Идеальные любовники - Ольга Карпович

Дела мои тем временем понемногу решались, и вскоре Дени, все эти дни не сводивший с меня преданного взгляда, принес мне на подпись оформленные для развода бумаги и сообщил, что подрастерявший спесь муж согласен на честный раздел имущества.

Итак, все было улажено, я вернулась домой, а через два дня уже бродила по залу вылета Шереметьева-2, ожидая начала регистрации на рейс, отбывающий в Нью-Йорк. Вдруг кто-то окликнул меня, я обернулась и встретилась взглядом с горячими глазами Дени.

– Как здорово, что ты пришел меня проводить. Спасибо! – разулыбалась я.

– Ты улетаешь, – хрипло произнес он. – Вернешься?

В этот момент в его глазах я разглядела то, что ускользало от меня все эти дни: прикидывалось то долгом перед дядей, то дружеским расположением, то своеобразным кавказским представлением о справедливости. Вне всякого сомнения, мальчишка влюбился в меня со всей пылкостью юности. «Бедный мальчик, мне так жаль», – едва не сказала я. Но удержалась, сообразив, что смертельно оскорблю его, мужчину, воина, защитника униженных и оскорбленных, поэтому лишь дотронулась до его жестких спутанных волос, улыбнулась и пообещала:

– Вернусь. Конечно, вернусь.

А уже через час в самолете и думать забыла о неразделенных чувствах юного горца.

Впрочем, через полгода я действительно вернулась. Очень хотелось ощутить тепло родного дома, насладиться красотой родного языка. В какой-то момент в Америке я испугалась того, что начинаю мыслить на англо-русском. Когда пожилой турист-соотечественник спросил меня, как добраться до центра, я начала, весьма тщательно подбирая слова, отвечать ему по-русски, мысленно переводя свою речь на английский. Именно тогда я поняла – пора домой. И вскоре ступила на родную, усыпанную мелкой белой крупой позднего ноября землю. Проехалась в такси по любимым даже и в неказистом ноябрьском обличье московским улицам, попросила притормозить у станции метро, чтобы купить в знакомой палатке усыпанных маком бубликов, которые так приятно есть прямо на улице, и наконец оказалась в родном дворе.

По возвращении я решила наведаться к моим чеченским друзьям, вручить им скромные американские презенты, ну и просто повидаться со смешными мальчишками. Явилась без звонка, нагруженная подарками. Дверь мне открыл Дени.

Я едва успела произнести «Привет!», как в то же мгновение оказалась прижата к его мускулистой груди, ощутила его дыхание на моей щеке, его губы на моих губах.

– Лихо, – выдохнула я, пытаясь высвободиться. – Ты всех старых знакомых так встречаешь?

Мальчик же вцепился в меня, словно боялся, что я ускользну, как ночное видение, гладил волосы, плечи и твердил:

– Ты вернулась! Вернулась!

Дени ухаживал за мной с дешевым провинциальным шиком, действовал по понятиям. Эти приемы еще с юности были мне хорошо знакомы: влетающий во двор лоснящийся в лучах солнца «Мерседес», немыслимые золотые побрякушки, которые я стеснялась носить, – слишком уж дешево они выглядели.

– Я женюсь на тебе! Ты выйдешь за меня, выйдешь? – чуть ли не каждый день допытывался он.

– Твой папа не разрешит, – отшучивалась я. – К тому же я никогда не приму ислам.

Кто знает, может быть, я и совершила бы этот немыслимый поступок, привлеченная его юностью, пылкостью и беззаветной преданностью. Вероятно, нам удалось бы поколебать патриархальные устои его строгой семьи, если бы… Если бы Дени сам не познакомил меня с Исламом.

Я навсегда запомнила этот день: мягкий полусвет раннего зимнего вечера, негромкая музыка и какое-то смутное, с самого утра томившее меня ощущение близкой беды. И когда Дени окликнул меня, сидевшую с книжкой на диване: «Олеся, познакомься, это Ислам!» – я будто знала, что будет дальше, еще раньше, чем обернулась, чем встретилась глазами с ледяным голубым взглядом.

Он был красив давно забытой в нашей городской жизни хищной природной красотой. Льдистые глаза, оттененные иссиня-черными прямыми ресницами, четкий горбоносый профиль, ранняя седина, рассыпанная в жестких темных волосах, неожиданно нежный рот, ловкое поджарое тело, тело дикого зверя, немного скованно двигавшегося в тесном пространстве квартиры…

Я только один раз взглянула на него – и умерла. Все полетело к чертям: все планы и доводы рассудка, все мои полусмешливые обещания Дени, все-все. Я с первой секунды поняла, что, прикажи он, и я пойду за ним, не спрашивая ни о чем и ни о чем не жалея.

Коротко кивнув мне, Ислам двинулся дальше по коридору. Я же так и осталась сидеть, пригвожденная этим его мгновенным молчаливым заклятьем. Затем поднялась.

– Ты куда? – ревниво вскинулся Дени.

Он тоже, должно быть, почувствовал… Схватил меня за руку, попытался удержать. Я с силой расцепила его пальцы:

– Мне надо размяться. Пожалуйста, не ходи за мной!

В кухне висел сладковатый удушливый дым. Профиль Ислама на фоне окна, прижатая к губам маленькая трубка для курения гашиша. Черты его лица стали мягче, глаза глубже запали. Это уже не живой мужчина был, а некий дух, древнее языческое божество.

– Можно мне? – Я потянулась к трубке.

Отведя мою руку, он вложил тонкий деревянный мундштук мне в рот.

Голова закружилась… Я не помню, произнес ли он: «Ты моя женщина, я тебя выбрал», или это я ему сказала: «Ты теперь мой. Я тебя выбрала», уже не помню. Только в тот вечер мы, никому ничего не объясняя, сбежали вместе, чтобы вместе и оставаться теперь навсегда.

Я давно не была впечатлительной девчонкой, напротив, о моем любовном опыте можно написать десяток томов, но такого, как этой ночью, я не испытывала никогда: его чуткие пальцы, словно знавшие каждый мой изгиб, каждую впадинку; тяжесть его сильного горячего тела, легко становящегося гибким и невесомым; его горчащая, словно тоскующая нежность, будто именно меня, злоязыкую, несговорчивую и вечно хохочущую, он всегда искал и теперь, обретя, боится, что судьба отпустит нам слишком мало времени.

Мне казалось, я знаю его всю жизнь, и все, что я должна была узнать о нем позже, не имело никакого значения. Ему 37, у него двое детей-подростков, он прошел войну и в Москве находится почти нелегально, хотя давно амнистирован российским правительством.

Впрочем, все это меня мало волновало.

Описывать подробно нашу совместную жизнь долго да и бессмысленно: вереница расплывчатых дней, жесткость его щетины под моими пальцами, запах гашиша, чуть горьковатый вкус его губ. Мы будто перенеслись в мир его бесконечных затейливых баек, рассказывать которые он пускался, выкурив очередную трубку. Перед моими глазами проплывали освещенные закатным солнцем багряные горные хребты, темные быстрые всадники, бесшумно уносящиеся к горизонту, отдаленный глухой грохот разрывов. Я постоянно пребывала в каком-то терпком полусне, словно вместе с Исламом попала внутрь волшебного фонаря, бесконечно зажигающего для нас плоские раскрашенные картинки.