Невеста для Зверя (СИ) - Волгина Марианна

Мы идем в сопровождении спасателей к выходу, с трудом преодолеваем завал, где расчищен лаз, в половину моего роста. То есть, я иду, пригнувшись. А вот Азат – чуть ли не ползком.

Снаружи на нас буквально падает солнце.

Оно слепит настолько сильно, что слезятся и болят глаза.

Я стою, задохнувшись, ощущая, как кружится голова, как темнеет в глазах, и не могу понять, отчего. То ли от перепада давления, то ли от солнечного света, то ли от свежего воздуха.

А, может быть, от облегчения и радости. Что жива. Что могу дышать, смотреть, ощущать…

Ох, какое же это счастье, оказывается!

Вот, верно говорят, отними у человека необходимую малость, а затем верни… И не будет его счастливее на всем белом свете!

Оступаюсь, голова кружится сильнее, и земля уходит из-под ног.

В последний момент меня подхватывают сильные руки, такие уже знакомые, такие родные.

Азат смотрит в глаза, напряженно нахмурившись:

– Что с тобой, Ная? Тебе плохо? Рашидик! Рашидик, чтоб тебя! – рычит он, – врача скорее! Где все, вообще? Почему так долго?

Рядом слышится веселый голос молодого мужчины, что-то торопливо объясняющий про особенность скальной породы, которую нельзя было взрывать, только разбирать вручную, про какие-то сейсмические сдвиги, еще про что-то…

Я уже не слышу.

Мне легко, спокойно так. Безопасно. Из закрытых глаз льются слезы… И наваливается благословенная чернота.

Прихожу в себя уже в доме.

Надо мной два голоса, мужские. Один, знакомый, это мой муж, Азат.

– Почему она до сих пор не приходит в себя? – рычит он озабоченно. В голосе – тревога, которая щекочет сладко мой живот, ласкает сердце…

– Дай ей время, мальчик, – другой голос, старческий, спокоен и дружелюбен, – она много пережила, испугалась… Да и ты… Не был аккуратен…

– Это может иметь последствия? – рычит на тон ниже Азат.

– Все может иметь последствия… – философски отвечает старик, – будем надеяться на лучшее… Она – сильная, крепкая девушка… Но ей надо отдохнуть. И ты тоже должен дать ей отдых, мальчик мой…

Азат сдавленно что-то хрипит, я не понимаю даже, что именно, кажется, это горное наречие, которого не знаю.

– Я все понимаю, самые первые сладкие дни у тебя были омрачены… – продолжает старик, голос его звучит умиротворяюще, спокойно, – но подумай о своих будущих детях… Побереги жену, мальчик мой…

Мне стыдно, так стыдно, что щеки горят.

Стараюсь не выдать себя, не показать, что слышала это разговор.

Муж со стариком уходят, а я тихонько выдыхаю.

И открываю глаза.

В комнате приятный полумрак, очень комфортно. И это – совсем не моя комната.

Здесь темные тона, европейский стиль дизайна. Низкая кровать застелена темным бельем. Минимализм во всем. Мужской минимализм.

Я – в комнате Азата.

Торопливо провожу руками по телу и еще больше начинаю гореть.

На мне – только тонкая сорочка. И больше ничего!

Как это случилось? Как я умудрилась настолько долго и глубоко заснуть? Упасть в обморок? Не заметила же ничего, не ощутила! Ни переодевания, ни осмотра врача, а тот старик, судя по всему, был именно врачом!

И разговаривал с Азатом, убеждал его… Не трогать меня какое-то время…

То есть… То есть, он меня и там осматривал?

Ужас и стыд охватывают с новой силой, я сажусь на кровати, тут же со стоном давлю виски. Мутит, побаливает голова, сохнут губы…

Мне надо выбраться отсюда, надо в туалет…

Сползаю с кровати, осторожно оглядываясь на дверь, ищу туалетную комнату. Что-то мне подсказывает, что здесь она – отдельная.

И в самом деле, неприметная дверь ведет в санузел. Тоже в темных тонах, мраморная серая плита с прожилками, строгие линии сантехники.

Умываюсь, смотрю на себя в зеркало…

Вид очень нездоровый, не зря старик-доктор предупреждал Азата.

Бледная кожа, под глазами – круги, волосы тусклые.

Ужас какой… Надо в душ срочно…

Меня, наверно, обтирали влажной губкой, потому что ощущения несвежего тела нет, но желание помыться, встать под тугие струи воды – просто безумно.

И я ему поддаюсь.

Наверняка, Азат сейчас разговаривает с доктором, может, как и положено по традиции, угощает его, тем более, что, судя по разговору, этот старик – друг семьи…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я успею быстро ополоснуться и хоть разок промыть волосы. И голове легче будет.

Я и в самом деле успеваю. С наслаждением моюсь, открывая рот, чтоб поймать губами капли воды, ощущаю, как тело радуется влаге, жизни самой… И в очередной раз накрывает осознанием: я могла там умереть.

Я в самом деле могла умереть в этой проклятой пещере!

Становится холодно, я торопливо выключаю воду, выхожу, заматываю волосы полотенцем, накидываю прямо на голое тело огромный темный халат. В нем я ощущаю себя куда более защищенной, чем в тонкой сорочке.

Выхожу, опять укладываюсь в кровать. Куда-либо идти в таком виде через весь дом… Нет уж.

Дождусь Азата, попрошу… Попрошу… Проводить…

Глаза опять закрываются, наверно, вода, смыв грязь и ужас пещеры, еще и успокоила расшатанные нервы.

Я решаю чуть-чуть прикорнуть, немного, как раз до прихода Азата, чтоб быть свежее… И незаметно для себя ныряю в глубокий целительный сон, словно на глубину бассейна прыгаю.

А на поверхность меня выносят нежные прикосновения к голой коже, тихий хриплый шепот… И тяжесть мужского тела.

Сладкое пробуждение. Горькие мысли

Мне не хочется открывать глаза, потому что сладкое ощущение, будто плыву в невесомости, таю, нежусь в ласковых волнах, настолько ново, настолько необычно и правильно, что потерять это… Ох, больно и страшно…

– Русалочка, сладкая моя… – шепот убаюкивает и в то же время будоражит, ласкает и возбуждает. Я со стоном подаюсь навстречу, позволяя ладоням скользить по горячей коже, позволяя себе ощущать всю правильность своего положения.

В сильных, обжигающих и таких надежных руках…

Он что-то говорит опять на певучем наречии горных племен, наречии, которого я не знаю, не учили меня в родном доме… А зря. Наверно, очень красивые песни должны быть на таком языке…

Потому что те слова, что буквально выпевает мне хриплый тихий голос… Они завораживают своим звучанием, своей гортанной красотой и искренностью.

Почему-то я уверена, что сейчас он говорит искренне. Нельзя в такие моменты быть фальшивым… Это сразу чувствуется…

Тяжесть мужского тела кажется правильной, такой нужной сейчас. Покорно раскрываюсь, когда ощущаю горячие пальцы внизу, там, где так сильно их жажду.

Все происходит в полусне, я теку, плавлюсь, словно горная река, которая разливается по равнине и сплетается в объятиях с мощным утесом. Она не сможет его разрушить, не сможет прогнуть… Но сможет обойти, обнять со всех сторон, оплести собой, заключить в свои руки.

И я обнимаю, обхожу, заключаю…

И двигаюсь навстречу.

Немного больно, но так правильно, так нужно… И вот я уже тоже что-то шепчу, срываясь на шведский, который, все-таки, мне родной тоже, и я привыкла думать на нем.

Шепчу ласковые слова, раскрываю губы, впуская своего каменного господина везде, где ему хочется меня взять. Покоряюсь, не сдаваясь.

Мы сливаемся в единое существо, и ощущается это божественно сладко и правильно.

И, когда движения, волны, накатывающие на меня, становятся невыносимыми, я прошу на родном для меня языке:

– Пожалуйста… Пожалуйста…

– Красиво поешь, русалка, – отвечает мне утес, так крепко и надежно держащий меня, – непонятно, но красиво…

И тогда я, так и не открывая глаз, утыкаюсь ему в мощную шею сухими губами, уже без слов упрашивая сделать хоть что-то с томлением, охватывающим всю кожу, заставляющим дрожать все внутри, неконтролируемо и жарко.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И он понимает, конечно, понимает!

И ускоряется, вынося меня, наконец, за пределы сознания.

Я ничего не понимаю, все в тумане и бреду, и только его сильные руки удерживают от падения. Спасают.