Ричард Длинные Руки – бургграф - Гай Орловский

Он засмеялся открыто, искренне, как Дейл Карнеги, показывая ровные белые зубы, весь преисполненный доброжелательностью и отзывчивостью.

– Как же в вас силен этот инстинкт защиты! От вас так и веет враждебностью, хотя вы хотите общения со мной… повторяю, иначе бы я не пришел, и еще вы прекрасно понимаете, что я прав!.. Я не могу налюбоваться на вас, сэр Ричард! Что за дивные люди в вашем мире… А как вы все-таки внутренне скованы при всей вашей внешней раскованности!

Зайчик перестал заигрывать с его конем, а Пес, понаблюдав за мной, решил игнорировать их полностью, но держался на всякий случай рядом, хотя и зайцы выпрыгивают прямо из-под копыт, и толстые жирные птицы взлетают, едва-едва работая короткими крыльями и приглашая вцепиться им в зад.

Я буркнул:

– Это я скован?

– Скованы, – подтвердил Сатана серьезно. – И вы это знаете. Распрямитесь и там, внутри! Делайте то, что хочется, сэр Ричард!

Я кивнул, полностью согласный, кто же будет спорить с таким утверждением. Мы спорим обычно с теми, кто доказывает нам, что мы должны что-то сделать, обязаны, а когда вот так: не делай, если не хочешь, или делай то, что хочешь – это всегда и у всех проходит на ура. А я был бы идиотом, если бы стал утверждать что-то обратное.

– А как же, – спросил я и сразу почувствовал себя идиотом, – когда отец принуждает принести дров, мать посылает с ведерком к колодцу? А потом и вовсе начинается проклятая работа, упражнения, а какой-то гад еще заставляет тебя учиться читать какие-то закорючки…

Он снисходительно усмехнулся:

– Вы понимаете, о чем я говорю, сэр Ричард.

– О чем?

– Это законы, установленные людьми. Чтобы уживаться в обществе. Скажу со всей свойственной мне скромностью, что это я их сформулировал. И ввел в обращение. Эти законы соблюдать надо. А есть еще и так называемые моральные, вот уж нелепость, по глупости или ошибке попавшая в человека еще в те давние времена… словом, эти связывающие свободному человеку руки законы не только можно нарушать, но и нужно! Иначе человек не обретет истинной свободы.

Он говорил правильные слова, я кивал, потому что сам с полным убеждением повторял их совсем недавно. А сейчас молчу только потому, что некому. Хоть сэр Смит, хоть Бернард или Асмер – просто не поймут: им бы пожрать получше, выпить побольше да на сеновале завалить толстожопых служанок. Вот они, кстати, делают как раз то, что хотят.

Но в памяти всплыла картинка, как сэр Смит, обливаясь кровью, защищал своего сюзерена один против двадцати, прекрасно понимая, что погибнет, но не отступал и не сдавался, что-то ему не позволило так поступить, и это «что-то» как раз и есть этот нелепый закон внутри нас. А сам Асмер, который отказался от принадлежащего ему имения в пользу овдовевшей сестры, поехал искать счастья в чужие земли? Тоже идиот, если посмотреть трезво.

– Согласен, – ответил я. – Все это будет… изживаться.

Он хохотнул:

– Наконец-то вы со мной согласны.

– Да я согласен в большинстве случаев, – признался я. – Если не во всех… Скорее всего, во всех.

Он посмотрел с любопытством.

– Да? Почему же я замечаю в вас сильнейшее противодействие?

– Такое уж и сильнейшее, – сказал я невесело.

Он кивнул, глаза стали серьезными.

– Нет, – признал он, – вы не противодействуете… очень уж, но я все время вижу в вас это… неприятие. В вас странная двойственность: понимаете правоту моих слов, хотите по ним поступать и даже готовы…

– И поступаю, – сказал я горько.

– В большинстве случаев, – уточнил он. – Но иногда что-то внутри вас берет над вами верх. И тогда делаете себе во вред. Как вы это объясните?

Я переспросил:

– Что объяснить? Почему слова расходятся с делами?

– Нет, почему вы готовитесь сделать одно, а делаете… противоположное?

Я подумал, пожал плечами.

– Да просто еще не готов вот так сразу стать сволочью.

В мироздании повисла напряженная тишина, даже стук копыт затих, кони ступают как по серому облаку. Наконец Сатана усмехнулся одними губами, глаза оставались серьезными.

– Так трудно принять реальность?

– Да, – ответил я. – Я-то знаю, что мы все от обезьяны, и потому – грязные животные, распираемы похотью, всего лишь научившиеся говорить… но я все еще делаю вид, что мы уже люди.

Он долго молчал, впервые в голосе прозвучала нерешительность:

– Не знаю, говорить ли это… надеюсь, вы оцените степень моего доверия к вам. На самом деле человек не от обезьяны, как вы почему-то решили. Не знаю, чья это жалкая придумка, чтобы оправдать и легализовать свои истинные желания, но мы в такой жалкой уловке не нуждаемся. Да, человек вышел из рук Творца, но это ничего не значит. Он все равно был сотворен по тем же принципам, как и остальные звери. Знаете, такие озарения бывают только раз в жизни, даже если жизнь эта невообразимо длинная, даже вечная… Создать мир и создать жизнь в нем – это и было такое редкое невероятное озарение. Человек от других зверей отличается не больше, чем они друг от друга. То есть ничего принципиально нового. Такой же зверь, но ходящий на задних лапах. А для того, чтобы он был чем-то иным… понадобилось бы еще одна вспышка озарения.

Снова помолчали, я закончил за него:

– Которую ждать еще вечность, так?

– Так, – кивнул он и добавил: – Так что человек не от обезьяны, как вы говорите, а все-таки из рук Творца, однако же в нем, повторяю, нет ничего принципиально нового. Я имею в виду, отличающего от остальных животных. Кроме того, что умеет разговаривать.

Я молчал. Кони идут ровно и бережно, мне на миг почудилось, что мы за столом медленно смакуем дорогое вино, наслаждаемся его неповторимым ароматом и ведем неспешную беседу на философские темы. И в руках у меня не кожаный повод, а хрустальный бокал, искорки пробегают по граням, я с удовольствием подбираю слова, потому что с умным, образованным человеком приятно чувствовать себя тоже умным и образованным.

– Ну так как? – спросил он с мягкой улыбкой интеллигентного и высокообразованного человека, который все-таки знает, что хоть человек и вышел из рук Бога, но все равно не ушел от фрейдовской обезьяны.

– Вы правы, – ответил я.

– Но?.. В вашем голосе звучит это «но».

– Вы правы, – повторил я. – Сволочью быть куда удобнее. Народ постепенно понимает преимущества сволочизма, давайте уж называть вещи своими именами… а соблазн велик!.. При прочих равных условиях побеждают сволочи, так что человек то один, то другой становится сволочью, всякий раз объясняя свое поведение уступкой обстоятельствам или чем-то еще, чем можно оправдаться. Потом отдельные ручейки сольются в потоки, в реки, и, наконец, наступит время, когда каждый может не со стыдом, а с гордостью сказать: «Вот такое я говно!»