Накануне - Сергей Мстиславский

Он обернулся внутрь комнаты:

— Внимание, товарищи! Прошу ко мне. Сведения о противнике: главные силы генерала Зенкевича сосредоточены на Дворцовой площади, в составе: пулеметной роты, двух батарей, двух рот преображенцев — с Миллионной, Павловского полка, трех рот измайловцев, трех — Егерского полка, роты Стрелкового, кексгольмцев…

— Позвольте, — растерянно сказал, сразу как-то сникнув, Соколов. Это же очень много…

— Две роты финляндцев, — продолжал рыжебородый, — две лейб-гренадер, рота Московского, эскадрон 9-го запасного… Великий князь Кирилл лично привел две роты учебной команды гвардейского экипажа. Часть этих сил, точный состав установить не удалось, в общем, тысяч до полутора, всех родов войск, — была двинута на Таврический под командой генерала Кутепова, но на Литейном и Пантелеймоновской рассеяна народом. Остальными Зенкевич продолжает держать Дворцовую площадь, Зимний и Адмиралтейство. По городу в центральных районах — пулеметные гнезда протопоповских полицейских-пулеметчиков. Часть Финляндского полка, — по не вполне, впрочем, точным сведениям, — заняла Тучков мост и прилегающую набережную. Петропавловская крепость в руках правительства, на верках — полевые орудия, но огня не открывают: пока что крепость держит нейтралитет. Такой же "вооруженный нейтралитет" соблюдают казаки и военные училища. Все остальные части гарнизона примкнули к восставшим рабочим.

— "Все остальные"! — проворчал сквозь зубы седоватый офицер. — А где они? Ни одного взвода, который сохранил бы строй: все рассыпалось в пыль! Вы видали, что делается не только на улицах, а и в самом Таврическом? Столпотворение вавилонское, хаос! У Зенкевича — сколоченные части, в самом центре. Он может, стало быть, бить по любому направлению… И вы не упомянули в сводке, что карательные фронтовые эшелоны генерала Иванова уже подходят к городу.

— Если б противник не мог бить, товарищ капитан, — засмеялся полковник, — штабу нечего было бы делать.

— А что вы собираетесь делать, не имея ни одной боеспособной части и на одного офицера… извиняюсь перед господами прапорщиками… — желчно усмехнулся седоватый. — Они вас, как цыплят лукошком, накроют в Таврическом вашем… Нет, слуга покорный: я, знаете, стар в такие игрушки играть.

Он взял фуражку со стола и, ни на кого не глядя, пошел к дверям мимо притихших, сразу посумрачневших прапорщиков. Мартьянов крикнул вдогонку, брезгливо сощурясь:

— Скатертью дорога. Баба с воза — коню легче.

Он засмеялся, но смех одиноко прошел по комнате. Соколов нервно шепнул рыжебородому:

— Вы не находите, что он… кое в чем прав. Частей действительно нет: толпы. Вы что думаете, собственно, предпринять? Нам придется отчитываться перед Советом…

Стремительно в комнату вошли еще двое: крупнотелый, кудри вкруг плеши, прядь волос спала на лоб, и сухощавый, засюртученный, толстобровый, с бритым, сухим и ядовитым лицом. Крупный тряхнул размашистым пожатием руку Соколова.

— Можно поздравить? Что делается… боже ты мой, что делается! Водевилист сказал бы: "кавардак со стихиями". Штаб восстания, да? Больше энергии, больше наступательного порыва, что! Мои репортеры сбились с ног, бегая по городу в поисках боя. Сотни тысяч солдат и рабочих — и нигде, собственно, не дерутся… Так же немыслимо! Как я дам революцию, если нет баррикад и кавалерия не атакует? Пока одна только замечательная сенсация: на Николаевском вокзале комендантом, принял командование, безрукий. Калека, без обеих рук. Кстати: почему штаб не приказал перекопать улицы, чтобы броневики не могли проехать: у Зенкевича — сто броневиков, мне только что звонили в редакцию.

— Перекопать — полдела, — небрежно проговорил сухощавый. — А вот почему вы не захватили воздухоплавательный парк? Здесь, в Петрограде, наверное, где-нибудь есть. Аэроплан — последнее слово военной техники.

— Товарищ Мартьянов, — окликнул рыжебородый. — Отберите в Екатерининском десяток людей для несения караулов при штабе. Парных часовых к дверям: я давно сказал коменданту, но он, очевидно, забыл. Надо закрыть вход посторонним.

— Совершенно правильно, — одобрил Соколов. — Может пробраться шпион.

— Я не шпионов берегусь, а добровольных советчиков, — усмехнулся рыжебородый. — Господа, прошу вас.

Редактор с достоинством наклонил плешастую голову.

— Представителю революционной прессы, я полагаю, будет разрешено… Сейчас каждая минута, собственно, должна фиксироваться печатным станком: это же сплошная история.

— Я проинформирую вас, Иона Рафаилович, — подхватил его под руку Соколов. — Само собою, в пределах, допускаемых военной тайной. Пожалуйте.

Он повернул к двери и увидел забытую им у порога, растерянную Наташу.

— Бог мой! Простите, Христа ради! С этой… стратегией я совсем… Пожалуйте, я сейчас вас устрою. В арсенальную нашу.

Рыжебородый выждал, пока за ними закрылась дверь.

— Прапорщик Волков, прапорщик Кузьмин, прапорщик Владек. Пожалуйте сюда — получить боевые задания. Товарищ Беклемишев, смените прапорщика Кузьмина у телефона.

Глава 45

Охотник за черепами

"Арсенальная" оказалась рядом. Комната узкая, длинная, однооконная. В сплошной ряд от двери и до окна составлены столы. На столах — желтыми, тусклыми грудами патроны; меж них змеями вьются холщовые пулеметные ленты; вдоль стен навалены винтовки, шашки, кобуры. У столов, у окна — молодые разгоряченные лица. Студенты, девушки… Курсистки, наверно. Наташа ожила сразу.

— Вот… арсенал! — Соколов махнул рукой жестом широким. — Снаряжать пулеметные ленты умеете? Ничего, мигом обучат… Товарищ Харламов! Вот вам еще помощник. Особенно будете благодарны: золотые руки!

Он засмеялся и исчез за дверью. Харламов, артиллерийский поручик в очках, с клочкастой редкой бородкой, внимательно осмотрел Наташу, словно проверяя, действительно ли у нее золотые руки, и подвел к столу.

Дверь хлопала поминутно. Входили, выходили. Вносили оружие. Его сортировали в десять рук, потому что рук было в десять раз больше, чем оружия. Осматривали, чистили. И зачем-то записывали. Зачем — не понять, потому что выдавали револьверы, винтовки, патроны без записи: каждому, кто войдет и потребует.

Рядом с Наташей работал студент. Часто приостанавливался, заговаривал. Предложил покурить.

— Разве можно? Здесь же патроны. Разве они не взорвутся?

Наташа никогда не пробовала раньше курить. Закашлялась. Но по второму же разу легким и приятным туманом на секунду застлало сознание. Она потянула дым еще и еще, жадно. Студент смеялся.

— Вот видите! Не будь революции — вы, пожалуй, так бы и прожили, не испытав этого удовольствия…

— Примите.

Наташа обернулась. Темноглазый, стройный, волосы черные, вьются из-под надвинутой на брови шапки. Куртка черной кожи, винтовка на перевязи через плечо, вокруг талии — охотничий патронташ. В руках, охапкою, шашки и свисающие на красных, туго плетенных шнурах кобуры.

Артиллерист просиял:

— Еще раз здравствуйте. В третий раз к нам сегодня! Вот это я понимаю! И опять — целая груда! С городовиков? И где вы их столько выслеживаете? Сейчас зарегистрируем… Ого! И офицерская есть: темлячок-то серебряный.

Глаза захмурились, и голос будто бы стал сразу не тот. У него же самого — шашка. И такая же точно, как эта: с серебряным, мишурным, потемнелым от времени темляком.

Человек в кожаной куртке свалил оружие на стол.

— Мне — патронов.

Он отогнул мятую, стертую кожу патронташа, вынул из гнезд стреляные, почернелые гильзы. Поручик похвалил хрипловато, поправляя золотые очки:

— Вот за это вам — особую благодарность в приказе, — за стреляные гильзы. А то у нас, знаете, в этом смысле черт знает что: анархия форменная. Товарищ Загорская, дайте штук пятьдесят: видите, человек недаром винтовку носит.

Наташа подняла испуганно глаза. Недаром? Неужели каждая такая вот носатая сумка с торчащей из нее деревянной рукояткой на шнуре человеческая жизнь? Отсчитать — еще на пятьдесят…

Человек присел на стол, расстегнулся; в прорез рубашки глянули синие, тонким наколом на коже рисованные пасти драконов. Он вынул портсигар, серебряный с вензелями, раскрыл перед Наташей. Наташа вздрогнувшими пальцами взяла папиросу.

Студент спросил:

— Вы, стало быть, одни ходите?

— Один.

Студент зажмурился и пустил дым колечком.

— Как на охоту… Стильно получается, в сущности. Охотник за черепами. У Майн-Рида роман есть.

Наташа тревожно глянула на отдыхавшего. Обидится. Нет. Он не обиделся. Студент продолжал:

— Почему вы, собственно, в одиночку?

Человек ответил равнодушно:

— Я анархист.

— Анархист? — восторженно воскликнул студент. — Вот случай. Я, знаете, Штирнера читал: очень большое произвел впечатление. И вообще… "Ни бога, ни хозяина!" Очень здорово!