Галактическая разведка - Сергей Снегов

— Уже сказали — Ромеро! Но на их возражения у меня есть ответ. Разузнаем, какая реальность скрывается в известиях о галактах, — это первое. Второе — только не впадать в панику! Миллионы лет нашу систему не посещали эти таинственные существа, лишь на отдельных звездах о них сохранились предания, — почему мы должны вести себя так, словно завтра ожидаем вторжения? И третье, самое важное, — если где-то в межзвездных пространствах бушуют жестокие войны и войны эти могут затронуть нас, почему нам заранее не объединиться со звездными соседями для отражения враждебных нашествий? Разве, объединенные, мы не станем сильнее? И кто доказал, что будут одни противники? Галакты так похожи на нас, неужели они станут врагами?

— Ресурсы, Вера! Человеческие ресурсы не безграничны. Ты понимаешь, я высказываю не свою мысль, но твоих противников…

— Наши ресурсы огромны, и в нашей воле их увеличить.

Я помолчал, прежде чем задать Вере новый вопрос. До сих пор мы никогда не беседовали о ее личных делах.

— А Ромеро, Вера? Неужели твои доказательства на него не подействовали? Мне всегда казалось, что у вас полное духовное единение.

— И мне так казалось, — сказала она с горечью. — Я думала, что нет человека ближе мне, чем он, — кроме тебя, конечно. Вероятно, я просто закрывала глаза на многие его недостатки. А вчера ночью он кричал, топал ногами, ругался…

— Ты просила его успокоиться?

— Я прогнала его. Я сказала, что он мне омерзителен.

— Ты всегда резка, сестра!

— Я права, Эли! Это единственно важное — я права! А когда он ушел, мне показалось, что у меня разваливается голова. Почему Ромеро? Нет, почему он? Ну, пусть бы другой, я бы пережила это, мало ли какие люди попадаются!.. Но Павел! Я верила в него как в себя, гордилась им. Ты этого не поймешь, Эли, ты еще никого не любил!..

Воодушевление, охватившее ее, когда она излагала мне свои доказательства и предложения, угасло. Она казалась еще измученней, чем утром. Я молчал, не зная, что сказать.

Потом я спросил:

— Как ты мыслишь себе борьбу с Ромеро?

— По возвращении на Землю мы обратимся к людям с просьбой решить, кто прав. Коллективный человеческий разум и воля будут высшими судьями.

33

Андре, разумеется, не поверил, что альтаирцы улепетывают при упоминании о галактах. Он схватил дешифратор и умчался в гостиницу «Созвездие Орла». Днем я повстречал его в столовой. Он уныло жевал мясную синтетику.

— Эти чертовы существа трусливее зайцев! — ругался он. — От меня убегали почище, чем от вас. Кое-что я, впрочем, записал.

— И картины, что вы обнаружили, уже нет, — добавил Андре. — Альтаирцы стерли ее. Зато я знаю, почему вы не увидели разрушителей рядом с закованными галактами.

— Ты, очевидно, разработал новую ослепительную теорию?

— Во всяком случае, справедливую. Секрет в том, что разрушители невидимы.

Он хладнокровно стерпел мое изумление. Когда же я сказал, что он пытается разрешить одну загадку придумыванием другой, еще посложней, Андре презрительно бросил:

— Ты педант и консерватор. Всякая новизна претит тебе уже по одному тому, что она — новизна. Подумай над этим на досуге, Эли. Еще не поздно исправиться. Жду перелома.

Он махнул мне рукой и убежал заканчивать подготовку к своему концерту. Он любил прерывать споры так, чтобы последнее слово оставалось за ним.

Я посетил Труба. Строптивого ангела днем выпустили наружу, но он устроил на площади очередной скандал. Спыхальский распорядился водворить его на прежнее место. Мне показалось, что Труб обрадовался моему приходу, хотя ни единым движением крыльев не показал этого. Он скосил на меня угрюмые глаза и что-то проворчал.

— Как настроение, Труб? Не мучают страшные сны?

— Не хочу здесь больше, — зарычал он. — Отправьте меня домой. Ненавижу низменных двукрылых, которым вы угождаете.

— Не все двукрылы, Труб. Попадаются и четырехкрылые.

— Их тоже ненавижу. Всех ненавижу!

— А себя любишь?

Он уставился на меня, как на дурака. Я ожидал ответа с такой серьезностью, что он смутился.

— Не знаю, — сказал он почти вежливо. — Не думал.

Я похлопал его по плечу и приласкал великолепные перья. Это был чудесный экземпляр настоящего боевого ангела.

— Глупый ты, Труб! — сказал я от души.

Он молчал, возбужденно ероша перья. В глазах у него появилась почти человеческая тоска. Но он заговорил с обычной строптивостью:

— Ты не ответил, человек: когда повезете нас обратно?

— Подготавливается звездная конференция. Поговорим о формах общения, о межзвездных рейсах и прочем. А после конференции — по домам!

Он величественно закутался в крылья.

— Конференции меня не интересуют. Двукрылые пищат о межзвездной торговле. Не терплю торгашей!

Уже в дверях я спросил:

— Меня ты терпишь? Заходить к тебе?

Он хмуро проговорил:

— Заходи! И товарищи твои… тоже…

Вечер я провел у Фиолы. Вегажители уже не разбегались в страхе, когда я приходил один. Мне становилось с ними все интересней. Интересней всех была Фиола. Она рассказывала, как идет у них жизнь, а я, не вслушиваясь особенно, любовался ею. Она поймала меня на этом.

— Почему ты смотришь на меня, Эли?

— Разве я смотрю?

— Да. И у тебя тускнеют глаза, когда ты задумываешься.

— Я этого не знал. Конечно, глазам человека не сравниться с вашими. У нас цвет их один на всю жизнь. Скучноватые, в общем, глаза.

— Зато у вас прекрасная улыбка, Эли. Когда ты улыбаешься, у меня стучит сердце. Почему ты краснеешь?

— Ты очень откровенна. У нас это встречается не так часто.

— Что значит — очень откровенна?

— Как тебе объяснить? Если кто у нас думает, что другой — хороший, он спешит это высказать, чтоб тот порадовался.

— И у нас так.

— Вот видишь! А если видят, что другой плохой — раздражительный, угрюмый, — то помалкивают, чтоб не расстраивать.

— Этого я не понимаю. Он должен радоваться, если ему скажут, что он плохой, — он сделает себя лучше.

— Ну, знаешь! На Земле и машина не радуется, если ее ругают.

Она размышляла. Прекрасная, она становится еще прекраснее, задумываясь. Глаза у нее превращаются в нежно-салатные и разгораются глубже. Когда Фиола поворачивает голову, из тьмы выступают предметы, она освещает их глазами, как огнями. Впрочем, я об этом уже говорил.

— Скоро мы расстанемся, — сказал я.

— Тебя это огорчает?

— Да. Я буду вспоминать тебя, Фиола.

— И я. Когда тебя нет, я думаю о тебе.