Люди и нелюди - Дивов Олег

– Заводи, – скомандовал он. – Я сейчас, только вот труповозку закажу. Нам сегодня особенная понадобится.

Ехать пришлось на самую границу территории Центрального. Валюшок вел машину как обычно – быстро и надежно, не хуже, чем если бы за рулем сидел Гусев. С исчезновением знаменитых на всю страну московских пробок уровень водительского мастерства в городе неуклонно падал, и Гусеву было приятно, что хотя бы его ведомый не подвержен этому повальному расслаблению.

«Двадцать седьмая» идеально запарковалась у искомого подъезда – в двух шагах, но так, чтобы не привлекать лишнего внимания. Гусев достал рацию и вызвал «труповозку».

– Когда подъедете, во двор не суйтесь, – приказал он. – Стойте на улице. А то здесь бабуськи околачиваются, сразу выяснять начнут, к кому «Скорая» приехала.

«Труповозка» ответила, что все понимает, глубоко сочувствует и постарается не светиться. Гусев повернулся к Валюшку. Тот курил и ждал распоряжений, делая вид, что ему это дается легко. Ведь по инструкции Гусев обязан был сообщить ведомому содержание заявки если не в офисе Центрального, то хотя бы по дороге.

– Значит, так, Леха, – сказал Гусев. – Ты когда-нибудь задумывался, куда в нашей стране деваются младенцы с патологией развития?

Валюшок фыркнул было – кто ж этого не знает, – но потом насторожился. Гусев задал вопрос неспроста. Большинство патологий медицина определяла на ранних стадиях беременности, и уроды в Союзе просто не рождались. А в тех немногих случаях, когда медкомиссия находила отклонение от нормы уже после родов, младенца либо с согласия матери усыпляли, либо он пропадал в недрах интернатской системы. Сложнее было, конечно, с подрощенными детьми, у которых вдруг открывались серьезные нарушения психики – но и тех, как правило, удавалось из общества изъять. Если природа нарушения оказывалась наследственной – вместе с родителями. Все это Валюшку объяснили на подготовительных курсах с примерами из практики… Но раз сегодня они здесь и Гусев задает вопросы, значит, система дала сбой. И где-то в этом подъезде живет ненормальный ребенок. Валюшок поежился.

– Понял? – спросил Гусев. – Вижу, понял. Тяжелый случай, Леха. Соседи, гады, донесли. Участковый стал вести наблюдение и подтвердил. Мальчишка лет десяти. Ночью появляется на балконе. Только ночью. Мать – учительница. Героическая женщина, думаю, сама рожала, втайне. Но и дура изрядная. Эгоистка чертова. И ребенку жизнь изуродовала, и себе. Так в фашистской Германии еврейских детей прятали. Но ведь не по десятку лет кряду… На что она надеялась?.. Вот тебе и диспозиция. Готов идти?

– Что мне делать-то? – спросил Валюшок. – Не в том смысле, что деваться некуда… А делать – что?

– Как обычно – держать мне спину. Пойдем.

Чистая и опрятная лестница вела их на пятый этаж.

– Ты раньше этим занимался? – буркнул Валюшок Гусеву в спину.

– Дважды, – ответил тот.

– И что было?

– Оба раза пришлось стрелять.

Валюшок тяжело сглотнул, кашлянул и снял игольник с предохранителя.

– А где этот участковый? – вспомнил он. – Как же мы на такое дело – и без мента? Дело не уголовное, гражданское.

– Он боится. Сказал, все, что надо, задним числом подпишет, а с нами идти – ни-ни.

– С-скотина… – прошипел Валюшок.

– Отнюдь, – мягко сказал Гусев. – Нас ведь разгонят, а ментам оставаться. Кому охота за чужие грехи платить?

«Вот именно – грехи, – подумал он. – Кто нас ждет там, наверху? Только бы не даун. Ведь не смогу же… Урод должен быть уродом, вызывать отвращение, желание сделать так, чтобы он исчез из нашего мира быстро и навсегда. Дауны, выросшие в семьях, другие. Они блаженные. Если, конечно, родители хорошо ими занимались. Их словно лишили ненужной части разума специально, чтобы оставить счастливыми. Детьми. Нужно признаться, с даунами выбраковка промахнулась. Обществу нужны убогие. Не бесноватые и юродивые, а именно убогие. Чтобы жалеть. Как раз жалости нам сейчас не хватает, не осталось ее в стране ни на грош. Вот давешняя тетка, которая грабителя пожалела… Встал на дороге суперагент Пэ Гусев со своей лицензией на убийство – и всю проявленную гражданкой жалость низвел даже не до нуля, а в минус загнал. Переработал в ненависть. Уфф… Нет, это не может быть даун. Их вычисляют стопроцентно на ранних сроках».

Гусев позвонил в дверь и отстегнул с груди значок.

– Не вздумай разговаривать, – бросил он через плечо. – Молчи и держи мне спину. Увидишь, я все сделаю наилучшим образом. Стыдно не будет. И вообще, это не Гусев с Валюшком, это государство пришло. А государство, как известно, – аппарат насилия.

– Кто там? – спросила из-за двери женщина. Голос у нее был настороженный.

– Извините пожалуйста, это Агентство Социальной Безопасности, – сказал Гусев, демонстрируя значок дверному глазку. – Старший уполномоченный Гусев, уполномоченный Валюшок. Мы должны задать вам несколько вопросов.

За дверью повисла гробовая тишина. В Славянском Союзе правило «мой дом – моя крепость» позволяло забаррикадироваться даже от милиции, если та припрется без постановления на обыск. Но в отношении АСБ никакие правила не действовали. Жать на кнопку и разговаривать с жильцами Гусев был не обязан, он мог без лишних церемоний просто взломать дверь. Тем более эту, хлипкую и древнюю.

– Нам обязательно нужно с вами побеседовать. Это очень важно.

– О чем? – спросили из-за двери.

– Простите, через дверь такие вещи не говорят, – Гусев произносил слова очень мягко, но без знакомой Валюшку приторной ласковости, которая предвещала беду. – Впустите нас, пожалуйста. Если какие-то сомнения, позвоните в Центральное отделение АСБ, я вам продиктую телефон. Мы подождем.

Конец ознакомительного фрагмента.