Шляхта и мы - Станислав Куняев

1831

Михаил Лермонтов

1Опять, народные витии,За дело падшее ЛитвыНа славу гордую РоссииОпять шумя восстали вы.Уж вас казнил могучим словомПоэт, восставший в блеске новомОт продолжительного сна,И порицания покровомОдел он ваши имена.2Что это: вызов ли надменный,На битву ль бешеный призыв?Иль голос зависти смущенной,Бессилья злобного порыв?..Да, хитрой зависти ехиднаВас пожирает; вам обиднаВеличья нашего заря;Вам солнца Божьего не видноЗа солнцем русского царя.3Давно привыкшие венцамиИ уважением играть,Вы мнили грязными рукамиВенец блестящий запятнать.Вам непонятно, вам несродноВсе, что высоко, благородно;Не знали вы, что грозный щитЛюбви и гордости народнойОт вас венец тот сохранит.4Безумцы мелкие, вы правы,Мы чужды ложного стыда!. . . . . . . .5Но честь России невредима.И вам смеясь внимает свет…Так в дни воинственные Рима,Во дни торжественных побед,Когда триумфом шел ФабрицийИ раздавался по столицеВосторга благодарный клик,Бежал за светлой колесницейОдин наемный клеветник.

1835

Александр Блок

ИЗ ПОЭМЫ «ВОЗМЕЗДИЕ»

Отец лежит в «Аллее роз»[13],Уже с усталостью не споря,А сына поезд мчит в морозОт берегов родного моря…Жандармы, рельсы, фонари,Жаргон и пейсы вековые,И вот – в лучах больной зариЗадворки польские России…Здесь все, что было, все, что есть,Надуто мстительной химерой;Коперник сам лелеет месть,Склоняясь над пустою сферой…«Месть! Месть!» – в холодном чугунеЗвенит, как эхо, над Варшавой:То Пан-Мороз на злом конеБряцает шпорою кровавой…Вот оттепель: блеснет живейКрай неба желтизной ленивой,И очи панн чертят смелейСвой круг ласкательный и льстивый…Но все, что в небе, на земле,По-прежнему полно печалью…Лишь рельс в Европу в мокрой мглеПоблескивает честной сталью.

Вокзал заплеванный; дома,Коварно преданные вьюгам;Мост через Вислу – как тюрьма;Отец, сраженный злым недугом,—Все внове баловню судеб;Ему и в этом мире скудномМечтается о чем-то чудном;Он хочет в камне видеть хлеб,Бессмертья знак – на смертном ложе,За тусклым светом фонаряЕму мерещится заряТвоя, забывший Польшу, Боже!Что здесь он с юностью своей?О чем у ветра жадно просит? —Забытый лист осенних дней,Да пыль сухую ветер носит!А ночь идет, ведя мороз,Усталость, сонные желанья…Как улиц гадостны названья!Вот, наконец, «Аллея роз»!..…………………………………..Страна – под бременем обид,Под игом наглого насилья —Как ангел, опускает крылья,Как женщина, теряет стыд.Безмолвствует народный гений,И голоса не подает,Не в силах сбросить ига лени,В полях затерянный народ.И лишь о сыне, ренегате,Всю ночь безумно плачет мать,Да шлет отец врагу проклятье(Ведь старым нечего терять!..)А сын – он изменил отчизне!Он жадно пьет с врагом вино,И ветер ломится в окно,Взывая к совести и к жизни…

Не так же ль и тебя, Варшава,Столица гордых поляков,Дремать принудила ораваВоенных русских пошляков?Жизнь глухо кроется в подпольи;Молчат магнатские дворцы,Лишь Пан-Мороз во все концыСвирепо рыщет на раздольи!Неистово взлетит над вамиЕго седая голова,Иль откидные рукаваВзметутся бурей над домами,Иль конь заржет – и звоном струнОтветит телеграфный провод,Иль вздернет Пан взбешенный повод,И четко повторит чугунУдары мерзлого копытаПо опустелой мостовой…И вновь, поникнув головой,Безмолвен Пан, тоской убитый…И, странствуя на злом коне,Бряцает шпорою кровавой…Месть! Месть! – Так эхо над ВаршавойЗвенит в холодном чугуне!

Еще светлы кафэ и бары,Торгует телом «Новый свет»,Кишат бесстыдные троттуары,Но в переулках – жизни нет,Там тьма и вьюги завыванье…Вот небо сжалилось – и снегГлушит трескучей жизни бег,Несет свое очарованье…Он вьется, стелется, шуршит,Он – тихий, вечный и старинный…Герой мой милый и невинный,Он и тебя запорошит…

1911

Адам Мицкевич

ИЗ ПОЭМЫ «ДЗЯДЫ»

ДОРОГА В РОССИЮ

По диким пространствам, по снежной равнинеЛетит мой возок, точно ветер в пустыне.И взор мой вперился в метельный туман, —Так сокол, в пустынную даль залетевший,Застигнутый бурей, к земле не поспевший,Глядит, как бушует под ним океан,Не знает, где крылья на отдых он сложит,И чует, что смерть отвратить он не может.

Ни города нет на пути, ни села.От стужи природа сама умерла.И зов твой в пустыне звучит без ответа,Как будто вчера лишь возникла планета.Но мамонт, из этой земли извлечен,Скиталец, погибший в потопе великом,Порой, непонятные новым языкам,Приносит нам были минувших времен —Тех дней, когда был этот край обитаемИ с Индией он торговал и с Китаем. —Но краденый томик из дальних сторон,Быть может, добытый на Западе силой,Расскажет, что много могучих племенСменилось на этой равнине унылой.Все – в прошлом. Стремнины потопа ушли,Их русла теперь не найдешь на равнине.Грозою народы по ней протекли —И где же следы их владычества ныне?Лишь в Альпах утесов холодный гранитМинувших веков отпечатки хранит,Лишь в Риме развалин замшелая грудаРасскажет о варварах, шедших отсюда.

Чужая, глухая, нагая страна —Бела, как пустая страница, она.И Божий ли перст начертает на нейРассказ о деяниях добрых людей,Поведает правду о вере священной,О жертвах для общего блага, о том,Что свет и любовь управляют вселенной?Иль Бога завистник и враг дерзновенныйНа этой странице напишет клинком,Что люди умнеют в цепях да в остроге,Что плети ведут их по верной дороге?

Беснуется вихрь, и свистит в вышине,И воет поземкой, безлюдье тревожа.И не на чем взор задержать в белизне.Вот снежное море подъемлется с ложа,Взметнулось – и рушится вновь тяжело, —Огромно, безжизненно, пусто, бело.Вот, с полюса вырвавшись вдруг, по равнинеСтремит ураган свой безудержный бегИ, злобный, бушует уже на Эвксине,Столбами крутя развороченный снег.

И путников губит, – так ветер песчаныйЗаносит в пустынных степях караваны.И снова равнина пуста и мертва,И только местами снега почернели.То в белой пучине видны острова —Из снега торчащие сосны да ели.

А вот – что-то странное: кучи стволов,Свезли их сюда, топором обтесали,Сложили, как стены, приладили кров,И стали в них жить, и домами назвали.Домов этих тысячи в поле пустом,И все – как по мерке. А ветер свистящийНад трубами дым завивает винтом,Подобно султану на каске блестящей.

Рядами иль кругом – то реже, то чаще —Стоят эти срубы, и в каждом живут,И все это городом важно зовут.Но вот наконец повстречались мне люди.Их шеи крепки, и могучи их груди.Как зверь, как природа полночных краев,Тут каждый и свеж, и силен, и здоров.И только их лица подобны донынеЗемле их – пустынной и дикой равнине.И пламя до глаз их еще не дошлоИз темных сердец, из подземных вулканов,Чтоб, вольности факелом ярким воспрянув,Той дивной печатью отметить чело,Которой отмечены люди ВосходаИ люди Заката, вкусившие ядПадений и взлетов, надежд и утрат,Чьи лица – как летопись жизни народа.Здесь очи людей – точно их города,Огромны и чисты. И, чуждый смятенью,Их взор не покроется влажною тенью,В нем грусть состраданья мелькнет без следа.Глядишь на них издали – ярки и чудны,А вглубь их заглянешь – пусты и безлюдны.И тело людей этих – грубый кокон,Хранит несозревшую бабочку он,Чьи крылья еще не покрылись узором,Не могут взлететь над цветущим простором.Когда же свободы заря заблестит, —Дневная ли бабочка к солнцу взлетит,В бескрайную даль свой полет устремляя,Иль мрака создание – совка ночная?

Дороги по голым полям пролегли.Но кто протоптал их? Возов вереницы?Купцы ль, караваны ли этой земли?Царь – пальцем по карте – провел их в столице,И в Польше, куда бы тот перст ни попал,Встречался ли замок, иль дом, или хата —Их лом разбивал, их сносила лопата,И царь по развалинам путь пролагал.В полях не увидишь дорог под снегами,Но тотчас приметишь их в чаще лесной.На север уводят они по прямой,Светлы в полутьме, как река меж скалами.Кто ездит по ним? Вот выходят полки.То конница скачет, за нею пехотаЗмеей растянулась, за ротою рота,А там артиллерия – пушки, возки.И все они посланы царским указом —Тех гонят с восточных окраин сюда,Те с Запада вышли, на битву с Кавказом, —Не знают, зачем, почему и куда,Не спросят о том. Ты увидишь монгола —Скуласт, косоглаз, отбивает он шаг,А далее бледный, больной, невеселый,Плетется литовский крестьянин-бедняк.Там ружья английские блещут, там луки,И дышит калмык на озябшие руки.Кто их офицеры? Немецкий барон.В карете ездой наслаждается он.Чувствительно Шиллера песнь напеваетИ плеткою встречных солдат наставляет.Француз либеральную песню свистит —Бродячий философ, чиновный бандитС начальником занят беседой невинной:Где можно достать по дешевке фураж?Пускай перемрет солдатни половина —Деньгам не ущерб. Если маху не дашь,Рассудят, что это – казны сбереженье,Царь орден пришлет и в чинах повышенье.

Но мчится кибитка – и все перед нейШарахнулось в сторону: пушки, лафеты,Пехота и полк кирасир-усачей,Начальство свои повернуло кареты.Кибитка несется. Жандарм кулакомДубасит возницу. Возница кнутомСтегает наотмашь солдат, свирепея.Беги, или кони сшибут ротозея!Кто едет в кибитке? – Не смеют спросить.Жандармы сидят в ней, и путь их – в столицу.То царь приказал им кого-то схватить.«Наверное, взят кто-нибудь за границей?Кто б мог это быть? – говорит генерал. —Французский король то, саксонский иль прусский?Кого самодержец не милует русский,Кого он в тюрьму заточить приказал?А может быть, в жертву и свой предназначен?Быть может, Ермолов жандармами схвачен?Кто знает! Бесстрашен и горд его взгляд,Хоть он на соломе сидит, как в темнице,Из крупных, как видно! За ним вереницейВозки, точно свита в них едет, летят.Но кто ж эти люди? Как держатся смело!Сверкают их очи, отвагой горя.Вельможи ль они? Камергеры царя?Нет, мальчики, дети! Так в чем же тут дело?Иль принцы они и король, их отец,Дерзнул покуситься на русский венец?» —Так, строя догадки, начальство дивилось;Кибитка меж тем в Петербург уносилась.

ПРИГОРОДЫ СТОЛИЦЫ