Грустничное варенье - Елена Вернер

– Я не… – начала Лара.

– Ладно, расслабься, было такое дело! Просто за тот год я понял, что деньги могут решить много проблем, и лучше иметь деньги, чем не иметь. И заработать лучше, чем украсть. Я испытал и то, и другое на собственной шкуре. Так что знаю, о чем говорю. Деньги – это, если хочешь, такой способ вернуть утраченный рай. Любой психолог тебе скажет, что самая яростная мечта человека – вернуться в лоно матери, где было спокойно, уютно и тепло. В детстве мне тоже было тепло. И сытно. А потом как ядерный взрыв в миниатюре: на стене остаются тени от людей, которые уже превратились в ничто. То же было с моей жизнью. И мне пришлось приложить много усилий, чтобы вернуть себя и свою жизнь, достаток, уют…

– Ты именно тогда научился видеть людей насквозь? В тот год?

– Так уж и насквозь? – усмехнулся Егор. – Никогда об этом не задумывался. В детстве я жил в вымышленном мире. Меня от всего ограждали. А потом выпал из гнезда, и пришлось быстренько шевелить мозгами, чтобы не сожрали другие. В таких ситуациях учишься быстрее, экстерном. Тогда я научился ценить многое. Верность, стойкость, честность. Это не просто слова. У человека всегда есть где споткнуться: соврать, предать, напакостить по мелочи, даже изменить. А ангел-хранитель, который ведет за ручку, встречается не так уж часто. Я не встречал.

Немыслимо, непостижимо. Лара так привыкла видеть в Арефьеве чуть ли не «золотого мальчика», в нем всегда чувствовалось хорошее воспитание и спокойствие человека, которого судьба хранила от потрясений и непредвиденных осложнений. А тут вдруг такое. Как ему удалось вернуть себе свою жизнь, построить ее заново? Лара ломала голову, представляя этого мужчину в застиранных спортивных штанах, спящим на мешке какого-нибудь старья на пригородной станции. Слезящиеся глаза, дрожащие руки в цыпках. Это все могло стать действительностью, если бы он не одумался тогда! Ни этого джипа со сверкающим полировкой кузовом, ни костюмов и офиса. Возможно, его бы даже в живых-то не было. И Лиля бы с ним не познакомилась.

Егор обернулся к Ларе. Она неожиданно остро уловила запах его парфюма, к которому вообще-то должна была привыкнуть за эти дни, и скользнула взглядом по красиво очерченным скулам и выбритому, еще по-утреннему гладкому подбородку.

– Что во всем этом невероятном откровении правда? – поинтересовалась Лара.

– Каждое слово. И ты это знаешь. Так что перестань играть роль вздорной девчонки, – молниеносно припечатал ее Егор. Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ее вдруг охватила радость от одной мысли, что Арефьев справился и стал таким, какой есть сейчас, – и что он рядом. Насмешливый, острый на язык и, кажется, понимающий ее, даже когда она сама себя уже не понимает.

И снова была дорога. Несмотря на название, по сути она совсем не была похожа на федеральную трассу, порой превращаясь едва ли не в проселочную, когда джип, подобно длинными скачками несущемуся зверю, нырял мордой в глубокие ухабы, едва не оставляя там подвеску.

Остался позади Омск, наполненный сухой жарой и желтой пылью. Покупая шоколадку на заправке, Лара в поисках мелочи сунула руку в карман и тут же выдернула, ошпарившись: мелочи там не оказалось, зато до сих пор ждал своего часа флакончик со снотворным. Еще вчера (или это было уже позавчера?) Лара находила извращенное наслаждение в том, чтобы потрогать его через карман, убедиться в его существовании. Так когда-то давно она языком касалась молочного зуба, готового выпасть и болтающегося на тонком корешке, – невозможно не трогать. Но сегодня выпуклость под вытертой голубой тканью джинсов стала ее тяготить. Выбросить ее, сняться с этого якоря было нельзя: иначе, страшилась Лара, ее охватит какая-то стихия, унесет в неведомое море, для которого у нее не составлено карт.

Вернувшись к машине, она решилась напомнить Егору:

– У нас ведь был уговор. Ты рассказываешь мне правду, а я честно отвечаю тебе на один вопрос. Так что спрашивай.

– Ух ты. Я уж думал, сделаешь вид, что забыла. Трусишка.

– Я не трусишка! – возмутилась она.

– Ладно, смелость у тебя и правда есть. Просто ты часто сомневаешься и тянешь кота за хвост. Или наоборот, кидаешься в авантюру совсем без мозгов.

– Ты знаешь… Может, ты даже прав, – внезапно согласилась Лара, самой себе удивляясь. – Эта поездка – кажется, первое в жизни, что я не откладывала. Я имею в виду, из действительно важных дел. И то только ради… ради нее, Лили. Все остальное – пойти к стоматологу, записаться на курсы, позвонить кому-то… я все всегда откладываю. Мне же лень! Она всегда мне говорила, что я могу возглавлять департамент по откладыванию дел в долгий ящик.

– А еще ты любопытна.

– Так что за вопрос?

Последние две фразы были произнесены ими одновременно, и Лара хмыкнула, снова признавая его правоту. Егор махнул рукой:

– Не буду больше тянуть резину. Вопрос довольно простой. Расскажи мне о самом счастливом дне своей жизни.

Брови девушки взметнулись вверх:

– Серьезно? И это твой вопрос?

– Нормальный вопрос…

– Я думала, будет что-то… Мужское, обычное… Ну знаешь, на вечеринках игра в откровение всегда этим заканчивается. Вопросами, сколько у меня было мужчин, когда потеряла девственность…

– Если это у тебя был самый счастливый день, готов выслушать со всеми красочными подробностями!

Лара одарила Арефьева убийственным взглядом, а тот в ответ только ухмыльнулся и открыл капот. Пока он доставал длинный гибкий щуп и проверял уровень масла, а потом тщательно вытирал руки тряпкой, пока доливал жидкость в бачок стеклоомывателя, чистил лобовое стекло, – она следила за ним. Пыталась найти ответ на его вопрос, но не могла припомнить ничего стоящего. Может быть, потому, что отвлекалась на самого Арефьева. Она понимала, что в его манипуляциях нет ничего выдающегося, не компьютер же он собирает из скворечника, в самом деле… Но все равно ей было приятно украдкой следить за его неторопливыми, расслабленными движениями. Его левый локоть, тот, что постоянно опирается на окно, уже успел покрыться водительским загаром, и только на запястье полоска кожи светлее – след от часов, недавно снятых. «Чему я удивляюсь, я ведь и до этого догадывалась, он не из тех пижонов и «белых воротничков», – думала Лара, – которые не знают, с какой стороны бензобак у их навороченной тачки…» Взять даже саму машину – она прекрасно дополняет Егора, как и все его вещи, без излишеств, но безупречного качества. Человек, знающий, где отыскать золотую середину.

Золото… Как это раньше ей не приходило в голову, что его волнистая шевелюра не просто русая, а словно пронизана тончайшими золотистыми нитями. Да и не русая она вовсе, а медовая, теплого тягучего оттенка, густеющего на солнце. Задумываясь о чем-то своем, он неосознанно запускал руку в волосы, проводя по затылку, и все пять пальцев утопали, увязали в этом шелковом меду.

– Я вспомнила! – заявила Лара, садясь за руль. – Однажды Лиля две недели пролежала в инфекционке. А меня, горемыку, угораздило не заразиться. Так что нас разделили, и все стало совсем скверно. Чего я только не перепробовала, чтобы добраться до нее! Разыгрывала больную, глотала слабительное, чтобы было похоже на отравление… Даже пыталась залезть в ее палату по пожарной лестнице, но меня перехватила медсестра. Ее уже предупредили, чего от меня можно ожидать.

– Когда дело касается Лили, ты безрассудна, – вздохнул Егор.

Лара сочла это комплиментом:

– Да, именно так. Но тогда мне пришлось сдаться, папа провел беседу и вправил мозги как следует. Он ведь спокойный, как слон, никогда голоса на нас не повысил, ни разу. Так что его фраза «Лара, ты меня очень огорчила» заставила меня потом полночи умываться горючими слезами… И оставшиеся дни разлуки я сносила стоически, без жалоб. Но когда через две недели Лилю выписали – это и был тот самый день!

Лара следила за дорогой и не могла сдержать счастливой улыбки. Одного воспоминания о том далеком дне хватило, чтобы внутри все всколыхнулось. Мелкие, как кусочки смальты в мозаике, детали их долгожданной встречи с Лилей – топот ног по лестнице, конфеты, полуночный шепот, рука в стиснутой руке – Лара сейчас опустила, они не для Егора. Только для нее. Да и не поймет он, это все равно что рассказывать сон: магия сна растворяется от человеческой речи, это невыразимо, как невыразимо счастье, и попытка поймать его сачком слов оборачивается лишь разочарованием и горечью.

Егор смотрел на улыбающуюся Лару. Его лицо было сосредоточенно и серьезно, в лоб впилась глубокая морщина, а челюсти сомкнулись так, что на щеках выступили желваки. Но его спутница этого не замечала.

Движение вперед превратилось в привычку. Сотня километров, еще несколько дней назад казавшаяся Ларе приличным расстоянием, теперь пролетала, даже не осознанная ею. Перестав воевать с Егором, она сделала большое одолжение самой себе и теперь стала понимать, что он имел в виду, когда говорил, что в дороге ему нужен союзник. Они как будто стали заодно, а все остальное – там, снаружи.