Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

…Дождь снаружи усилился. Верещагин неспешно шел по разбитой улице – под прикрытием того, что некогда было стеной дома, а теперь превратилось в вал щебенки.

Около поворота в переулок надсотник остановился возле сложенной из кирпичей невысокой пирамидки. В кирпичи была вделана медная табличка со старательно выгравированной надписью:

ДИМА МЕДВЕДЕВ

Вокруг пирамидки и на ней самой были повязаны галстуки – много черных от дождя алых галстуков, десятки. На некоторых виднелись надписи. Верещагин подошел ближе…

…Димон, спи спокойно, мы отомстим…

…брат, ты не умер, мы делаем твое дело…

…гадам жизни не будет, Димка!..

…не забудем, не предадим, не простим…

…наш Город помнит тебя, Димон!..

…ты мог быть моим братом, а тебя убили…

…мы сейчас уходим. Благослови, Димка…

…все, павшие здесь, родятся снова!!!

…Димочка, я тебя люблю, родной!..

Медленным, почти старческим движением надсотник полез в карман «тарзана» и достал что-то. Положил на край пирамидки. Выпрямился. Отдал честь. И ушел, четко повернувшись через левое плечо.

Тяжелый даже на вид, светящийся каким-то неземным, собственным светом серебряный крест – Георгий четвертой степени на сразу потемневшей оранжево-черной ленточке – лежал на мокром кирпиче.

Еще одна порция снарядов, бешено урча и визжа, пронеслась над гостиницей – на запад, в сторону вражеской обороны. Дождь лил, не переставая, колыхался серой пеленой, и за дождем почти незаметно было наступающего рассвета.

Заняв место за баррикадой, надсотник Верещагин аккуратно проверил оружие – приоткрыл, переставив предохранитель на автоматический огонь, затвор, ни за чем стер с примкнутого семидесятизарядного пулеметного барабана воду. Достал из кассеты на жилете осколочную гранату, вставил в подствольник. Вспомнил строки Розенбаума:

Предохранитель – вниз до упора,редь от живота…

Хорошая песня, а вот Розенбаум то ли не знал, то ли забыл, что «вниз до упора» – одиночный огонь…

Кое-кто справа и слева молился, целовал нательные крестики. Большинство просто ждали – неподвижно, с напряженными лицами. Верещагин еще раз осмотрел сотню – не пролез ли кто из пионеров? Десять минут назад вернули аж шестерых, таившихся в неразберихе перед наступлением среди дружинников. Нет, вроде никого.

Справа приткнулся Пашка. Указал на подошедшую технику. Верещагин кивнул, глянул на вестового. Чуть не спросил: «Может, останешься?» – и понял, что после такого вопроса Пашка навсегда перестанет с ним говорить.

– Держитесь на флангах, – сказал Верещагин подошедшим командирам «Шилок», – ты – в тылу, – кивнул он бээмпэшнику. – Твоя бандура пойдет в цепи, – обратился он к командиру самоходки. – От гранатометов прикроем, как можем, не волнуйся… Давайте по машинам.

Несколько красных ракет со свистом и воем взлетели за позициями защитников.

– Пора, – сказал Верещагин и встал на колено. Вокруг зашевелились. – Басс, давай.

Молодой парень из сотни Басаргина – с повязанным поверх снаряжения бело-голубым шарфом – вскочил на баррикаду и великолепным ударом ноги отправил вперед, в сторону вражеских позиций, туго накачанный футбольный мяч…

– За мной, вперед, в бога душу мать!!! – заорал Верещагин, вскакивая. – Вперед, пока они свои кишки собирают! Ура-а-а-а!!!

– …рррраааааа!.. – отозвались по фронту сотни глоток.

Атака на Северный район началась.

От укреплений врага дружину отделяло около ста метров развалин. Среди них кое-где лежали трупы. Оконные проемы дома впереди были заложены мешками с песком, торчали стволы – в том числе крупнокалиберных пулеметов. Здание вяло горело, во многих местах было разрушено, и в ответ на бешеную стрельбу атакующих выстрелы раздались не сразу. Гранатометчики били по видимым амбразурам.

– Вперед! – еще раз, слышно уже только тем, кто был ближе, прокричал Верещагин.

«Все», – коротко, словно с обрыва прыгая, подумал Пашка, устремляясь за ним. Почему-то казалось главным, чтобы его не убили в этих развалинах. Словно в самом здании случиться уже не могло ничего страшного…

Кто-то сделал ему «ступеньку», и Пашка прыгнул внутрь через горящие мешки. Внутри тоже все горело, и первое, что он увидел – оскаленное лицо польского солдата, сидящего у стены с автоматом на коленях. Солдат тоже горел.

Но в атакующих почти тут же начали рубить в упор, с каких-то двадцати шагов, от внутренних дверей, в ответ они тоже открыли огонь. Пашка стрелял из своего «АК-104», прижавшись к стене, фактически убежденный, что сейчас его убьют – но в какой-то миг огонь дружинников «забил» вражеский, и кто-то (непонятно – кто, да и не важно) крикнул:

– Вверх, скорей, пока не очухались!

Лестницы загудели от шагов. Стреляли друг в друга почти в упор, и Пашка видел во всех деталях лица врагов на лестничной площадке одним этажом выше – площадке широкой, как танцзал (дом, наверное, был элитным), и тоже перегороженной баррикадой из мешков. Бежавший рядом с Пашкой дружинник согнулся и полетел вниз через перила. Кто-то стрелял картечью, выстрелы «Сайги» рвали уши в замкнутом пространстве. Слева обрушились перекрытия, вместе с ними падали, крича, люди – непонятно, кто… Атака почти остановилась, черноволосый дружинник с непокрытой головой, хрипя от напряжения, оттаскивал вниз раненого друга… Под ноги Пашке рухнул еще один дружинник, вопя от боли: из обеих ног выше колен у него выбрызгивала кровь. По лестнице, разрываясь на подскоках, катились ручные гранаты… но сверху совершенно неожиданно ливнем брызнули по обороняющимся пули – это подоспели другие группы, прорвавшиеся соседними лестницами. На площадке началась рукопашная, поляков зажали с двух сторон. Все затягивали дым и пыль, Пашка, отбиваясь автоматом от чьего-то тычущегося штыка, сумел поднырнуть под лезвие, выстрелил в упор в живот, в жилет…

Они ворвались на второй этаж, растекаясь по коридорам. Дружинники шли по стенам, беря на прицел дверные проемы, бросали внутрь ручные гранаты, врывались следом за разрывами, накрест поливая свинцом стены, углы, пол и потолок – из трех-четырех стволов одновременно. Делалось все это в бешеном темпе, к окнам тут же ложились снайперы и пулеметчики и открывали огонь по соседним зданиям, поддерживая штурмующих их товарищей. То тут, то там все чаще и чаще из окон вывешивались черно-желто-белые флажки – знаки того, что еще одно здание взято русскими.

– Не стреляйте, сдаюсь, сдаюсь! – крик по-русски.

Очередь в живот, пинок в голову. Сдающихся тут нет, нет, не может быть. Те, кто жив, стреляют в ответ…