуску», будто только что не расправился практически в одиночку с настоящим монстром кулинарного искусства, – что король отправил меня (ну и вас тоже, разумеется) к другу юности своей дражайшей супруги герцогу Лотарингскому[39], чтобы вручить ему некие грамоты и потребовать присяги новому сюзерену. Его высочество Карл Лотарингский, замечу, отличается весьма склочным нравом и легко может поставить под сомнение права «нового» короля на престол, тем более что он давно уже пошил подходящие штаны с седалищем из королевской парчи и теперь спит и видит, как бы обновить их на этом неудобном креслице…

Отхохотав над этой сомнительного свойства шуткой, Леплайсан продолжал:

– Однако с этой миссией в Нанси[40] отправился другой гонец, скорее всего молодой де Тревиль, подающий надежды гвардеец, родом из солнечной Гаскони, а мы…

Шут воровато оглянулся и понизил голос:

– Мы же, дорогой мой Жорж, направляемся хоть и не в такое дальнее, но гораздо более опасное путешествие… Мы должны найти старую ведьму, способную сварить одно хитрое зелье…

– Неужели яд? – Разыгравшееся после выпитого вина воображение нарисовало Георгию жутковатую картинку: король на цыпочках пробирается в опочивальню королевы‑матери и, гадко подхихикивая, высыпает мерзко шипящий порошок в стакан, куда пожилая гражданка Медичи кладет на ночь свою вставную челюсть. – Конечно, его теща не ангел, но…

– Типун вам на язык, д'Арталетт! – воскликнул Леплайсан, позабыв про осторожность. – Да он просто обожает старую королеву, мать ее… Я имею в виду ее величество, – пояснил он, еще раз оглянувшись. – Зелье предназначено для того, чтобы влюбить в нашего стареющего венценосного ловеласа некую даму, даже мадемуазель, новенькую фрейлину его супруги. Понимаете, разница в возрасте такова, что юная нимфа годится старому ко… королю в дочки, если не во внучки…